— Могу лишь вновь повторить: ни-че-го! Соглашаться и ждать. Обещать и копить силы. Наша задача — как можно скорее и по возможности подешевле ублаготворить чернь. Пусть они думают, что добились всего. Лишь бы поскорее убрались восвояси… Вы догадываетесь, куда я клоню, милорды? Как только определится перелом в нашу сторону, мы нанесем удар. Благо их силы к тому времени будут значительно раздроблены… Если угодно, вы можете называть мое предложение планом, а по-моему, это просто благоразумие. Здравый взгляд на неприятные вещи.

— Обстоятельства диктуют границы действий, — глубокомысленно изрек Ричард, покосившийся сначала на дядю, потом на мать.

Должного впечатления он, однако, не произвел. Всем было не до словесных изысков. Король разочарованно притих. В устах Солсбери эта же мысль наверняка прозвучала бы совершенно иначе.

— Ты обрекаешь нас на бездействие, милорд, — сокрушенно вздохнул Арондел. — Пассивное ожидание всегда сопряжено с риском. Сегодня у них одно на уме, завтра — другое. Они могут выкинуть такое, что нам и в голову не придет. Не знаю, удастся ли отделаться минимальными жертвами.

Король одарил матушку улыбкой превосходства. Имена не упоминались, а «минимальная жертва», как выразился с очаровательной небрежностью временный хранитель печати, была принесена. Только так и должен поступать государственный муж, способный укротить хищника ловкой подачкой. Выбор был сделан верный: из Арондела получится настоящий канцлер. Он все видит и понимает — прав Солсбери, прав! — без долгих речей.

— Ты прав, милорд, — подтвердил Солсбери, выпятив нижнюю губу. — Ждать всегда трудно. Но если ты надеешься на какие-то гарантии с моей стороны, то их не будет. Ни тебе, ни себе я ничего не могу гарантировать.

— Тогда какой смысл от твоих разговоров?

— От разговоров? Ни малейшего. Но мое предложение дает хоть какие-то шансы на успех. Выбора, повторяю, у нас нет. Милость и уступчивость короля, авторитет его власти и слова — единственная наша надежда. Удастся перехитрить — мы спасены, не удастся — готовься достойно принять кончину.

— Все было проиграно уже у Ротерхайха, — вздохнул Бекингэм.

— Кое-что проиграно, но, к счастью, не все, — возразил эрл. — Быть может, с божьей помощью его милости удастся вернуть потерянное. Завтра утром. На этой стене.

— Ты хочешь, чтобы король самолично выслушал их наглые просьбы? — спросила королева-мать. — Не окажется ли это унизительным для короны?

— Корона пережила столько унижений, что еще одно ей никак не повредит, лишь бы подействовало.

— Не забывайся, милорд эрл, — предостерег Эдмунд. — Ты говоришь слишком вольно! Короне Вильяма триста лет!

— Если бы покойный завоеватель, да пребудет его душа в райских кущах, случайно оказался в таком же положении, я бы дал ему тот же совет. Они желают говорить только с его милостью. И мы обязаны предоставить им эту возможность, иначе не миновать беды.

— И королю придется держать ответ перед чернью, одному за всех? Обещать, изворачиваться, возможно, лгать!

— Попробуй, милорд герцог, выйди вместо его королевской милости, — пожал плечами Солсбери. — Вдруг что и получится…

— Это дерзость, милорд!

— Лучше дерзость, чем глупость.

— К чему запальчивые споры? — поспешно вмешался Бекингэм. — Солсбери прав. Его план самый мудрый. У нас действительно нет иного выхода. Усыпить чернь обещаниями, расколоть ее силы, поскорее спровадить прочь. Что еще можно придумать, не имея достаточно войск?.. Однако, прежде чем связать себя обещанием, я бы попробовал их образумить.

Едва взошло солнце, на восточной стене протрубили герольды. Король поднялся на Малую башню, в ста футах от которой, сразу за рвом, всю ночь горели костры. Они все еще продолжали дымить, хотя угли давно прогорели и подернулись пеплом.

