«Сегодня канун Рождества, и утро началось с артиллерийских залпов, — записал в своем дневнике граф Гарри Кесслер. — Правительственные войска пытались выкурить матросов из дворца, а также из императорских конюшен… Рождественская ярмарка все равно, правда, продолжалась несмотря на кровопролитие». Граф Кесслер — один из лучших провожатых по закоулкам германской революции, а также по лабиринтам ее абсурдных последствий, в результате которых одна из великих культур мира менее чем за дюжину лет скатилась к наихудшим формам варварства. 5 января 1919 года веймарское правительство приняло решение арестовать полицей-президента Берлина, социал-демократа Эйхгорна, и это вывело германскую революцию на следующий этап. В своей записи за среду, 8 января 1919 года, граф Кесслер дает нам бесценное свидетельство того, как протекал типичный день на протяжении первой недели этой «настоящей марксистской революции» в Берлине: «Пулемет, установленный на самом верху Бранденбургских ворот, начал стрелять по толпе в Тиргартене, и все тут же с криками ужаса разбежались, кто куда. Дальше — тишина. Это случилось без четверти час. Стрельба возобновилась, как раз когда я шел в сторону Рейхстага. Там была линия обороны “Спартака”. Пули с визгом пролетали мимо моих ушей… В половине седьмого я появился на обеде в “Фюрстенгофе”. Сразу за мной служащие как раз закрыли его железные ворота, поскольку ожидалось, что спартакисты пойдут в атаку на Потсдамский вокзал, находившийся прямо напротив. Одиночные выстрелы щелкали беспрестанно. Я на минуту заглянул в бесстрашно освещенное кафе «Фатерланд». Хотя пули вот-вот могли начать влетать внутрь через стекла, там играл оркестр, все столики были заняты, а дама в сигаретном киоске улыбалась своим клиентам так же завлекательно, как в самые безмятежные дни мирного времени».

Фрайкор, атакуя революционные районы Берлина, использовал броневики, танки, огнеметы, крупнокалиберные пулеметы и полевые гаубицы. На фотографиях того периода видны уличные баррикады, которые защищают на удивление юные солдаты правых сил, и на плакате близ одной такой баррикады написано: «СТОЙ! КТО ЗАЙДЕТ ЗА ЭТУ ЛИНИЮ, В ТОГО СТРЕЛЯЕМ БЕЗ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ!» Члены добровольческих отрядов нападали на гражданских лиц — в первую очередь на тех, кто, по их мнению, мог быть сторонником большевиков. На самом деле они привнесли фронтовые нравы в гражданское общество. Их врагами стали обычные люди, их сограждане, причем эти гражданские лица оказались не готовы к подобному повороту событий и даже не были вооружены. Члены добровольческих отрядов получили тогда опыт жестокости и бездушия, подготовивший многих из них к работе в качестве штурмовиков или охранников в концентрационных лагерях[76].

После того как основной натиск спартакистов удалось отбить, они рассредоточились по крышам домов, откуда с помощью снайперских винтовок пытались нарушить нормальную жизнь буржуа, а также пресечь жестокости фрайкоровцев. Но отряд фрайкоровцев штурмом взял штаб-квартиру спартакистов в Шпандау, и 15 января 1919 года выстрелом в спину, «при попытке к бегству», был убит Карл Либкнехт, этот берлинский Ленин. Поначалу не было ясно, что случилось с Красной Розой, которая также попала в руки фрайкоровцев: она исчезла в тот же день, когда погиб Либкнехт. «По-видимому, убита, — записал граф Кесслер у себя в дневнике. — Во всяком случае, ее тело так и не нашли».

Но революционные события в Берлине продолжались, хотя вожди революционеров были убиты или числились без вести пропавшими. Отряды спартакистов использовали снайперские винтовки и пулеметы; у правительственных войск и фрайкоровцев, помимо этого, имелись тяжелая артиллерия, танки и аэропланы. Каждая из сторон захватывала муниципальные здания, церкви и школы, превращая их в крепости, нашпигованные оружием. В марте 1919 года берлинские газеты сообщали, например, что в городе каждый день в уличных боях погибают сотни человек. Приблизительно в это время в Германию приехал в качестве корреспондента американской газеты «Чикаго трибьюн» Бен Хехт, американский репортер и будущий автор пьесы «На первой полосе».

Подобно персонажу «Сенсации»[77] Ивлина Во, он телеграфировал домой, в Америку: «Германия переживает нервный срыв. О чем-либо здравом писать не могу — этого просто нет». Бен Хехт, который через два десятилетия станет одним из немногих одиночек, протестовавших против начавшегося Холокоста, получил первое представление о подобных акциях еще в Берлине, в ту безумную весну 1919 года. Так, во дворе тюрьмы Моабит фрайкоровцы «воздавали по заслугам» тем, кого они арестовали за поднятый над головой кулак — знак «спартакистского привета» — или за появление на улице в спартакистской униформе: «Группами по двадцать пять человек выводили мужчин, женщин, подростков и гнали их через тюремный двор, — писал Хехт. — По ним начинали стрелять три пулемета, причем стреляли до тех пор, пока тела не переставали дергаться». Хехту сообщил об этих расстрелах один лейтенант, наполовину обезумевший — он командовал одним из пулеметных расчетов. После его откровений Хехт, в прошлом чикагский криминальный репортер, взобрался на дерево, росшее рядом с тюрьмой, и так собственными глазами убедился в том, что все рассказанное — правда.

