Колин отшвырнул спичку, пожал плечами и кивнул в сторону лестницы.

— Ну, пошли! Если хочешь, конечно. Тут пять этажей и сто четыре ступеньки. Ладно, пойдем. Береги голову.

Башня настолько увлекла Алана, что его мало обеспокоило количество лестничных ступеней. Винтовая лестница, казалось, никогда не кончится. Кое-где на нее падал свет из узких, расширяющихся наружу бойниц в западной стене — той, что не выходила на озеро. Воздух в башне был затхлым и спертым, аромат трубки Колина отнюдь не освежал его. В наступающих сумерках становилось все труднее подниматься по неровным каменным ступеням.

— Но ведь, наверно, дядя Энгус не каждую ночь спал наверху, в башне?

— Почему? Каждую ночь, уже много лет. Ему нравился вид на озеро, и он говорил, что там чище воздух, хотя, по-моему, это ерунда. Раны Христовы! Что-то я не в форме!

— А в других комнатах кто-нибудь живет?

— Нет. Они заполнены всяким хламом, реликвиями дурацких экспериментов Энгуса, «как быстро и легко стать богатым и счастливым».

Колин остановился передохнуть и заглянул в окно. Выглянул и Алан. Последние лучи кроваво-красного заката тускло пробивались сквозь деревья. Высота, хотя и не была такой уж большой, казалась головокружительной.

Под ними бежала дорога на запад, в Инверари, до ущелья Шайра и дальше — туда, где теснина Эрея тремя широкими полосами спускалась к Далмелли среди крутых холмов, покрытых гниющим строевым лесом. Этот мертвый лес, объяснил Колин, — след бури, несколько лет назад пронесшейся над Аргайлширом. На юге, над верхушками сосен, виднелись обмытые дождем скаты четырех огромных башен замка Аргайл. Богата эта земля, давшая столько исторических имен, песен, преданий и суеверий…

— Доктор Кемпбелл, — очень тихо сказал Алан, — как умер старик?

Из трубки Колина посыпались искры.

— Ты у меня спрашиваешь? Не знаю. Я только знаю, что это не было самоубийство. Чтобы Энгус покончил с собой? Ерунда!

Из трубки вновь посыпались искры.

— И все же я не хотел бы увидеть Алека Форбса на виселице, — добавил он невесело, — хотя тот этого и заслуживает: он вполне способен был перегрызть горло Энгусу.

— А кто этот Алек Форбс?

— Один тип, который поселился в наших местах, слишком много пьет и воображает себя изобретателем. Они вместе с Энгусом разрабатывали какую-то идею. Кончилось все, как и следовало ожидать, ссорой. Алек утверждал, что Энгус надул его. Может, и правда надул.

— Значит, Форбс пришел сюда и закатил сцену в… вечер убийства?

— Да. Добрался до самой спальни Энгуса и потребовал внести ясность во всю эту историю. Пьяный, как всегда.

— Но его выгнали, не так ли?

— Выгнали. Точнее, это сделал сам Энгус. Хотя Энгус был человеком грузным и в летах, но довольно сильным. Потом уже пришли женщины и обыскали спальню и другие комнаты, чтобы проверить, не пробрался ли Алек снова.

— Судя по всему, он не вернулся?

— Нет. Тогда Энгус закрыл дверь на засов и ключ, то-то произошло ночью.

Были бы у Колина ногти подлиннее, он, наверняка, начал бы грызть их.

— Если верить полицейскому врачу, смерть наступила не раньше десяти вечера и не позже часу ночи. Только что из этого следует? Что он не мог умереть раньше десяти, мы и так знаем, ведь тогда его в последний раз видели живым, но с большей точностью установить время смерти врач не смог. Он говорит, что Энгус не обязательно сразу умер от ран и мог некоторое время оставаться в живых после падения, хотя и без сознания. С другой стороны, мы определенно знаем, что Энгус был уже в постели, когда все произошло. Его нашли в ночной сорочке, и подушка была примята. К тому же он погасил свет и снял светомаскировку.

Алан удивленно поднял глаза.

— Я уж, было, забыл, что идет война и существует затемнение! Но послушайте! — Он показал на окно. — А эти окна чем-нибудь маскируются?

