…В пикете Рычков кое-как разместил их — на клеенчатом диване, на стульях. Сам сел, не раздеваясь, за стол. Снял фуражку. Машинально нажал кнопку настольной лампы под круглым стеклянным абажуром. Зеленоватый свет осветил крохотную комнатушку, занавешенное окно, простенький канцелярский стол, черный телефон.
Заставь Рычкова сейчас вспомнить вое, что он сказал пацанам тогда, — ни за что не сумеет…
Он помнит, как удивленно смотрели мальчишки на его руки, скручивавшие и раскручивавшие какую-то бумажку. Сейчас-то он понимает, чего они от него ждали. В лучшем случае — нотации и обещания пожаловаться родителям и учителям. В худшем, неверно, — тюрьмы. Глупыши…
Нет, совсем не до нотаций ему было тогда. И он вдруг начал говорить этим перемазанным сажей перепуганным мальчишкам: вот, наверно, ничего у него не получится. Он не жаловался, он размышлял вслух, мучительно вытаскивая на поверхность слова, которые не раз в трудные минуты бились у него в душе, не находя выхода. И — странное дело! — чем дольше он говорил, тем легче ему становилось. Это не было похоже на облегчение, нет, уверенность и легкость приходили к нему оттого, что его слушали — и очень заинтересованно, по-доброму слушали.
Неприязнь и недоброжелательство в их взглядах сменились сначала равнодушием (когда они доняли, как позже сказали, «что их не посадят»), а потом и робко засветившимся интересом. Это был едва заметный огонек, ну прямо как пламя крохотной свечки. А когда он изложил им все свои трудности и, резанув рукой по горлу, сказал, что без помощников он никак не может работать, огонек разгорелся по-настоящему. И как бы ни отворачивался бывший «кэп» Саша Федоров, и какую бы равнодушную физиономию ни строил Серега Бочаров, Рычков чувствовал: они слышат каждое его слово!
— В общем, так, товарищи…
Он намеренно назвал их так.
— …кто согласен, завтра в девятнадцать ноль-ноль прошу быть здесь.
Это было год назад.
Сашка Федоров недавно разоткровенничался:
— Ну нисколечко я вам не поверил, когда вы сказали, что не оправитесь без нас. Придуривается, думал, капитан, хочет нас голыми руками взять…
— А зачем тогда пришел?
— Все пришли — и я пришел. Куда я без пацанов?
А еще через минуту признался:
— Ну, и любопытно немножко было: что дальше будет?
А дальше было вот что. Веяние нового ощутилось в поселке. Первым испытал это на себе гражданин Петрухин, неоднократно привлекавшийся за нарушения общественного порядка. Шел однажды этот самый гражданин Петрухин домой в крепком подпитии. По дороге ненароком разбил стекло в автобусном павильоне: привалился грузным своим телом, ну, оно и зазвенело мелкими осколочками. Оглянулся по сторонам — нет ли кого? Ни милиции, ни дружинников вокруг не оказалось, только пацанье какое-то крутилось неподалеку…
Но не успел Петрухин дойди до дому и кружку воды опорожнить — звонят. Открыл дверь — и глазам своим не поверил: стоит на пороге участковый и ласково так улыбается:
— Штраф платить будем, товарищ Петрухин?
Дошлый это народ, пацаны! Рычков вспомнил, как одно за другим раскрывались дела, казавшиеся раньше безнадежными.
Пропали, к примеру, в раздевалке из кармана пальто два рубля. В другое бы время — ищи этого воришку, как ветра в поле, когда он сразу же на эти два рубля конфетами и мороженым отоварился. На вечерней отрядной оперативке Толик Котин негромко сказал:
— Надо за Вовкой Залыгиным из шестого «Б» последить, что-то он всегда долго в раздевалке крутится…
Последили. И на следующий же день привели его в пикет заплаканного, несчастного, но твердо на своем стоящего:
— А пусть она, раззява, деньги в пальто не оставляет…
Однажды на долю рычковских мальчишек (а он про себя их только так и называл: «мои мальчишки») выпало тяжелое испытание. Днем, когда они были в школе, в пикет милиции неловко, как-то бокам, вошел Иван Михайлович Арефьев:
— Прошу меня простить, капитан, неувязка тут одна получилась. Кража у меня в квартире, мелкая, правда… Подарил сынишке морской бинокль, он давно у меня просил. Вчера они с Сережкой Бочаровым весь вечер играли… А сегодня прихожу на обед — нет бинокля…
И, все так же неловко, славно извиняясь, добавил:
— Я, конечно, понимаю, что Бочаров у вас в активистах, но…
Он развел руками:
— Больше некому, убежден…
Серега, когда узнал, даже почернел от горя. Но говорить ничего не стал. Сказали другие. В журнале отряда в этот день появилась запись:
«Тревога! Совершена кража, подозрение пало на члена отряда…».