Паника, воцарившаяся в Германии в связи с участью, постигшей Россию, настолько глубоко проникла в души простых немцев, что они не были способны осознать: члены добровольческих отрядов такие же радикалы, как большевики, их консервативность, заверения о необходимости умиротворить страну — не более чем фальшивая вывеска. Истинные консерваторы верят в ценность и незыблемость традиций, тогда как добровольцы-фрайкоровцы верили в диаметрально противоположное: с их точки зрения, Первая мировая война лишь доказала, что моральные нормы и общественное устройство, характерные для мирного времени, полностью извращены и не имеют никакого смысла. Политические причины, приведшие к войне, зиждились на мошенничестве, тогда как военный опыт был реальностью, и именно эта реальность породила «нового человека» революции правых. В своих бестселлерах 1920 и 1922 годов («В стальных грозах» и «Война как внутреннее переживание»), Эрнст Юнгер приветствовал как раз появление подобного «нового человека — штурмовика». Юнгер также провозгласил «появление целой новой расы — людей сильных, умных, волевых», тех, кто будет способен спасти Европу от либеральных иллюзий. Для «нового человека», так же, как и для красных революционеров, соблюдение норм закона и следование моральным основам общества — это лишь проявление «буржуазной мягкотелости». На фронте главными для солдат были такие понятия, как храбрость, жесткость, дух воинского товарищества. А фундаментальный постулат идеологии членов добровольческих отрядов состоял в одном: общество — это поле битвы.

В результате страна, охваченная истерическим страхом перед терроризмом одного сорта, легализовала другой терроризм. В 1919 году германский Верховный суд принял закон, давший определение новому виду чрезвычайного положения: «надзаконному чрезвычайному положению». По сути дела, речь там шла о ситуации в обществе, которому угрожает революция; этим законом признавалось, что в условиях чрезвычайного положения не применим запрет на совершение убийства. Верховный суд ссылался при этом в своей мотивации на политические убийства, совершенные членами фрайкора во время их добровольной войны в Польше и в прибалтийских странах, когда там потребовалось сражаться с большевиками. Что ж, и «новый человек» из среды фрайкоровцев, и члены нарождавшегося уже нацистского движения впоследствии максимально воспользовались прецедентом, что возник после принятия этого судебного решения.

Но странное дело: чем больше возможностей для подавления революции давали лидеры социал-демократов фрайкору, тем быстрее революция расползалась по стране. И в больших, и в малых городах Германии коммунисты создали советы — свои ячейки или революционные органы местного самоуправления. Одним из немецких экспериментов в области революционного коммунизма было создание Советской республики в Мюнхене, в котором на первом этапе было много смешного и практически не было насилия. Пока на улицах Берлина радикалы левого и правого толка расстреливали друг друга из пулеметов, гениальный театральный критик Курт Айснер возглавил революцию[78], которая казалась забавной множеству совершенно нейтральных, вполне буржуазных жителей города, — до того момента, когда Айснера среди бела дня застрелил некий антисемит[79]. Убийство это было абсолютно бессмысленным, ведь Айснер как раз направлялся в ландтаг, чтобы после провальных для его партии выборов объявить о сложении своих полномочий. После убийства Айснера Баварская республика быстро радикализировалась, сохранив при этом свой эксцентричный характер. Ее новыми лидерами стали представители богемы — поэты и драматурги Эрих Мюзам и Эрнст Толлер. А вот их коллега, доктор Франц Липп, министр иностранных дел Мюнхенского совета, в прошлом не раз бывший пациентом психиатрической лечебницы, не только слал угрожающие телеграммы на имя Папы Римского, но и объявил войну Швейцарии, которая отказалась поставить для нужд только что созданной республики шестьдесят локомотивов. Толлер, ставший главой республики[80], вспоминал в своей автобиографии, что к делу революции тогда прибилось немалое количество «чудиков»: «Они считали, что теперь наконец-то их многократно отвергнутые идеи помогут превратить Землю в истинный рай… Некоторые видели корень зла в том, что люди едят вареную пищу, другие — в золотом стандарте, третьи — в неправильном изготовлении нижнего белья, в механизация производства, в отсутствии универсального всемирного языка, в универмагах, в мерах по контролю деторождения». В апреле 1919 года правительство Баварской республики попыталось организовать «красный террор». Многие представители буржуазии и аристократии были арестованы и брошены в тюрьму, их собственность конфискована, печатные станки оппозиции сломаны, а школы закрыты. Впрочем, даже такие суровые меры были скорее пародией на «красный Teppop»[81]. Неспособностью германских левых проявить революционную твердость сполна воспользовались правые. Добровольцы-фрайкоровцы, осадив Мюнхен, действовали с таким ожесточением, как будто это был вражеский город, где-нибудь во Франции или в Бельгии: они обстреливали его из тяжелой артиллерии, бомбили с аэропланов. Красные защитники Мюнхена продержались всего три дня. Когда же фрайкоровцы заняли Мюнхен, они сразу уничтожили более тысячи человек, причем не только коммунистов и социалистов, но даже студентов духовной семинарии. Любую группу в три или более человек подозревали в организации Совета.