— Ничем. Энгус считал, что вполне может подниматься и в темноте, и не хотел выкидывать деньги на маскировку. Вот если бы свет просачивался из комнаты, его видно было бы за много миль, это даже Энгус должен был признать. Раны Христовы, хватит вопросов! Пошли, посмотришь комнату сам.

Колин выбил трубку и неуклюже одолел последние ступеньки лестницы.

7

Алистер Данкен и Уолтер Чепмен все еще продолжали свой спор.

— Уважаемый сэр, — сказал высокий сутулый адвокат и взмахнул пенсне так, будто дирижировал оркестром, — сейчас уже и для вас, наверное, очевидно, что мы имеем дело с убийством.

— Нет.

— Но чемодан, сэр! Чемодан или собачий ящик, который нашли под кроватью после убийства.

— После смерти.

— Может быть, ради точности мы все же будем говорить «убийство»?

— Согласен, но не беря на себя никаких обязательств. Я бы хотел знать, мистер Данкен, чего вы добиваетесь, говоря об этом ящике? Его нашли пустым, собаки в нем не было. Полиция осматривала все с микроскопом и показала, что в ящике ничего не было. Что вы хотите с его помощью доказать?

При появлении Алана и Колина они умолкли. Круглая комната наверху башни была просторной, но казалась низковатой. Замок единственной двери, выходившей на маленькую лестничную площадку, был сорван так же, как и ржавый засов. Единственное окно напротив двери вызвало у Алана неприятное ощущение. Оно оказалось больше, чем виделось снизу. Двустворчатое, со вделанными в рамы четырехугольными листами стекла, оно на французский манер открывалось наружу, словно маленькие двери: Очевидно, оно было результатом позднейшей переделки, когда расширили первоначальные окна. «Расположено опасно низко», — подумал Алан. За исключением электрической лампочки над столом да стоявшей у стены электроплитки, окно было единственной в комнате современной вещью. На огромной дубовой кровати лежали две перины и ватное одеяло. Шкаф, тоже из дуба, почти доставал до потолка. Видимо, когда-то комнату пытались сделать чуть веселее и для этого поштукатурили стены, а потом оклеили их обоями с изображением синих капустных кочанов.

На стене висели картинки, в основном старые семейные фотографии. Каменный пол был покрыт циновкой. Рядом с письменным столом стояли сделанный из скрепленных булавками листков экран и покрытый мраморной плитой туалетный столик под тусклым зеркалом. Вдоль стен свалены кипы журналов, между которыми с трудом умещались кресла-качалки. Хотя комната была завалена специальными журналами, книг, за исключением Библии и альбома открыток, заметно не было.

Это была комната старика. Разношенные, на кнопках ботинки Энгуса еще стояли под кроватью. Воспоминание словно ударило Колина.

— Добрый вечер, — сказал он голосом, в котором нова чувствовалось раздражение. — Это Алан Кемпбелл из Лондона. Где прокурор?

Алистер Данкен надел пенсне.

— К сожалению, ушел, — ответил он. — Подозреваю, то он избегает тетю Элспет. Наш молодой друг, — он с бледной улыбкой потрепал Чепмена по плечу, — тоже обходит ее, словно прокаженную, и ни за какие деньги не приблизится к ней.

— Никогда не знаешь, что она выкинет. Я ей глубоко сочувствую и все такое прочее, но какого черта!

Адвокат распрямил согнутые плечи и угрюмо посмотрел на Алана.

— Не встречались ли мы раньше, сэр?

— Конечно. И совсем недавно.

— О! И… разговаривали?

— Да. Вы сказали: «Как поживаете?» и еще «до свидания».

— Если бы только, — сказал стряпчий, покачивая головой, — если бы только все наши деловые контакты были такими простыми! Как поживаете? — Когда они здоровались, рукопожатие костлявой ладони адвоката показалось Алану очень слабым.

— Конечно, — продолжал адвокат. — Теперь я вспомнил. Я писал вам. Вы очень хорошо сделали, что приехали.

— Можно спросить у вас, мистер Данкен, зачем вы мне писали?

— Что вы хотите сказать?

— Я очень рад, что здесь, я знаю, что мне давно уже следовало познакомиться с этой ветвью нашей семьи, но мне кажется, что ни Кетрин Кемпбелл, ни я не можем ничем помочь в этом деле. Что вы, собственно говоря, понимаете под «семейным совещанием»?