И эта миролюбивая покорность мгновенно насторожила Шумилова. Что — то здесь было не то, но что именно, Алексей осознать толком так и не успел. Поднявшийся на ноги Хёвинен легко вытянул за ручку торчавшую из ямы лопату и внезапно замахнулся ею на Шумилова. Не испытай Алексей секундой раньше чувства тревоги, тут бы и лечь ему с раскроенным черепом, да только инстинкт самосохранения не позволил этому случиться: Шумилов отпрыгнул от шведа назад, точно кошка от гадюки, и дедовская лопата, разрезав воздух, воткнулась в землю. «А — а — а!» — истошно завопил Антонин Максименко и с лопатой наперевес, точно в штыковую атаку, бросился сзади на Хёвинена. А старик, развернувшись на месте, вздёрнул к груди свою лопату и с расстояния в три сажени броском послал её в грудь Антонину, точно метательное копьё. И точно попал в грудь; Антонин не успел увернуться, да и никто бы на его месте не успел, столь сильным был бросок, столь быстро всё случилось. Штык лопаты воткнулся в левую сторону его груди и точно срубил Антонина с ног. Молодой человек кулём завалился на спину, приняв в грудь всю силу удара тяжёлого, остро заточенного лезвия.

А Шумилов, ещё не успев осознать непоправимую трагичность случившегося, ударил нагайкой шведа по шее, дал кожаному «языку» завернуться наподобие петли, после чего рванул рукоятку на себя. Мартти упал на четвереньки, попытался было встать, но Шумилов не позволил этому случиться: навалился сверху всем весом, придавил противника к земле и свободной левой рукой — правая продолжала сжимать револьвер — принялся тянуть нагайку на себя, превратив её в своеобразную удавку. Можно было бы ударить знахаря по голове рукоятью пистолета, но Шумилову этот человек был нужен живым и здоровым, ведь шведа надлежало сегодня же предъявить полиции! Хёвинен хрипел, рычал, пытался упереться руками в землю, но в руках его недоставало силы и они лишь разъезжались в стороны. Вдруг он странно дёрнулся, вмиг как — то одеревенел и затих. Шумилов же продолжал ещё какое — то время подтягивать «язык» нагайки, считая, что швед его мистифицирует.

Секунд десять Алексей прижимал стихшего противника к земле, потом повернул голову к лежавшему ничком Антонину.

— Держитесь, Антонин, я сейчас подойду, не закрывайте глаз! — крикнул Алексей. — Сейчас я вас перевяжу, держитесь!

Шумилов приподнялся и, упершись коленом в спину поверженного знахаря, завёл его руки назад. В районе локтей он как можно туже замотал руки поверженного противника нагайкой. Оставив Хёвинена кулём лежать в пыли, он бросился к Антонину. Тот был в сознании, водил глазами из стороны в сторону и при приближении Шумилова поднял руку, словно приветствуя его.

— Ты как? — Шумилов присел подле него и приподнял полу пиджака, желая рассмотреть рану.

— Я не ранен, — пробормотал Антонин. — Просто удар по сердцу был очень сильный, прямо дух вышибло. Я полежу пока немного, приду в себя…

— Как же так? — поразился Шумилов. На тонком льняном пиджаке Антонина чётко отпечатался длинный и узкий след острия лопаты, прорезавшего ткань наподобие бритвы. Между тем, на рубашке никаких повреждений не было, как не было и следов крови.

— У меня иконка… образок в кармане нагрудном… лопата по нему ударила. Спас образок, матушкин подарок, — дрожащей рукой Антонин извлёк из внутреннего кармана довольно большой — дюймов шесть на четыре — потемневший образ Смоленской Богоматери. Удар лопаты пришёлся почти по его середине и расщепил дощечку, на которой был выписан образ.

— Чудны дела Твои, Господи! — Шумилов с чувством перекрестился. — А я уж думал… не уберёг вас.

— Бог не попустил, стало быть, — вздохнул Антонин.

— Признаюсь, я почувствовал подвох; уж больно легко этот негодяй согласился нам рассказать о своих проделках. Он просто усыплял мою бдительность, а сам готовился неожиданно ударить.

— Вы словно оправдываетесь, Алексей Иванович, — улыбнулся Антонин. — Это совершенно не нужно! Идите лучше к этому гаду, а то неровён час, он очухается, ещё какую подлянку нам устроит. Я полежу тихо пару минуток и потом поднимусь, подсоблю вам…

Шумилов вернулся к Хёвинену, по — прежнему лежавшему без движения и пнул его ногой по рёбрам. Получилось не так чтоб очень сильно, но чувствительно.

