Ну, ладно. Выезжаем мы из леса на горку, на чистое место. Выезжаем на горку, и вижу я, к осине фанерка прибита. Кривая такая фанерка прибита, а на ней написано: «Тебя видит противник». Буквы выведены аккуратно, по-печатному, только последняя буква — «к» получилась маленькая, видно, художник плохо высчитал место.

Поглядел я на Колю. Вижу, сидит, как и раньше, уцепившись за баранку, и слушает, как поет мотор на подъеме. «Ну, думаю, ладно, кажется, не заметил». Едем мы по узкой дороге. Слева лес, справа гладкое белое поле, засыпанная снегом несжатая рожь, столбы с оборванной проволокой, а дальше, за полем, у синих горушек, вражеские передовые.

— Далеко еще? — спрашивает Коля.

И тут только по голосу его я понял, что заметил парень фанерку. И фанерку заметил, и надпись прочитал всю от начала до конца, до последней маленькой буковки.

— Не бойся, говорю, Коля. До колка, говорю, доедем, а там, кроме леших, бояться некого.

Молчит. Шутки не принимает. Тут уж шутка не поможет, когда разыгралась у человека фантазия. Очень его хорошо было понятно. Словно в цветном кино видел Коля, как там, во вражеском окопе, мерзнет окутанный бабьим платком наблюдатель в глубоком черном шлеме. Стоит он, приникнув к рогатой стереотрубе, и смотрит сюда, в нашу сторону, и слезятся у него красные глаза. Вот он заметил черную точку на дороге, подкрутил винтики, чтобы лучше было видать, смахнул слезу, и уже не только здесь, на дороге, а и там, в трубе у него, ползет наша маленькая полуторка. Бросается наблюдатель к телефону, звонит в штаб, докладывает веселым голосом ориентиры. Из штаба звонят на батарею…

Трах! Что такое? Что-то впереди хлопнуло, и машину повело влево. Сгоряча я подумал, что мина разорвалась, да вроде нет, не похоже. Коля отворил дверцу, поглядел вниз, на переднее колесо, и плюнул.

— Баллон спустил, говорит. Что будем делать, Степан Иванович?

Надо же! В таком неловком месте и такая неприятность.

Но ничего не поделаешь. Что бы там ни было, а на трех колесах не поедешь. Надо переобувать машину. Заглушил Коля мотор, затянул намертво тормоза и стал выкидывать из-под сиденья домкрат, ручку, залатанную камеру. Наши ребята попрыгали из кузова, собрались возле кабинки и давай честить Колю на разные лады, будто он один отвечает за технику.

— Вы вот что, — говорю я им, — не топчитесь на виду, не вводите немца в соблазн. Ступайте-ка пешечком до березового колка. Мы наладим колесо и нагоним. Если, конечно, другое колесо не спустит.

Сказать по правде, я и сам немного забеспокоился, поскольку одно дело — отдать свою жизнь в бою, с пользой, а другое дело — торчать на пустой дороге на манер фигурной мишени. Тем более, и медали еще не получил.

Разобрались наши пассажиры по двое и зашагали быстренько пешим строем, а Коля нашел где-то чурку, подсунул ее под домкрат и стал поднимать переднюю ось. Вы, наварное, знаете, какой тут объем работы: надо отвинтить гайки, снять колесо, скинуть покрышку, вынуть из нее худую камеру, поставить новую, насадить скат на диск, накачать камеру и надеть колесо на место, снова завинтить гайки и прибрать домкрат. Фронт работы, конечно, мелкий, двоим к делу не примениться, но ремонт желательно закончить поскорей, пока с той стороны нашу ремонтную базу не засек наблюдатель.

Хотя делать мне было почти нечего, я считал мое присутствие необходимым, чтобы Коля чувствовал моральную поддержку и попусту не суетился.

Вот я стою позади него и диктую: «Теперь крышку снимай. Теперь давай гайки отвинчивай. Ключ — вот он».

