— Нет.

— Кое-кто полагает, — продолжал Сосандр, — что в своей вчерашней речи ты порицал книдских асклепиадов. Быть может, дело в этом?

Гиппократ решительно покачал головой.

— Какая нелепость! Я не намекал ни на них, ни на кого-нибудь еще. Клянусь богами, я не понимаю, почему он был так груб, и мне это не нравится.

Сосандр пожал плечами.

— Я не стал бы обращать внимания на Эврифона, если бы только он не был отцом этой красавицы. Дафна достойна того, чтобы ее добивались… я рад, что увидел ее. Ну, я попробую, не удастся ли мне что-нибудь узнать. — И он исчез в толпе.

В этом году все города-участники выставили только по одному кулачному бойцу. Им пришлось тянуть жребий, кому драться, а кому пропустить схватку. Пейсирод вытащил пустой жребий и, таким образом, без боя вышел во второй круг. Схватку первого дня Клеомед выиграл без всякого труда. Затем он, второй победитель и Пейсирод вновь опустили руки в серебряную урну и вытащили жребии, помеченные разными буквами. И вновь Пейсирод вытащил пустой жребий. Утром второго дня Клеомед встретился с очень сильным и упорным противником. Однако он победил и вечером должен был драться с Пейсиродом.

Когда завершилась последняя схватка борцов и судейство Гиппократа кончилось, он покинул палестру и поспешно направился к большому двору гимнасия. К его радости, кулачный бой еще не начинался. Во дворе пока метали диск, и под колоннадой, окружавшей его со всех сторон, стояла густая толпа; однако, заметив в руке Гиппократа судейский жезл, зрители расступились, и он прошел в тот угол двора, где состязающиеся ждали своей очереди. Каждый метатель становился на треугольную площадку, вымощенную небольшими каменными плитами, раскручивался, и диск описывал в воздухе красивую длинную дугу.

Вскоре к судье подошел гимнасиарх и о чем-то спросил его. Затем он обратился к Гиппократу:

— Они уже кончают, и я, пожалуй, пошлю за кулачными бойцами. Этой последней схватки ждет очень много народу.

Гиппократ вслед за посланцем гимнасиарха тоже вышел через боковую дверь, собираясь переброситься несколькими словами с Клеомедом, когда тот будет проходить мимо. К своему удивлению, за дверью он увидел Олимпию, которая пришла сюда, очевидно, с той же целью.

— Мне разрешили постоять тут, — сказала она. — И я жду уж не знаю сколько времени. Человека, который сейчас прошел мимо, послали за бойцами?

— Да.

— Не понимаю, почему мужчины не допускают женщин на эти состязания, — с горьким негодованием продолжала она. — Этой Ференике разрешают входить к ее сыну в помещение для состязающихся, а меня к моему не пустили! Мужчины позволяют женщинам производить их на свет. И ведь тогда никакие плащи не прикрывают их наготы. А если они состязаются голыми перед ликом богов, то женщине смотреть на это — святотатство. Какая глупость!

Ее белые руки вынырнули из складок плаща — она поправила прическу и ожерелье, — и браслеты, унизывавшие их от кисти до локтя, скользили по нежной коже, сталкивались и позвякивали.

— А ведь мужчины любят смотреть на нас и не думают тогда, следит ли за ними какой-нибудь бог или нет. И в спальне они не боятся показываться, нам нагими… Да, кстати, Гиппократ! Ты знаешь, что я увезла Фаргелию в Книд? Она, наверное, очень хочет видеть тебя. Ты ведь побываешь в Книде, прежде чем вернуться на Кос, правда? Ах! — воскликнула она, не слушая его ответа. — Вот он!

Из помещения для состязающихся вышел Буто в сопровождении Клеомеда, а за ними Ференика и Пейсирод. Гиппократ заметил, что лицо Клеомеда покрыто синяками и ссадинами. Олимпия бросилась к сыну. Она попыталась поцеловать его, но он не нагнул головы. Брови его сердито сдвинулись, а Буто проворчал что-то невнятное.

— Клеомед! — воскликнула она. — Ты весь в синяках — тебе уже пришлось драться два раза, бедный мальчик. Ты устал. Тебе нельзя драться — ты даже не отдохнул как следует, а этот молодец полон сил. Только взгляни — у него на лице нет ни единой царапины. — Она злобно посмотрела на Пейсирода, а затем на Ференику, и губы ее скривились в презрительную усмешку. — Какой ты отличный наставник!

