— Молоденькая совсем…
И опять это кольнуло. Как в тот раз, когда грузная женщина билась перед ней в истерике, всхлипывала и, глотая слова, пыталась рассказать свою историю:
— Ну пойми же, миленькая, каково мне это? Пятнадцать лет с ним прожили, я его, можно сказать, как себя знаю. Ты молоденькая, тебе трудно такое понять… А он пьет, разве ударил бы, если бы не пил…
В такие минуты Нине хочется бросить ручку, которой она записывает рассказ женщины, и сесть рядом, поговорить с ней, успокоить. Но она уже по своему маленькому опыту знает: так будет хуже. Сочувственный тон вызывает взрыв переживания. Нужно расспрашивать ровно и благожелательно, самим тоном успокаивая расстроенного человека.
Легко сказать — ровно и благожелательно. А сделать… Николай Андреевич, опытный врач, ироничный, но очень сдержанный — и тот не утерпел. Утром, когда все собрались в канцелярии, рассказал:
— Представляете, захожу в кабинет, а Ниночка слезки своей даме утирает. Идиллия…
И, уже обращаясь непосредственно к ней, добавил — раздельно, подчеркивая каждое слово:
— Это, девушка, судебно-медицинская экспертиза. Здесь нужно иногда на чувства свои наступить, воли им не дать…
И твердо закончил:
— Во имя правды можно и себя не пожалеть.
Всю жизнь, наверно, Нина будет помнить свою первую посетительницу. Вот только фамилия ее вылетела из памяти.
Надевая халат, Нина мучительно морщила лоб. Лосева? Лосенкова?
Раскладывала на столе книгу регистрации, бумаги, авторучку, а память услужливо подсказывала фамилии — одну нелепее другой: Лосицева, Лоскова? «Ну прямо-таки чеховская «лошадиная фамилия», — улыбнулась она, а вслух произнесла:
— Войдите!
В проеме двери возникла худенькая фигурка в шерстяном малиновом платье. Большие глаза, заплаканное лицо, дрожащие губы.
— Садитесь…
Нина снова переложила на столе предметы, давая женщине прийти в себя. Дождалась, пока та сама начала.
Банальнейшая история: жила с мужем два года, потом развелась. («Почему?» — автоматически всплыл в уме вопрос. Иногда ответ на это «почему?» дает ключ к дальнейшим событиям). Бывший муж, моряк, вчера пришел из рейса, напился и по старой памяти явился к ней.
Слушая женщину, Нина вспомнила горестный шепот в коридоре. Ну конечно же, она это была. А вот уже и знакомые слава про то, как он ее «головой об стенку…
— Еле успела убежать к соседке, а то бы совсем убил. Я боюсь…
— Почему развелись, если не секрет? — вопрос этот все-таки вырывается у Нины, хотя она, судебно-медицинский эксперт, вовсе не обязана этим интересоваться.
Глядя в пол, посетительница сказала:
— Я ребенка хотела, а он — ни в какую. Нужна, говорит, эта обуза…
Неужели только из-за этого? Вряд ли. Наверняка правду не хочет говорить.
А может, все гораздо проще: пил без конца — вот и надоело ей терпеть. И если инициатором развода была она, — значит, у мужа злость на нее осталась. Значит, он одними скандалами не обойдется. Придет вот так, под горячую руку шарахнет — и нет человека. Можно доказать, что жизни женщины действительно угрожала опасность?
Нина, осматривает следы побоев на теле женщины. И вдруг обращает внимание на синие пятна, опоясывающие худенькую шею.
— Душил он меня. Я сознание даже теряла…
Женщина говорит правду. На верхних веках Нина замечает множество мелких красных точек — следы острой дыхательной недостаточности, проще говоря, удушья. Если диагноз врача подтвердится, следователь, ведущий дело, будет иметь основание предположить покушение на убийство…
Нина так увлеклась осмотром, что не заметила, как открылась дверь. И вздрогнула поэтому, когда за спиной раздалось негромкое:
— Вы очень заняты, Нина Петровна?
Николай Андреевич положил на стол пачку бумаг. Сверху лежала пухлая история болезни. Нина взглянула на фамилию и поразилась: Лосихина! Это была та самая фамилия, которую она чуть ли не полдня вспоминала сегодня. Лосихина — и как это она могла забыть?
— Посмотрите потом и скажете свое мнение…
Николай Андреевич тихонько притворил за собой дверь.
Нина долго еще принимала посетителей. Старушку в легкомысленной шляпке, элегантного молодого человека с лилово-зеленоватой опухолью на скуле, пожилую женщину, слезливо-долго расписывавшую «художества» соседки по квартире… Все это время она краем глаза видела пачку бумаг, лежащую слева на столе, и ломала голову: что бы это значило? Что опять могло случиться с Лосихиной? Тогда, несмотря на ее состояние, Нина ничего серьезного не обнаружила. Так и написала:
«Следов телесных повреждений на волосистой части головы у гражданки Лосихиной не обнаружено, однако это не исключает возможности нанесения ей ударов по голове».
Лосихина ушла недовольная, все так же всхлипывая и качая головой:
— Молоденькая ты еще, ничего не понимаешь!
…Закрылась дверь за последним посетителем. Нина, проверяя, чуть громче, чем обычно, повторила:
— Следующий!
И окончательно убедилась, что следующего не будет. В здании стало совсем тихо, только где-то далеко в химлаборатории позванивали склянки, да техничка шаркала в коридоре влажной тряпкой.
Нина придвинула к себе историю болезни.
«Лосихина Полина Петровна, 1929 года рождения. Путевая рабочая на станции. Диагноз: сотрясение мозга II степени».
Дальше шло подробное изложение случившегося. Нина прочитала знакомую уже историю про то, как женщина шла из магазина, возле дома встретила пьяного мужа и тот зверски избил ее. При поступлении в стационар женщина жаловалась на сильные головные боли, тошноту, рвоту.
Нина озадаченно потерла лоб. Припомнила, как подробно обследовала Лосихину, как разглядывала ссадину на ее голове; эта ссадина — Нина и сейчас в этом уверена — никак не могла привести к таким последствиям.
Дальше шли данные объективного обследования.
Нина листала голубые бланки анализов. Наконец нашла то, что искала, — запись невропатолога. Так, опять жалобы больной, и одним предложением:
«Координация движений не нарушена, рефлекторных отклонений нет».
Почему же тогда такой серьезный диагноз?
Может быть, были у врачей основания, почему-либо не попавшие в историю болезни.
Странная ситуация. Правда, и сейчас Нина была уверена в своем диагнозе. Никаких отклонений в рефлекторной деятельности нет, характерных для сотрясения средней тяжести отеков на лице — нет. Ничего, кроме «легких телесных», в таком случае не поставишь.
Но, с другой стороны, — Нина только сейчас это поняла — диагноз врачей перечеркивает ее заключение и фактически получается: судмедэксперт ошибся. С помощью его заключения преступник, избивший женщину, избежал наказания и остался на свободе, вместо того, чтобы отбывать наказание в местах не столь отдаленных…
А если он, действительно, не настолько виновен?
Нина решилась вдруг. Достала из сумочки записную книжку, нашла на первой странице истории болезни графу «Домашний адрес».
Через полчаса Нина блуждала по темным улицам в поисках Карьерного переулка. Редкие прохожие (уже шел одиннадцатый час) пожимали плечами или неопределенно тыкали пальцами в ту сторону, где взбегала вверх неровная улица Карла Маркса.
Когда Нина разыскала нужный дом, стрелки на ее часах сошлись на цифре «11». У крылечка она помедлила. Хозяева — дома: свет в окне горит. Но как-то ее встретят? А может, буян муж давно вернулся, и сама Лосихина уже думать забыла о той драке?
— Совсем зарапортовалась! — одернула себя девушка. — Чего бы тогда она опротестовывала решение экспертизы?
Нина вдруг поняла, что сбило ее с толку. Очень уж мирно светилось окно. Видно, висела под потолком яркая лампа с розовым абажуром, и оттого такой спокойный, умиротворяющий свет изливался через стекло на темную пустынную улицу.
Лампа, и правда, была под розовым абажуром. Но ощущение уюта и благополучия пропало сразу же, как только Нина переступила порог.