Под шум рукоплесканий, которыми наградили Эврифона слушатели, Сосандр шепнул Пиндару:

— Он даже не упомянул о косских асклепиадах… Ты видишь Гиппократа?

— Да, — ответил Пиндар с высоты своего огромного роста. — Я время от времени посматривал на него. По-моему, он не слышал ни слова из этой речи.

Тимон уже вновь поднялся на лестницу и теперь тщетно поджидал следующего оратора. Дафна повернулась к Гиппократу и сказала:

— Тимон ждет тебя. — Но Гиппократ посмотрел на нее непонимающим взглядом, и она добавила: — Теперь твоя очередь говорить… Я хочу, чтобы ты отличился, — закончила она после паузы.

— А! — ответил он словно в бреду.

— Гиппократ! — позвал Тимон.

Толпа расступилась, и Гиппократ, пройдя по этому живому коридору, поднялся на ступени. На верхней площадке его уже ждал, улыбаясь, жрец Аполлона. Он даже спустился к нему и сам надел на него лавровый венок.

— Некогда как борец, — воскликнул он, — а теперь как асклепиад ты радуешь Аполлона Триопионского.

В толпе раздались громкие приветственные крики: пока Гиппократ жил при македонском дворе, слух о его прославленных исцелениях прокатился по всем городам пятиградия.

Гиппократ, повернувшийся к портику, улыбался, услышав эти нежданные возгласы. Словно вернулись былые дни, когда он боролся в палестре. Несколько мгновений он молчал, вдруг сообразив, что не знает, о чем говорил Эврифон. Наконец он высоко над головой поднял зажатый в руке свиток.

— Я записал то, что собирался сказать вам. Но теперь я понял, что нужно другое. Эврифон, говоривший передо мною, — глава книдских учителей медицины, как я — глава косских, хотя мой брат Сосандр старше и мудрее меня. Пригласив меня сегодня говорить тут, чего хотели вы от меня, люди дорийского пятиградия? Чтобы я состязался с Эврифоном? Доказал бы, что Кос превосходит Книд? Обогнал бы его, поборол бы его словами, бросил бы копье моих мыслей немного дальше его? Некогда на этом прославленном празднике я боролся перед Аполлоном, стремясь опрокинуть соперника на землю, напрягая всю силу своей юности. Но, поднимаясь сейчас на эти ступени, я вдруг понял, что те дни прошли безвозвратно и что мне следует сказать перед лицом Аполлона простую правду, посвятить ему нечто большее, чем телесную ловкость и напряжение всех сил. Разные люди по-разному почитают Аполлона. И мои слова я посвящаю Аполлону Врачевателю. Но как же мне начать?

Стараясь собраться с мыслями, он посмотрел туда, где стояла Дафна.

