«Ежели соизволено будет от Кабинета Ея Императорского Величества послать к обретающемуся в Екатеринбурге или на Невьянских заводах, оставленному бригадиром Беэром для очищения выплавленной на Колыванском заводе черной меди, из 246 п., и вынутая из нея серебра, гиттенфервальтеру Улиху указ с нарочным курьером, то написать в том указе следующее: ежели он, Улих, медь черную перечистил и серебро из нея отделил, то прислать бы оное серебро с тем курьером в Петербург при письменном извещении, а Улиху самому оставаться на месте. Ежели же, паче чаяния, Улих из Екатеринбурга выехал и тот курьер повстречается с ним в дороге, то Улих все-таки должен отдать серебро курьеру, а сам должен следовать в Москву и там ждать прибытия туда бригадира Беэра, а в С.-Петербург не ездить».

Столь сильное желание Беэра не допустить Улиха до Петербурга можно объяснить тем, что Улих, плавивший на Невьянском заводе серебро, мог вольно или невольно рассказать в столице о том, что так тщательно скрывал при жизни Акинфий Демидов и что теперь старался утаить Беэр.

Пожалуй, именно свидетельства Улиха могли бы пролить свет на некоторые тайны Невьянской башни. Ведь если он плавил серебро на Невьянском заводе, то наверняка мог пользоваться теми же плавильными печами, что и Акинфий Демидов.

Наступление на тайны Невьянской башни продолжается. И сегодня это наступление уже ведут не только одиночки-энтузиасты, а ученые самых разных профессий. Разгадывание тайн истории (да и не только истории) увлекательное и полезное дело.

ДАЕМ АДРЕСА РОМАНТИКАМ

Альфред Гольд

Первые бастионы

Притча о Колумбе

Колумб не открыл Америку. По крайней мере для себя. Для себя, как известно, Колумб открыл кратчайший путь в Индию. Ступив на твердь нового континента, он решил, что достиг восточных берегов Азии. Произошло это по двум причинам: с одной стороны — слишком узкая целенаправленность поиска, с другой — ослепляющая вера в непогрешимость карты итальянского астронома и географа Тосканелли. Что из этого получилось, знает теперь каждый школьник.

Америку Колумб открыл для конкистадоров. Алчная, хищная толпа устремилась через океан по его следу в новые земли, все сметая, сжигая и круша на своем пути. Под пеплом нашествия похоронены удивительные цивилизации инков, майя, ацтеков. Рана непоправимой утраты и по сей день зияет в памяти человечества. Так героическое обернулось постыдным.

Вправе ли мы винить во всех грехах великих первопроходцев? Разумеется, нет. Но вывод из яркого урока истории напрашивается сам собою: колумбы хороши там и тогда, где и когда общество в интеллектуальном, духовном и нравственном отношении созрело для того, чтобы разумно воспользоваться плодами их открытий.

Я с теми, кто вышел строить…

Ночь в поселке Танапча, промежуточном на зимнике Салехард — Надым, показалась мне долгой. Только к двенадцати удалось раскочегарить старую, черную от копоти печь и растопить в ведре снег. Потом, обжигаясь, пили из алюминиевой тары кипяток, похрумывали рафинадом и беседовали за жизнь с двумя бородатыми механизаторами из Одессы. За окнами развалюхи-барака без умолку тарахтели их тракторы, свет фар трепетал на облупленных стенах. Когда в дырявом нашем убежище потеплело, разговор как-то сам собой стал ослабевать, гаснуть, усталость придавила веки и, не раздеваясь, мы завалились спать.

Проснулся я оттого, что под одежду стал пробираться мороз. Было шесть утра. На востоке, над сиреневой в зазубринах дугой леса нависало тяжелое солнце. Снег, пересыпанный алмазной крошкой, слепил глаза.

Пока мои благодетели, Бачин и Петров, отогревали моторы «Уралов», я любовался крупными полярными куропатками. Прямо посреди поселка они покачивались на тонких ломких прутиках карликовых берез, и я поначалу принял их за обыкновенные комки снега. Потом обнаружилось, что у этих комков — черные хвостики и настороженные головки. Я подошел поближе, но куропатки дружно вспорхнули и бесшумно, как призраки, планируя и сливаясь с белизной снежного покрова, перелетели на другие деревья, поодаль.

