Рассказ об этой группе, пристегнутой к «Заговору Та­ганцева», будет и вовсе коротким. Включили в нее 115 че­ловек. Это уже после того, как часть захваченных в засадах были отпущены в связи с требованием В. Н. Таганцева. Напоминаю: лишь в этом случае Таганцев выразил готов­ность «помогать следствию» и не только признать факт су­ществования организации, но и взять на нее несуществую­щую вину в «боевом» характере. Что же, была у Владимира

Николаевича своя логика — спас сиим согласием сотни жизней. Часть «взятых в засаде» была, однако ж, арестова­на, подключена к тому или иному делу и — репрессирова­на, в зависимости от фантазии и размаха того или иного работника ЧК. И тем не менее оставалась еще довольно большая группа. Первый энтузиазм фабрикантов «Загово­ра Таганцева» поутих, поослаб, держать сотню явно невин­ных людей на дефицитных тюремных площадях было не­целесообразно, пользы для дальнейшего витка «красного террора» от них не было никакой. И порешили их выпус­тить. Всех еще раз проверили до десятого колена и до чет­вероюродной тетки. Всех сильно попугали и постращали. И всех выпустили. Правда, как мы знаем из процессов 30-х гг., а точнее, из арестов 30-х гг., когда «дела» пеклись с потол­ка, сам факт задержания в 1921 г. мог послужить в 30-е гг. достаточным основанием для нового ареста и наказания. Редко кто, хоть как-то задетый «карающим мечом», мог спокойно встретить старость в нашей стране. Обычно та­кая царапина была шрамом на всю жизнь...

В материалах многотомного «Заговора Таганцева» часто встречаются приобщенные к делу так называемые «аген­турные разработки», свидетельствующие об искусствен­ном создании различных контрреволюционных организа­ций в различных отраслях народного хозяйства, участники которых были привлечены к уголовной ответственности по делу о «Петроградской боевой организации».

Так, в материалах дела имеются составленные по аген­турным разработкам, или, проще говоря, на основе доно­сов сексотов и «доброжелателей», списки подозрительных, неблагонадежных, социально не близких и иной, говоря языком того времени, «контрреволюционной сволочи».

Интересны и сами списки, ибо в них немало известных в те годы фамилий людей, способных составить гордость нации, — представителей творческой интеллигенции, уни­верситетской профессуры и т. д.

Интересны, завораживающе поразительны, ибо — не выдумка писателя, документ эпохи — замечания и ремарки на этих списках, сделанные разного положения чинами ка­рательных органов, а то и высоких партийных инстанций.

Вот, например, «Список профессуры, проходящей по делу Таганцева». В нем 33 человека. На последней страни­це читаем резолюцию:

«А. С. 12.03.22. Их выслать всех. Мотивировка ясна».

В «Списке общественных деятелей (литераторов) и про­фессуры» — 43 фамилии. В конце списка — резолюция:

«Не хватает Кулишера. В этом списке есть ошибки:

1) 

Иванов-Разумник с-р, а не меньшевик.

2) 

Тохтарева не за что высылать.

Список надо сократить».

Не позавидуешь гражданину Кулишеру — наверняка ведь ошибку исправили и разыскали несчастного Кулише­ра. Не позавидуешь и представителю более известной на Руси фамилии — Иванову-Разумнику — какая ему, в об­щем-то, разница, — вышлют его из родного города как эсе­ра или как меньшевика.

И уж полное умиление вызывают сегодня слова о Тохтареве, которого «не за что высылать», как будто остальных четыре десятка профессоров и литераторов «есть за что» Ведь даже для такого большого и культурного города, как Петербург, это была огромная, для духовной ауры города невосполнимая потеря. Возможно, это поняли и в «Боль­шом доме». И решили оставить Петрограду не только ма­лоизвестного нам ныне Тохтарева, но и ряд других универ­ситетских профессоров, переводчиков, поэтов, египтоло­гов, славистов и прочую «контрреволюционную сволочь», которая была еще необходима правителям...

А следующий в «деле» список так и называется. Или по­чти так.

«Список прочей профессуры». Причины выделения «прочей» профессуры из общего списка не совсем сегодня понятна. Предположим лишь, что если к включенным в первый список еще можно предъявить какие-то обвине­ния, то к этим и вовсе нечего. Но в списке «прочей» про­фессуры — 39 фамилий. Резолюция же опять заставляет настроиться на сложный менталитет большевиков 1921 г.: «Немного сократить, оставив действительно трудно заме­нимых. Относительно Ильи Гинзбурга — едва ли правильно». Ну, «едва ли правильно» было репрессировать не толь­ко Илью Гинзбурга, но и всех остальных 38 ученых и пре­подавателей Петрограда. Но тут хоть прослеживается ка- кая-то логика, хоть какая-то целесообразность: «оставить труднозаменимых». Тут уже видна, что называется, страте­гия новой власти, поскольку социально чуждые элементы, каковыми являлись все представители старой интеллиген­ции, исправлению не подлежали, нужно было оставить на свободе и при деле лишь самое необходимое их число, ос­тальных же — высылать к чертовой матери или исправлять их странные представления о жизни в местах принудработ, с содержанием там под стражей.

Профессоров заменить сразу люмпенами не представ­лялось возможным. Со студентами дело обстояло проще. Какой-то нерадивый следователь, выполняя данное ему поручение, составил всего из 12 фамилий

«Список актив­ных студентов и научных работников, входящих в нелегаль­ный студенческий совет».

И получил выволочку от началь­ства. На последней странице подшитого к «Делу» списка читаем резолюцию: «Удивляет малое число. Актив­ный контр.-революц. студентов нужно почистить гораздо больше».

То, что в 1921 г. среди петроградского студенчества антисоветские настроения были достаточно распростра­нены, — не удивляет. Причин тому много: и то, что доучи­вались, после вынужденного перерыва на гражданскую войну, представители «свергнутых, эксплуататорских классов», и то, что студенчество как категория населения наиболее фрондирующая, критически настроенная, при любом строе выступает в оппозиции любому государству, тем более — такому «карающему», как советское; и то, что в 1921 г. волна «красного террора» была еще весьма разру­шительной, а студенчество отличается от других более ра­ционально мыслящих группу населения обостренной жаждой справедливости, стремлением защищать обижен­ных и преследуемых, не думая при этом о собственной бе­зопасности. Так что была своя «революционная логика», когда после такой резолюции ответственные за «чистку» товарищи список основательно увеличили.

Есть в материалах «Дела Таганцева» и «Список врачей».

В нем

аж 40 человек. Странная традиция на Руси. Нико­го так не обожают, как медиков, никого так не боятся, как врачей, никого так не преследуют, как людей в белых хала­тах. Может, традиция сия идет еще от языческих времен, когда врач был, как правило, колдуном (вернее — врачева­нием занимались колдуны, ведьмаки). А может, со времен Петра I, когда таинственных, приехавших из «неметчины» иноземных медикусов поджигали видевшие в них алхими­ков и антихристов православные россияне. Во всяком слу­чае, спустя три десятилетия «Дело убийц в белых халатах» не было так уж неожиданно с профессиональной точки зрения (национальный аспект этого дела — тема отдельно­го разговора). И еще один «документ истории» — очеред­ная резолюция эксперта:

«Из списка врачей знаю немногих. Думаю, что список этот очень велик. Если сведения от тов. Первухина, то надо иметь в виду, что он вообще слишком строг. Надо сокра­тить число, выбрав самое необходимое».

И опять жизнь людей зависела не от строгости соблюде­ния закона, не от степени их проступка, а от явных случайнос­тей — «ужалила» эксперта язва как раз в момент прочтения списков, а то и вульгарный гастрит отрыгнулся, и задумал­ся он над тем — как же это, большой город без квалифици­рованных врачей оставлять. Опять же, сыграла роль репу­тация тов. Первухина — оказывается, он вообще излишне строг в своей работе и известен склонностью завышать число репрессированных. Так что если сведения от него — не грех бы списочек сократить. И оставили в списке «самое необходимое». Так, чтобы и совсем не оставить без врачей лесоповал. Все-таки профессия «контрреволюционная»...