— Я врач, а не атлет. Я не философ, который мог бы подробно изложить перед вами недоказуемую теорию болезней. Я не жрец Асклепия, который исцеляет божественным благословением, и не чудотворец. Я не изгоняю злых духов, которых люди, заблуждаясь, считают источником всех недугов. И я не обманщик, торгующий бесполезными снадобьями. Я врач и учитель молодых врачей. Слово, которым греки теперь называют врачей, новое, и происходит оно от слова «физис» — природа. Значит, для врачей настало время искать новые пути. Врач — это естествоиспытатель, человек, стремящийся постичь природу, а особенно природу человеческого тела в здоровье и росте, в болезни и смерти. Это человек, который с помощью своих знаний старается исцелить больных. Некоторые обращаются к занятиям медициной, побуждаемые алчностью, пустым любопытством или распущенностью. Такие люди — шарлатаны, даже если они и научились кое-чему от целителей прошлого. Берегитесь их! Медицина — это искусство. Оно передавалось от учителя к ученику со времен Асклепия. Асклепиады, живущие здесь, на берегах Карии, ревностно хранили тайны древней медицины и открывали их только тем, кто давал клятву оберегать их от непосвященных. Но в том учении, которое дошло до нас, истина смешана с ложью. И правильный путь сулит нам не древняя медицина, а наблюдения над природой и над болезнями. Существует много искусств, и греки, занимаясь ими, открыли истины, неведомые учителям древности. Это мы видим и в ваянии, и в живописи, и в музыке, и в поэзии, и в философии. Только что Геродот рассказал нам о новом искусстве истории. Пифагор сотворил из чисел и линий искусство иного рода — точное знание, науку. Настало время, чтобы и врачи добавили что-нибудь новое к медицине. Настало время проверить догадки и суеверия прошлого пробным камнем сомнения и наблюдений. Что приводит достойного ученика к врачу-целителю? Чаще всего сочувствие к страданиям и желание облегчить их. И еще, конечно, любознательное стремление постичь тайны человеческого тела и сущность болезней. Со временем он выучивается помогать больным и утешать их. Он служит людям, но он не подвластен им, как раб подвластен своему господину. За все, что он делает, как врач, он отвечает перед богами. И хороший ученик, став врачом, испытывает уже не только сострадание. Его влечет сила, более могущественная, чем поиски наслаждения или надежда на счастье, сила, более могущественная, чем любовь к женщине. Узнав, сколько есть еще неизвестного, сколько непонятого, он начинает стремиться к тому, чтобы открыть в природе новую науку. Вы можете спросить меня: а что такое — наука? Знать — вот что такое наука. Верить, что можно знать, не ища и не проверяя, учить прошлому, не пытаясь удостовериться в его истинности, — это невежество. И сейчас я даю обет посвятить мою жизнь искусству врачевания, медицинской науке. Вместе с теми, кто думает так же, я начинаю подъем на вершину, который в конце концов приведет нас к скрытой тайне жизни. Будет ли это угодно Аполлону? Достаточно ли этого, когда искусство так огромно, а жизнь так коротка?

Гиппократ умолк. Никто не хлопал. Все молчали. На верхней площадке снова показался жрец.

— Ищи истину, — сказал он. — Ибо истина лучше победы. Иди путем, который ты избрал, Гиппократ, и знай, что впереди идет Аполлон.

Гиппократ и Сосандр вместе с толпой прошли через большие каменные ворота в конце портика и спустились по лестнице, которая, следуя за изгибом склона, вела к стадиону.

— Мне очень жаль, — сказал Гиппократ, — что я говорил так плохо. Но когда я поднялся туда, в моих мыслях вдруг воцарилась полная ясность, и я сказал все, что думал.

— Понимаю, — кивнул Сосандр. — Во всяком случае, мне кажется, что я понимаю.

У подножия лестницы их поджидал Пиндар. Он сказал только:

— Учитель, это было чудесно!

— Нет, — сказал Гиппократ. — Не в этом дело. Просто я вдруг понял, что останусь на Косе и буду учить медицине; и понял — почему.

— Да, — ответил Пиндар. — Я почувствовал, что твои слова означали и это.

— Да, — добавил Сосандр, — и мы благодарим за это богов.

Глава XV Игры дорического пятиградия

Атлетические игры должны были начаться через час после полудня. Но Гиппократ задолго до этого отправился в гимнасий и присоединился к другим судьям, собравшимся в помещении, которое отвел для них гимнасиарх. В этом обширном здании гимнасиарх был полновластным хозяином. Кроме большого центрального двора, где накануне судьи произвели последний смотр участников, оно включало несколько малых двориков, а также умывальные, раздевальни, помещения, где юноши занимались у ученых-софистов, и большой зал для атлетов-наставников.

Главный судья сообщил остальным судьям, какие обязанности поручаются каждому из них на те два с половиной дня, пока будут длиться состязания. Вторая половина последнего дня отводилась под состязания девушек — тогда на стадион будут допущены и женщины-зрительницы, а дорожку укоротят с помощью переносных мет. Вечером же последнего дня победителям будут торжественно вручены их награды — бронзовые треножники, которые они затем посвятят Аполлону, оставив таким образом в его храме вечное свидетельство своей победы, а с собой увезя только славу.

Судьям были розданы жезлы. До конца игр они должны были служить символом их власти, хотя порой эти жезлы, как и жезлы атлетов-наставников, пускались в ход и для того, чтобы образумить или наказать кого-либо из участников игр. Незадолго до торжественного выхода всех состязающихся судьи перешли пустырь, отделявший гимнасий от стадиона, и расположились на отведенных для них местах вдоль дорожки.