— Ничего особенного. Только вашей дружбы и лояльности — хочу сказать… верности, — не сразу нашел рыжебровый нужное русское слово.

— А почему вы решили, что я должен быть верен вам? — вяло спросил Плахин.

— Да потому, что, если вы откажете нам в вашей дружбе, у вас будут большие, огромные неприятности. Мы хотим спасти вас от них. Только и всего, — улыбнулся рыжебровый.

— Буду откровенен, — продолжал он. — Ваша неосторожность позволила западногерманской разведке создать некоторые довольно-таки любопытные документы. Они хотели использовать их в своих собственных интересах. Но мы решили, что им не следует позволять этого. Мы не разрешили им шантажировать вас. Посмотрите, от чего мы вас избавили… Тут у нас есть небольшой кинофильм, хроникальный сюжет, так сказать. Показать вам его на экране? Или вы предпочитаете ознакомиться с ним индивидуально?

— Не надо экрана, — прохрипел Плахин.

Тот, кто наливал коньяк, подкатил к креслу Плахина невысокий столик. На столике стоял какой-то черный аппарат. К нему, как к настольной лампе, тянулся электрический провод.

— Смотрите, — жестом показал на аппарат рыжебровый.

Плахин прильнул к небольшому, как в бинокле, объективу. Рыжебровый нажал какую-то кнопку. В объективе вспыхнул свет. Перед Плахиным замелькали кадры кинофильма, снятого здесь, в этой комнате. Колени его задрожали, в горле пересохло. Он почти терял сознание.

— Но как… как вы сняли? — почти беззвучно прошептал Плахин.

— Когда нужно, мы снимаем и в абсолютной темноте, — почти весело ответил рыжебровый.

— Дайте коньяку, — Плахин оттолкнул столик.

Проекционный аппарат глухо упал на ковер. Лампочка в аппарате погасла.

— Коньяк получите, когда наша беседа будет закончена. — Рыжебровый опасался, что Плахин, напившись, свалится с ног.

— Вы, конечно, представляете себе, какое впечатление подобный кинофильм мог бы произвести на ваше командование? — вкрадчиво продолжал он.

— Что я должен делать? — прохрипел Плахин.

— Ну, вот мы с вами и поладили, — встрепенулся рыжебровый.

Он что-то повелительно сказал по-английски верзиле, стоявшему у дверей. Тот покорно вышел из комнаты. Помощник рыжебрового запер за ним дверь, опустил ключ в карман, подошел к единственному в комнате окну, встал у подоконника. Это была ненужная предосторожность: Плахин, и не думал выбрасываться из окна. Не из того теста был сделан. Рыжебровый пересел за стол, жестом показал Плахину место напротив себя. Вынул толстую, в черном кожаном переплете, тетрадь, развернул на середине, начал разговор, делая непрерывно пометки.

— Когда вы возвращаетесь в Москву?

— Через два месяца — в октябре.

— Вам известно, куда вас назначат?

— Пока нет. Но у жены есть родственники… Похлопочу через них.

— Нам хотелось бы, чтобы вы работали в центральном военном аппарате. Вы, конечно, понимаете почему?

— Понимаю.

— В местных военных округах вы тоже будете представлять для нас известную ценность. Но центральный аппарат — о-о-о! — это было бы очень хорошо… Как у вас с английским языком?

— Неважно. Только начинаю.

— Займитесь всерьез. На связь с вами в Москве могут приходить люди, плохо знающие русский.

— Займусь, — с ученической покорностью ответил Плахин.

— У вас будет возможность в остающиеся два месяца встретиться с нами два, три раза часа на два каждый раз?

— Думаю, что смогу. Постараюсь!

— Вам придется изучить некоторые виды связи. Мы сделаем все, чтобы оградить вас от провала. Для этого нужно, чтобы вы владели теми видами связи, которые мы вам предложим. Мы хотим, чтобы вы работали с нами долго и плодотворно. Это в наших интересах, да и в ваших. В случае успеха мы найдем способы и возможности хорошо вознаградить вас, сделать вашу жизнь легкой и приятной. Судя по тому, что вы говорили фрейлен Хильде, вы хотели бы поселиться в нашей стране или где-нибудь в другом месте в Западной Европе. Кстати, этот ваш разговор, как и некоторые другие беседы с фрейлен, записан на пленку. Хотите прослушать?