В пять минут сколотили розыскную группу. В нее вошел и Бочаров. Но с какого конца начать поиски? Рычков бросил им шпаргалку:
— А вы проверьте, кто из знакомых Арефьева сегодня не был на уроках.
Как назло, в этот день на двух уроках не был и Сережа Бочаров — бывает же такое совпадение: зубы заболели, и он к врачу ходил. Так что полного алиби у него не было.
Два дня члены опергруппы не появлялись в отряде, Рычков только получал донесения: посты расставлены возле всех домов, где живут подозреваемые, обследованы чердак и подвал дома, где живет Арефьев. Следующее донесение радостное. Ура! На чердаке ближайшего к арефьевскому дома обнаружен большой морской бинокль! Рано или поздно за ним кто-нибудь придет…
К концу третьего дня по улице поселка в направлении к пикету двигалась странная процессия: полукольцом — пятеро мальчишек, а в центре, низко опустив голову, — шестой. В руках у него был бинокль…
Арефьев потом извинялся перед Сережей. Вот так прямо при всех подошел к нему и оказал:
— Ты уж прости меня, осечка вышла…
Но Сережа будто не видел его виноватой усмешки, смотрел на него прямо и строго. И тот стушевался — большой, грузный человек в морском кителе. Стушевался и ушел… Даже Рычкову не по себе стало. Не хотел бы он, чтобы вот так смотрел на него маленький ершистый паренек с большими, малиновыми от скрытого волнения, оттопыренными ушами…
— …Дядь Вась, а дядь Вась, — канючила Ленка. — Ну ты пойдешь или нет?
— Цыть ты! — по-Сашкиному прикрикнул на нее Рычков. — А еще в отряд просишься. Нет у тебя никакой дисциплины!
— Есть, дядь Вась! — по-военному вытянулась Ленка, и тощие косички ее растопырились в разные стороны.
Только сейчас Рычков заметил, что на ней новое платье в мелкую складочку и огромные капроновые банты в косицах.
— Ух ты, какая она сегодня, — улыбнулся он, собирая папку. — Вольно, говорю!
Ленке только этого и надо было.
— А Сашка какой, дядь Вась — затараторила она, обрадованная вниманием. — Куртка серая, а на ней погончики. Ну прямо жуть как красиво!
Да, сегодня ребята впервые придут на торжественный сбор в форме комсомольского оперативного отряда. И сегодня же им (это его, Рычкова, сюрприз), он вручит удостоверения. Смешно, наверно, со стороны, но сам он от этого волнуется не меньше, чем они.
— Федорову Александру Петровичу, внештатному сотруднику милиции…
Он представляет, как тот вытянется в струнку и громко отчеканит:
— Служу Советскому Союзу!
— …Пошли, Кнопка!
Рычков захлопывает дверь и широко шагает по направлению к школе. Ленка семенит за ним.
ИСПОВЕДЬ
Как всегда, у кабинета толпились люди. Нина еще издалека услышала обрывки разговоров.
— И что же это теперь будет, женщины? Никакого сладу с ними нет. Милиция не справляется — а где уж нам…
Причитала громко и слегка картинно старушка в легкомысленной летней шляпке, совсем не вязавшейся с остроносыми мужскими полуботинками и коричневыми, «в резинку», чулками.
Сквозь ее пронзительный речитатив пробивался горестный шепот:
— А он меня еще раз головой об стенку. Хорошо еще — там коврик висел.
Нина прошла мимо вмиг примолкшей очереди, открыла дверь.
В спину кто-то негромко сказал: