Но Руссо также вспоминает о «чрезвычайной привязанности», которая «расточалась» на него его отцом и старшим братом, и о близости к тете и няне. Руссо пишет о своем воспитании: «…с детьми короля, возможно, не обращались с большим вниманием и нежностью, чем было даровано моему младенчеству, когда я был любимцем семьи». И далее: «Мой отец, моя тетя, моя няня, мои родственники, наши друзья, наши соседи, все, с чем у меня была любая связь, не повиновались мне, это верно, но любили меня нежно, и я отвечал им своей привязанностью». Так что в его детстве, кажется, не было ничего, что могло бы оправдать распространяющееся чувство «несчастья», но Руссо был полон решимости найти это несчастье так или иначе, несмотря на то, что его всюду по Европе чествовали как романиста и философа.
Руссо затем ссылался на то, что он родился с «расстройством, которое набирало силу с годами, и от которого я теперь освобожден с промежутками, только чтобы страдать от другого, даже более невыносимого зла». Руссо заявляет, что он ничего не помнит о своей жизни до пятилетнего возраста, но он действительно знает, что испытал больше чем свою долю «страданий». Руссо завуалировано пишет, что он, еще будучи ребенком, испытал «слишком близкое знакомство со страстями», и пишет это в связи с его воспитанием его няней Жаклин.
Еще в ранней юности Руссо начал испытывать припадки, которые он описывал как «внезапную и почти невообразимую революцию всюду по моей целой структуре»:
«Я не знаю, как описать это лучше чем как своего рода бурю, которая внезапно поднялась в моей крови, и через мгновение распространилась по каждой части моего тела. Мои артерии начали биться настолько яростно, что я не только чувствовал их движение, но и даже слышал это, особенно в сонной артерии, что сопровождалось громким шумом в моих ушах, у которого было три, или скорее четыре, различных вида звучания. Например, сначала угрожающее глухое гудение; затем отличающийся от него шелест, как журчание воды; потом чрезвычайно резкое шипение, сопровождаемое биением, о котором я упоминал выше, и пульсации которого я мог легко рассчитать, не щупая мой пульс или положив руку на любую часть моего тела. Этот внутренний шум был настолько силен, что он ранил мои слуховые органы, и сделал меня с того времени не совсем глухим, но плохо слышащим».
Интересно, что говорил Руссо относительно болезней, которые очень ослабляли его:
«Бесспорно, что мое расстройство было в большой мере ипохондрией». Руссо затем долго ссылается на черты пассивно-агрессивного расстройства личности, что уверило его, что он не должен наслаждаться жизнью независимо от обстоятельств, но что из-за в равной степени преобладающего нарциссического расстройства личности означало, что — несмотря на его способность признать свои собственные недостатки — он был, в конечном счете, вынужден обвинять других в своем бесконечном недовольстве и в ощущениях предательства и преследования:
«Состояние депрессии это болезнь, характерная для людей в счастливых ситуациях: слезы, которые я часто проливал без причины; живые тревоги, которые я чувствовал при падении листа или порхании птицы; непостоянство настроения в спокойствии самой приятной жизни; усталость, которая заставила меня уставать даже от счастья, и чувствительность, переходившая в сумасбродство, были сущностью этого. Мы так плохо сформированы для счастья, что, когда душа и тело не страдают вместе, они должны обязательно страдать по отдельности, хорошее состояние одного почти всегда является вредным для счастья другого. Если бы все удовольствия жизни окружали меня, моя ослабленная структура не позволяла бы чувствовать удовольствие от них, чтобы я при этом не мог определить реальное место моей жалобы; все же на склоне жизни, столкнувшись с очень серьезным и реальным злом, мое тело, казалось, вернуло себе свою силу, как будто нарочно чтобы столкнуться с дополнительными несчастьями; и, в настоящее время я пишу это, хотя и ослабленный, в возрасте около шестидесяти лет, и разбитый горем самого разного вида, я чувствую себя более способным вынести страдания, чем я когда-либо был способен вынести удовольствия в самом расцвете моих лет, и в лоне настоящего счастья».
Вышеупомянутое самоописание также указывает на симптомы биполярного расстройства, с колебанием капризов, сопровождаемых «частыми слезами без причины». Чтение Руссо книг по физиологии способствовало усилению его ипохондрии:
«Чтобы сделать меня совершенным, я добавил к кругу моего чтения немного трудов по физиологии: Я приступил к изучению анатомии и рассмотрению многообразия, движения, и замечательной конструкции различных частей, которые составляли машину человека; мои опасения немедленно возросли, я ожидал чувствовать себя больным по двадцать раз в день, и далекий от того, чтобы удивиться, обнаружив себя умирающим, я был удивлен, что я все же оставался жив! Я не мог прочитать описания любой болезни, не думая, что я болен именно ею, и, если бы я уже не был нездоровым, то я уверен, что должен был стать нездоровым от этого исследования. Находя в описании каждой болезни симптомы, подобные моим, мне казалось, что у меня были они все…»
Руссо был противоречивой, расколотой личностью. Он упоминал эти противоречия:
«Таковы были мои привязанности при вступлении в эту жизнь. Так начали формироваться и демонстрировать себя, сердце, сначала надменное и нежное, характер женоподобный, но все же неукротимый; который, колеблясь между слабостью и храбростью, роскошью и достоинством, все время порождал противоречия внутри меня; вызывая воздержание и удовольствие, удовольствие и благоразумие, которые в равной мере подстерегали меня».
Даже здесь, в собственном самоанализе, Руссо жаловался, что он не мог найти удовлетворенности ни в гедонистическом либертинаже, ни в строгости, и что он должен был постоянно оставаться недовольным своей жизнью. Он утверждал, что приветствовал смерть как побег от горя своего существования, но с сожалением, что его конец лишит человечество в полной мере его гения и достоинства, когда писал: «Далекий от боязни смерти, я радостно видел, что она приближалась; но я чувствовал некоторое сожаление от того, что я оставлял окружающих меня людей без того, чтобы они почувствовали мою реальную заслугу, и были убеждены, насколько я должен был заслужить их уважение, если бы они знали меня лучше».
Если «Признания» мало выходили за рамки хроники его отношений с женщинами и предательств и преследований его со стороны друзей, то «Прогулки одинокого мечтателя» Руссо — это пространные размышления о незаслуженных страданиях, причиненных жестоким миром самому добродетельному из людей. Его уединенные прогулки в сельской местности, предположительно, дали ему время, чтобы рассмотреть глубокие вопросы жизни, но они были не большим, чем дальнейшими раздумьями с жалобами на свою судьбу. Несмотря на множество богатых и властных людей, которые стремились помочь ему, включая даже короля Людовика, и женщин из высшего общества, которые считали, что модно покровительствовать философам «Просвещения», несмотря на свой успех романиста, философа и музыкального критика, Руссо был полон решимости вести жизнь мученика. Возникает вопрос о том, вел ли он свою жизнь как самонаказание за смерть своей матери вскоре после его рождения? Во вступительных строчках «Прогулок» Руссо характерно пишет: «Так теперь я один в мире, без брата, соседа или друга, и мне не осталось никакой другой компании, кроме самого себя. Самый общительный и любящий из людей был единодушно выброшен всеми остальными. Со всей изобретательностью ненависти они искали самую жестокую пытку для моей чувствительной души, и порвали все нити, которые связывали меня с ними. Я любил бы своих собратьев — вопреки им самим. Только прекратив быть людьми, они могли бы утратить мою привязанность».