— Давай, шельма, подымайся, шевели маслами. В полицию сейчас поедем! — прикрикнул он на колдуна.

Хёвинен никак не отреагировал на сказанное. Шумилов пару раз обошёл вокруг ничком лежавшего тела, затем присел и подняв голову за волосы, заглянул в лицо шведу. Иссиня багровый цвет лица Хёвинена очень не понравился Алексею. Стремясь не выказать внезапно накатившего волнения, Шумилов перевернул тело на спину, оттянул пальцами веки на обоих глазах и прикоснулся к глазным яблокам. Это был старинный казацкий приём проверки того, жив ли человек.

— Ну, что он там? — встревоженно спросил Антонин, приподнимаясь на локтях.

— Преставился…

— Точно ли? Послушайте сердце!

— Какое там сердце… — Шумилов обречённо махнул рукой и обессилено опустился на колени перед трупом. — Нет у нас больше свидетеля. Александра Егоровна о таком исходе может только мечтать. Теперь мы ничего не докажем.

Антонин молчал. Словно враз обессиленный, сидел он рядом с Алексеем, понурив голову, устремив невидящий взгляд в песок. Искоса взглянув на него, Алексей подумал: «Вот кому сейчас по — настоящему плохо».

— Гадина! Какая же она гадина! — с мукой, срывающимся голосом проговорил Антонин. Его рука, захватывая выкопанный из ямы песок, судорожно сжалась в кулак так, что побелели костяшки пальцев. — А ведь он всегда был терпим с нею! Другой бы прибил за измену, а он…»

Алексей Иванович понимал, что сейчас чувствует Антонин. Понимал это состояние, когда ком подкатывает к горлу и становится невозможно произнести ни слова, когда злые слезы, неспособные пролиться, наполняют глаза, когда сдерживаемая ярость заполняет все сердце. Видимо, где — то в тайниках души у Антонина еще теплилась надежда, еще жило сомнение — а вдруг все — таки Александра невинна? Вдруг это какая — то чудовищная ошибка? Теперь же сомнений не осталось. И предстояло научиться жить с этой страшной мыслью, что жена брата — его убийца.

Прошло несколько минут, прежде чем Антонин пришел в себя. Ветер шевелил его волосы. Степь была залита ярким летним солнцем. Где — то высоко — высоко в небе парил коршун. Надо признать, что все насмарку. Всё получилось совсем не так, как планировал Шумилов. Дело провалилось как раз в ту минуту, когда оно фактически уже было решено.

Антонин медленно встал, подошёл к телу, сел подле Шумилова, потирая ушибленную ударом лопаты грудь, спросил негромко:

— Что же теперь будет? Закрываем расследование?

— Нет, Антонин, — сурово произнёс Шумилов. — Расследование мы не закрываем. У нас есть сто девять причин, по которым мы не можем оставить дело в том виде, в каком оно есть сейчас. Во — первых, оставив всё, как есть, мы рискуем быть обвинёнными в убийстве Мартти Хёвинена…

— А остальные сто восемь причин?

— После подобной весомой причины остальные сто восемь представляются уже несущественными.

Антонин горестно усмехнулся:

— Вы шутите, я, кажется, начинаю понимать ваш юмор.

— Это значит мы сработаемся. Как говорили фельдфебели во времена рекрутчины: трудно только первые двадцать четыре года, а за год до увольнения появляется привычка… Вот что, Антонин: нам придётся скрыть тот факт, что смерть Мартти Хёвинена произошла здесь и сейчас. Это очевидное и серьёзное нарушение закона, но если вы хотите отомстить за брата, другого выхода у вас нет.

— Я всецело полагаюсь на вас. — Антонин вскочил и встал навытяжку, готовый сорваться и бежать по первому слову Шумилова.

— Поступим следующим образом…

Далеко не каждый день Алексею Ивановичу Шумилову приходилось нарушать уголовное законодательство столь осмысленно, последовательно и серьёзно. Он не был уверен, что поступает правильно. Ещё менее он был уверен в том, что всё содеянное благополучно сойдёт им с рук. Но нежелание признать поражение — ни перед Александрой Максименко даже, а перед неотвратимым стечением обстоятельств — заставляло Шумилова бороться до последней возможности.