Коля работал быстро и ловко. Отвинтил гайки, выложил аккуратно, друг за дружкой, на крыле, чтобы не ошибиться, какую куда наворачивать. Потом подважил скат ломиком, снял колесо, стал выбивать обруч. «Хорошо, думаю, держит себя в руках парень. Не допускает ни суеты, ни паники». А Коля тем временем стал заправлять новую камеру и вдруг начал рассказывать разные байки:

— Вот, говорит, был у нас на кировской автобазе один дяденька, старый механик, носил две бороды, как сенатор какой-нибудь. Так вот он молодых ребят все спрашивал: какая, мол, главная часть автомобиля? Ему, конечно, отвечали — двигатель, или какую-нибудь другую называли важную деталь. А он головой мотает: «Нет, говорит, не двигатель, главная часть. Если с горы, так ты и без двигателя поедешь, а в гору, если мотор забарахлил, на буксире свезут. А главная, говорит, часть у автомобиля — запасное колесо. Нет запасного колеса — и машина у тебя — коломбина, и ты не водитель, а арлекин». Вот вернусь с войны, расскажу ему, как тут мне приходилось кататься.

Пока он угощал меня беседой, начали стрелять. Примерно километрах в двух позади нас, в аккурат возле того места, где фанерка была прибита, противник стал класть мины. И наша полковая артиллерия стала отвечать.

Я говорю Коле:

— Давай-ка, поторапливайся.

А он говорит:

— Я и так спешу. Помоги качать.

Стали мы по очереди камеру накачивать. Вроде накачали как следует. Коля пнул шину ногой, послушал, как звенит, и велел подкачать еще немного. Потом закрутил ниппель, послюнил его и сел на корточки проверять, нет ли пузырьков, не проходит ли воздух.

Собрался я было накричать на него, но тут мне совестно стало: ведь как ни погляди, а у молодого парня выдержки больше оказалось, чем у меня, у старого солдата, да еще награжденного медалью «За отвагу». Так я и молчал, пока Коля ставил колесо на место, пока обходил машину кругом, проверяя задние скаты, пока собирал в холстину инструмент и закладывал его в ящик.

Наконец мы тронулись, и тут я ему говорю:

— Ну и чудной ты парень. С меня, пока мы стояли, семь потов сошло, а ты, ровно у себя в Кирове, в гараже, гайки крутил. Да еще сказки рассказывал.

— А что? Так-то ведь скучно, без разговора.

— Хороша скука. Слышишь, как бьют?

— Ой, говорит, и верно. А я и не замечал…

Тут он стал снова немного нервничать, но гораздо меньше, чем раньше.

Своих пассажиров мы нагнали аж у самого колка. Посмеялись мы: как это они быстро прошагали голую дорогу. А потом прибыли в штаб пехотной дивизии, и нам, наравне с героями-разведчиками, член Военного совета от имени правительства вручил красненькие коробочки с наградами.

Назад мы ехали ночью. Небо было светлое, хорошо светила полная луна. Я иногда расстегивал шинель и глядел, как на груди поблескивает новенькая серебряная медаль.

Проехали мы голую дорогу, миновали табличку и выехали на спокойную трассу. Поглядел я на Колю, вижу, грустный сидит, задумчивый.

— Ты что? — спрашиваю его.

— Да как же… — сказал Коля, — вы хотя дорожники, а все-таки воюете, и вас оценивает командование. А я, видно, так и проведу здесь войну шофером, все равно как на Кировской автобазе…

— Об этом не тужи, — говорю я ему. — Основное, что требуется настоящему солдату, у тебя есть. Дело, которое ты должен делать, занимает главное место в твоей душе и забивает все мелкие чувства. Так что считай, что у тебя в гимнастерке дырка для ордена уже проколота.

ПРОВЕРКА

— В конце сорок третьего года, — начал Степан Иванович, — перебросили нашу часть в Крестцы; там нас выгрузили из эшелонов и повели пешим ходом куда-то к Ильмень-озеру. Войска по ночам туда шла целая туча: и пехота шла, и артиллерия, и аэросани ехали на лыжах с пропеллерами. «Ну, думаю, скучать тут не придется, крупные намечаются дела». И верно: в то время высшее командование готовило удар на Новгород.

Кто бывал в тех местах, тому известно, что возле Новгорода лежит плоская низина и дорога к нему идет длинной высокой насыпью. Километров за пять до города дорогу пересекает река под названием Малый Волховец. Комбат, товарищ Алексеенко, говорил, что мост через эту реку построен до войны по его личному проекту, ручался, что по его мосту пройдут любые танки, и брался нарисовать схему пролетного строения и проставить все размеры. Конечно, мы удивлялись, как он помнит размеры, но толку от них никакого не было: летчики говорили, что моста нет и над рекой торчат только остатки свай.