— Нннет… Не надо.

— Тогда продолжим. Вы хорошо знаете Москву?

— Нет… Жил в Москве недолго. Некогда было ее рассматривать.

— К следующему разу мы разработаем различные варианты связи. А пока, я думаю, довольно. Кстати, этот наш с вами разговор тоже записан. Как видите, отступать вам некуда…

Рыжебровый, внимательно рассматривавший Плахина, улыбнулся:

— Поэтому, я думаю, вы не будете возражать против небольшой формальности.

И рыжебровый продиктовал Плахину письменное обязательство сотрудничать с органами английской военной разведки. Нет, не дрогнуло перо изменника. Не думал он в эту минуту ни о Родине, ни о дочери, ни о жене, ни о матери. Перед ним маячили смеющиеся глаза Хильды, ее механически тренированное тело, бездумное выхоленное лицо. Что ж, он поработает со своими новыми коллегами. Деньги не пахнут? Ерунда — пахнут. И очень неплохо. Он, Олег Плахин, любит деньги. Эти синие, оранжевые, красные, фиолетовые бумажки делают такими доступными и податливыми всех этих хильд.

— Давайте же, наконец, познакомимся, — воскликнул рыжебровый, аккуратно пряча в бумажник подписку Плахина. — Подполковник Дэтэридж, — протянул он руку Плахину.

— Капитан Макнэйб, — показал он на своего помощника… — Что ж, главное сделано. Мы рады, господин майор, вашему разумному решению. Оно избавило вас, да и нас тоже, от излишних и ненужных хлопот. О времени и месте следующей встречи договоримся позже. Для вашего удобства мы организуем ее где-нибудь в Восточной Германии. Время вам сообщит человек, который передаст привет от меня и капитана. А теперь — выпьем, господа. За успех нашего предприятия. За господина Плахина!

Большая бутылка французского коньяка была вскоре опустошена, главным образом усилиями Плахина. Подполковник встал, начал прощаться.

— До скорой встречи, господин Плахин. Вы останетесь здесь? Прислать вам фрейлен Хильду?

Плахин молчал. Голова у него шла кругом. Слишком много коньяка. Слишком много «сильных ощущений».

То, что произошло в Целлендорфе, было подготовлено всеми тремя годами пребывания Плахина за границей. Неискренний, завистливый, он был, в сущности, весьма посредственным работником. Но когда его скромная, порой неудовлетворительная деятельность вызывала критику со стороны начальства, он обижался, считая это результатом козней его «соперников», преисполнившихся намерения подставить ему ножку, подсидеть. Приходя домой в такие дни, он долго и нудно жаловался жене, обливал в своих рассказах грязью более «удачливых», как ему казалось, а в действительности более талантливых, более способных и более энергичных, инициативных, чем он, товарищей по работе.

Жена, спокойный и уравновешенный человек, для которого отнюдь не секретом были недостатки мужа, урезонивала Олега, мягко указывала на его упущения, недоделки по службе. В таких случаях Плахин начинал упрекать жену, кричал, что и ее подкупили его «враги». Он измучен, ему буквально деваться некуда. На работе кругом — бездарности и завистники, только тем и занимаются, что оговаривают его перед начальством. Заодно с его врагами и жена.

— Хоть домой не приходи! — красный, возбужденный, кричал Плахин.

Клавдия замолкала, пристально глядя на него большими серыми глазами. Все больше раскрывался ей неприглядный облик мужа. От этого было грустно. Очень хотелось поговорить с отцом — умным, вдумчивым и мягким с дочерью отставным генералом. Как он видел и понимал людей! Как страдал — молча, невысказанно, — когда внешне эффектный, но внутренне пустой Олег вскружил ей голову. Плахин понимал: старик раскусил его. Неуютно поеживался под его пристальным взглядом, сидя у них за стаканом чая. На Клавдии женился тайком, воровски, боясь, что отец ее отговорит. Взял отпуск, заставил Клавдию уйти с работы — она была библиотекарем в офицерском клубе, — улетел с ней в Сочи. Оттуда телеграммой сообщили отцу: «Поженились с Олегом, прости, пожелай счастья». Отец ответил: «Будь счастлива, поздравляю Олега. Обнимаю. Отец». Вечером, сидя с бывшим адъютантом, распил генерал за счастье дочери бутылку «Двина». С трудом подавлял в душе горечь и тревогу.