Потрясенный прямой угрозой, Тилл молчал. Нет, этого не может быть. Кинг, вероятно, шутит. Но он не шутил, этот человек с лицом мясника. Не шутил и Партли, рассматривавший узор на скатерти. Элмер начал понимать: пути к отступлению нет. Надо идти до конца, надеясь на удачу. Может быть, бог смилуется. Может быть, опасность пронесется мимо него, Тилла.

— Расставим все точки над «и», — холодно заключил Кинг. — Если русские поймают вас — вам по их законам грозит не более чем десяток лет тюрьмы. А если вы самовольно выйдете из игры раньше времени — вы будете разорены, а затем — но не прежде — уничтожены. Вы коммерсант, Тилл. Выбирайте. Вы знаете закон наименьшего риска.

В комнате воцарилась тишина: шумная радиопередача внезапно закончилась, и в приемнике тихо, жалобно пищала морзянка. Казалось, это скулит жалкий, раздавленный Тилл. За окном негромко шумел большой ленивый город. В комнате, где сидели трое, незримо витал темный, мрачный призрак. Выбора не было.

— Что я должен делать? — спросил потрясенный Тилл.

— Прежде всего успокоиться. Бой приедет в Париж не раньше чем через неделю. Возвращайтесь туда, ждите его. Через три дня я приеду к вам, и мы разработаем программу действий в отношении этого Боя. Возникло одно непредвиденное обстоятельство.

Бунт на коленях был сломлен. Тилл знал: придется тянуть лямку. Молча, покорно слушал он сухую, отрывистую речь Кинга.

Вкус яда

Лежа поздним дождливым утром в постели, пытаясь унять противную похмельную дрожь, он вспомнил — живо, ярко, словно это было только вчера…

…Удар грома, сухо рассыпавшийся где-то рядом, застал майора Плахина под полосатым полотняным навесом, спущенным над витриной небольшого западноберлинского кабачка, недалеко от площади Ам Цоо. Рядом с Плахиным выросла стройная женская фигура. Из-под капюшона выбивалась прядь волос цвета липового меда. Неяркое освещение бросало причудливые тени на лица. Плахин отвернулся.

— Предложили бы закурить, — томно протянула фигура.

Плахин вынул пачку сигарет, зажег спичку. Поднося сигарету к огню, женщина сжала его руку горячими влажными ладонями. Плахин почувствовал прикосновение дерзкого вызывающего тела.

Зашли в кабачок. В темном углу кабаре мокрые пряди волос, прилипшие ко лбу, казались бронзовыми. Подвижный насмешливый рот улыбался — загадочно, казалось Плахину. Голос случайной знакомой был глуховатый, волнующий. Плахин пил дорогой французский коньяк, срывающимся полушепотом нес несусветную чушь, не замечая иронической усмешки в подведенных темных глазах собеседницы.

Из кабачка уехали поздно. В однокомнатной квартире в Целлендорфе Плахин оказался глубокой ночью.

Ушел перед рассветом. По пустынным улицам брел до линии метро Крумме Лянке — Фридриххайн. Вышел на станции Тельманплац, в такси добрался домой.

Жена не спала. Тревожно вскинула на него глаза. Избегая ее взгляда, Плахин нарочито долго раскуривал папиросу. Устало растянулся на диване, шумно вздохнул.

«Натворил дел», — вяло, без всякой злобы на себя думал Плахин. В размышлениях его не было ни искренности, ни самоосуждения. Если бы он хотел быть честным с самим собой, ему пришлось бы признаться, что на ночные приключения он пошел вполне сознательно — для того, собственно, и ездил без разрешения командования в Западный Берлин. Само «приключение» не вызывало раскаяния, только вороватую опаску — не узнали бы товарищи, не проболталась бы жена. Для нее и бормотал, закуривая папироску:

— Работа проклятая. Всю ночь в городе проболтался. Ни сна, ни отдыха.

Жена — Плахин это знал по ее поведению в прошлом — не звонила к нему на работу в одно из военных представительств, где работал Олег. Про себя решила: все равно придется со всем этим кончать, поговорим обо всем дома. Немного уже осталось. Клавдии было известно, что через полгода Олег будет переведен домой, в Союз.