Она рассмеялась, смерив Ференику взглядом — от коротко подстриженных волос до больших грязных ступней, обутых в грубые сандалии.

— И как жаль, что твой сын умеет выигрывать только по жребию!

Ференика откинула голову и расправила широкие плечи.

— Юношей мой сын завоевал олимпийский венок, выиграв все схватки своими кулаками. И теперь, когда он стал мужчиной, то же будет здесь и на всех других играх. И он завоюет эти венки в честном бою, как мои братья и мой отец. А вот кто отец Клеомеда, хотела бы я знать? Уж никак не этот коротышка-корабельщик с Коса. Где ему было зачать такого сына!

Она хрипло захохотала.

— Ну-ка, скажи, кто все-таки его отец? Ты же знаешь, что ублюдки к состязаниям не допускаются. — Она повернулась, посмотрела на Буто и снова басисто захохотала: — Я-то не слепая, не то, что судьи!

Олимпия, правда, не завизжала, но голос ее стал почти пронзительным.

— Ах, ты… ты, портовая потаскуха… образина. Ты…

Ференика быстро шагнула к ней и занесла правый кулак. Но тут вмешались сыновья. Клеомед схватил мать за плечи и, приподняв в воздух, сильно встряхнул:

— Замолчи! Зачем ты это делаешь? И всегда, всегда!

Он держал ее, словно куклу, на вытянутых руках и свирепо смотрел на нее. Гнев на лице Олимпии внезапно сменился ужасом.

— Клеомед! Не убивай меня — я же твоя мать!

Он поставил ее на землю, и она испуганно отшатнулась. Тем временем Пейсирод обнял мать и, смеясь, не выпускал ее.

— Правым кулаком матушка уложит насмерть любую женщину, да и любого мужчину тоже, если он не успеет увернуться! — И он снова весело засмеялся.

Гиппократ внимательно следил за ссорой, которую затеяла Олимпия. Когда Клеомед встряхнул ее, он почувствовал настоящую радость. Однако он заметил, что Буто после насмешек Ференики словно окаменел.

— Вас давно ждут, — сказал Гиппократ. — Руки у вас хорошо забинтованы?

Пейсирод протянул длинные руки к матери. Она осмотрела ремешок из бычьей кожи, который в несколько слоев покрывал пальцы у основания, перекрещивался на ладони и тыльной ее стороне, а затем обвивал руку до самого локтя, так что открытым оставался только большой палец. Это предохраняло кулак бойца при прямом ударе в голову. Кроме того, тяжелый и жесткий ремень придавал силу боковому удару открытой ладонью. Ференика велела сыну, несколько раз сжать и разжать кулаки и ощупала ремни. Наконец она удовлетворенно кивнула.

— Иди, — сказала она сурово, но в ее глазах, устремленных на Пейсирода, была нежность.

— Только ты ее не трогай, когда мы уйдем! — сказал тот, нагнулся, поцеловал мать и ушел в гимнасий.

Клеомед, повернувшись спиной к Буто, сам осмотрел свои руки. Он взглянул на Гиппократа. В его глазах застыли боль и недоумение.

Гиппократ подошел к Клеомеду, пощупал его ремни и кивнул.

— Думай только о схватке. Не торопись!

Клеомед посмотрел на него, словно не понимая, о чем он говорит, а потом молча направился к двери в гимнасий, Буто скользнул вслед за ним бесшумной мягкой походкой, словно огромный кот. Проходя мимо Гиппократа, он покосился на него.

Олимпия повернулась и ушла. Ференика смерила Гиппократа внимательным взглядом и раскачивающейся походкой направилась к нему.

— Ты ведь один из судей?

— Да.

— Ты меня не впустишь потихоньку в гимнасий, а? Сейчас никто не заметит. Это будет хороший бой. Таких сильных противников, как Клеомед, у моего сына еще не бывало.

— Но тебя слишком хорошо все знают, — сказал Гиппократ.

Она улыбнулась, как будто его слова были ей приятны.

— Да, пожалуй, что и так.

— У тебя, кроме него, детей не было?

Она недоуменно поглядела на него и ответила:

— Нет.

— А твой голос всегда был таким?

— Нет. Он изменился и стал похож на мужской вскоре после рождения Пейсирода.

Гиппократ кивнул и, прищурившись, посмотрел вдаль.