— Мои верные подданные! — он старательно воспроизвел второпях набросанное Солсбери обращение, которое выучил почти наизусть. — Мы просим вас спокойно разойтись по домам. Если вы добровольно покинете город, все ваши проступки будут забыты и прощены. Идите с миром. Ваши жены, ваши дети и ваши матери заждались в опустевших домах и проливают горькие слезы.

Люди, сперва слушавшие в настороженном молчании, понемногу заволновались. Образовалась толпа, которая быстро пришла в возбуждение. Крестьяне, до того мирно лежавшие на охапках сена, вскочили на ноги и схватились за самодельные мечи и дубинки. Задние напирали, началась давка. Отдельные гневные выкрики слились в общий нестройный хор, который по чьей-то подсказке превратился в могучее многоголосие, отчетливо выделявшее каждый звук. Теперь и глухому стало ясно, что они не сдвинутся с места, пока король не выполнит их требования.

— Смерть изменникам, засевшим в Тауэре! — вопили в первых рядах. — Грамоты! — летело над их головами. — Грамоты!

Король поднял руки, словно для епископского благословения и закивал кудрявой головкой. Пока толпа неистовствовала, он стоял и кивал, всем своим видом показывая, что готов на уступки. Даже улыбаться при этом не забывал, невзирая на ужас. Позвоночник заледенел и обратился в несгибаемую сосульку. Только шейные позвонки сохраняли подвижность.

Срочно изготовили грамоту, с незначительными вариациями воспроизводившую королевское обращение.

— Они, надо думать, будут немного разочарованы, но хотя бы час мы выиграем, — сказал Бекингэм. — Мне нравится документ. «Измыслит средство» — это прелестно.

Король подписал, не читая. Граф Арондел, не глядя, оттиснул печать. Оставалось выслать герольда и рыцаря, чтобы оповестить народ.

— Позвольте я все же взгляну, — дрогнул Солсбери в самый последний момент. — На слух как-то не воспринимается… Боюсь, мы чуточку перегибаем, милорд, — шепнул он Бекингэму. — Я бы не стал так дразнить раздраженный плебс.

— Выложить им все сразу на золотом блюде? Нате, мол, обжирайтесь? Нет, пусть хорошенько попрыгают.

— Зачем вам эти собачьи прыжки?.. Впрочем, в ваших соображениях есть известный резон. Они могут не поверить, если мы дадим сразу. Придется делать вид, что выжимаем по капле.

— Значит, отсылаем? — небрежным мановением Бекингэм подозвал рыцаря.

— С богом, — кивнул Солсбери. — Хотя на душе неспокойно…

Дурные предчувствия не обманули тонкого дипломата. Рыцаря, который, взобравшись на колченогий стул, огласил обращение, изрядно поколотили, а грамоту растоптали вместе с привешенными печатями.

Ворота крепости загудели под градом камней.

— Смерть изменникам! — прибывавшие к Екатерининскому холму отряды дружно подхватывали боевой клич.

— Если король не хочет говорить со своим народом, народу не нужен такой король! — гнев рождал новые лозунги. — Смерть палачам!

Уот Тайлер придержал взбешенного Джека Строу, готового с голыми руками броситься на штурм цитадели.

События развивались в нужном направлении, и следовало проявить выдержку. Пусть правительство разденется донага на глазах оскорбленного народа.

— Какая наглость! — процедил Уот Тайлер, жадно прислушиваясь к яростным выкрикам. — Но вот что замечательно: наши парни все понимают! Их не проведешь.

— Ничтожные властители, трусливые пустозвоны, — кивнул Джон Болл. — Они вздумали шутить с восставшим народом! Люди, способные на такой жалкий вздор, действительно заслуживают немедленной смерти. Вместе с изменниками и крючкотворами-законниками.

— Обуздаем свой гнев, друзья. — Тайлер жадно вздохнул всей грудью. — Право на нашей стороне. Пусть люди сами видят, как ведут себя изменники. Клянусь святым Христофором, это был поучительный урок.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

ВОЖДЬ