Довольный тем, что жена не затевает неприятного разговора, Плахин встал, прошел в ванную благоустроенной квартиры, принял холодный душ. Отправился на работу. Клавдия стояла у окна, глядела на его сутуловатую фигуру, утиный толстый нос. Невеселые мысли бродили в ее голове. Нелегко было ей поступиться честью, гордостью жены, женщины. Поступилась. Думала — ради их Аленки. Три годика ей. Вон, проснулась, сидит в кроватке, сонная, пухлая, тянется к матери.

Три раза выезжал Плахин без разрешения в Западный Берлин. С Хильдой встречался у нее дома. Ездил днем, домой возвращался засветло. Последний раз приехал внезапно, столкнулся у Хильды с каким-то ее «другом». Видя, что русский начинает привязываться к ней, Хильда, капризно растягивая слова, запретила ему приходить без предварительного уведомления. Договорились о связи: на какой адрес присылать письма, где получать ответ.

В тот вечер Плахин мчался в Целлендорф, как на крыльях. Три недели умолял Хильду о встрече. Только вчера получил до востребования письмо, в котором было назначено долгожданное свидание.

«В конце концов, — думал Плахин, глядя в окно такси, — Хильда, конечно, по-своему честный человек. Никогда меня ни о чем не расспрашивает, не интересуется моими делами. Не так уж страшен черт, как его малюют. Вовсе не обязательно, чтобы все одинокие женщины были связаны с иностранными разведками. Хильда — просто баба. Неплохая. Не очень дешевая. Так, пожалуй, даже удобнее. В этой «любви» за наличный расчет есть, пожалуй, и свои преимущества. Люди не лицемерят. Все до предела просто. Мне нужна Хильда. Хильде нужны марки. Хорошо еще, что не требует долларов», — усмехнулся майор.

На нервный нетерпеливый звонок Хильда отозвалась сразу же. Попросила подождать минутку. Дверь открыла не в халатике, как всегда, а в строгом черном костюме. В полутемной комнате Плахин разглядел три мужских силуэта. Быстрым шагом, молча Хильда прошла в ванную. Один из силуэтов встал у двери, отрезая путь к отступлению. Второй подошел к окну, слегка отодвинул занавеску. Третий продолжал сидеть в кресле. Тот, кто открыл занавеску, подошел к серванту, налил большой фужер коньяку, повернулся к пришедшему.

— Здравствуйте, господин майор. Не хотите ли выпить? Легче будет разговаривать.

— Что?.. Что это такое? — дрожащим, неуверенным голосом произнес Плахин.

Сидевший в кресле спокойно вскинул глаза, внимательно смотрел на Плахина из-под жиденьких рыжих бровей. Голос Плахина сразу же показал: этот не будет сопротивляться, не бросится в драку, не попытается вырваться. По гладкому выбритому лицу рыжебрового промелькнула удовлетворенная усмешка. Он энергично встал, шагнул навстречу Плахину.

— Рад познакомиться с вами, господин майор. Вы, вероятно, уже догадались, что мы представляем британские военные власти. Нам очень хотелось бы поговорить с вами по душам. Это, впрочем, в ваших же интересах.

Плахин растерянно молчал. Рыжебровый показал на второе кресло.

— Да вы садитесь, пожалуйста, — продолжал он на довольно приличном русском языке. — Наша беседа отнимет у вас некоторое время. Стоять — неудобно.

Верзила у двери не спускал глаз с рук Плахина. Тот, что стоял с коньяком, подошел к столу, поставил бокал. Рыжебровый не отводил внимательного взора от растерянного, бледнеющего лица Плахина, его нервно бегающих глаз.

— Мне кажется, господин Плахин, что нам удастся найти с вами общий язык. Садитесь, пожалуйста, выпейте.

Рыжебровый взял со стола предупредительно налитую для него крохотную рюмку коньяку, жестом указал Плахину на бокал. Расплескивая коричневую жидкость, Плахин выпил. Видя, что «разговор» налаживается, рыжебровый показал помощнику глазами на ванную. Тот постучал в дверь. Оттуда сразу же появилась Хильда, быстрым шагом пересекла комнату, вышла в дверь, вежливо открытую для нее третьим участником этой почти немой сцены.

— Фрейлен Хильда вернется через час, — сказал рыжебровый. — Вам придется подождать, — скривил он в подобие улыбки тонкие губы.

— Что вы от меня хотите? — хриплым срывающимся голосом выдохнул Плахин, хотя он отлично понимал, чего хотят от него эти люди.