Через полчаса мы были уже на колесах.

— Долгонько вы вчера не спали, — сказал Петров, придерживая локтями баранку и потирая озябшие руки. — Разговор интересный был?

— Интересный. Все хочу докопаться, что за народ сюда валом прет, а главное — с какой целью. В государственном-то масштабе постановка вопроса ясна. Но ведь у каждого есть что-то личное, свое…

— Цель-то? — Петров покосился на меня. — Я так считаю, что цель у каждого, конечно, есть. Молодежи, к примеру, романтику подавай. Вот и едут без дальнего прицела, очертя голову. А те, что постарше… У одних есть страсть к стройкам. Эти просто по-другому и жить не умеют. Их как бы само движение жизни привлекает, понимаете? А другие, бывает, с детства к охоте имеют пристрастие или к рыбалке. Им в необжитых местах — воля вольная. У третьих, к примеру, семья развалилась — и уезжает человек подальше. Не то что от алиментов скрывается, а так, чтоб обрубить разом концы. Попадаются, конечно, и просто летуны-шабашники, что мечутся со стройки на стройку.

— А у вас что?

— У меня-то? — Петров почесал кончик носа. — У меня как раз все в порядке. Квартира в Заводоуковске трехкомнатная, жена хорошая, двое детей. Старший — в армии. Но все же, как ни говорите, а потребности-то растут. Старший вернется — невесту приведет. Надо свадьбу сыграть по-людски, чтоб не стыдно было. Помочь им первое время на ноги встать. Да и сами с женой еще не старые: приодеться, машину купить, по стране поездить. Чего тут скрывать? Жене сказал: пока здоровье есть, потружусь на северной стройке года два. Подзаработаю. Вот, значит, такая у меня и цель: для государства хорошее дело сделать и про себя не забыть…

Солнце уже катилось по снежным увалам на западе, когда мы поднялись на голую горбину холма, откуда бескрайне открывалась леденящая душу молчаливая белая пустыня.

— Вон и Надым, — сказал Петров, — глядите!

Где? Вокруг не было ничего, что напоминало бы о гигантской стройке или хотя бы о поселке. Наконец я заметил вдалеке множество дымков. Однако как я ни всматривался, никаких строений, возвышающихся над землей, не обнаружил.

В Надым мы въезжали уже в полных сумерках. С четверть часа ползли по ухабам изрытой тракторами ледяной колеи, перевалили небольшой холм, миновали тесный ряд занесенных до крыш вагончиков и наконец остановились, уткнувшись в сплошную стену автомобильных бортов и фаркопов. Только здесь я понял, какой размах, мощь получат назревающие события. Такое разнообразие техники можно было увидеть разве что в транспортном павильоне ВДНХ. На небольшом пятачке (а это был центр поселка), сбившись в тесные гурты, стояли выбеленные снежной пылью кременчугские «КрАЗы», миасские «Уралы», минские «БелАЗы», курганские «Ураганы», московские «ЗИЛы» и чешские «Татры». Были тягачи, тракторы и вездеходы, какие прежде мне не довелось встречать нигде, кроме как на картинках журналов или в кино. Вся эта техника барабанила на холостых оборотах. От общего гула вздрагивала земля. В морозном воздухе пахло газойлем. По низу стелилось сизое облако масельных испарений и копоти…

Открытие века

Всего лишь 30—40 лет назад сама возможность того, что сегодня уже состоялось на Севере, многим казалась фантастикой. Гипотеза академика Губкина, предсказавшего богатые залежи нефти и газа у восточных склонов Уральского хребта и в недрах Западно-Сибирской низменности, не столько обнадежила, сколько отпугнула специалистов-нефтяников и даже ученых. Несмотря на авторитет выдающегося геолога, его предложение направить поиск в эти районы было отвергнуто большинством. «Эти богатства, даже если предположить, что они действительно существуют, — утверждали оппоненты, — для нас останутся недосягаемыми по крайней мере в нынешнем столетии!»