Марина Влади: «Прошло время. Ты приходишь в сознание, а дальше— угрызения совести, отчаянье и, наконец, откровенный разговор со мной. Я отказалась, несмотря на советы врачей, оставить тебя в специальной клинике. Быть может, я должна была на это решиться. Но могла ли я посягнуть на твою свободу, которой ты дорожил больше жизни?..»

Высоцкий умел убеждать, Марина Влади забирает его из клиники 18 или 20 мая, но до этого происходит несколько событий… Михаил Шемякин, узнав, что В.В. в больнице, навещает своего друга:

«И вот я стою перед громадным мрачным таким зданием. А там, где-то в середине, сидит Вовчик, к которому мне надо пробиться, но как? Во-первых, у меня — такой первобытный страх, по собственному опыту знаю, что такое психиатрическая больница; во-вторых, там же, в клинике, все закрыто. Я перелезаю через какие-то стенки, ворота, бочком, прячусь между кустов сирени… Вижу, какая-то странная лестница, я по ней поднимаюсь, почему — я до сих пор не могу понять, это чисто звериная интуиция! — поднимаюсь по этой лестнице до самого верха, почему-то — там железная дверь и железные оконца в решетках. Я в них заглядываю — и вдруг передо мной выплывает морда такого советского психбольного. Он мне подмигивает так хитро из окошечка: «Э-э-э!»

Этот больной впускает Шемякина, и в первом же коридоре тот встречает Высоцкого… «…Вовчик у окна стоит. Он обернулся — а он тогда в каком-то фильме снимался — волосы такие рыжеватые, и все так сплетается, в таком ван-гоговском колорите, сумасшедшем. И мне навстречу:

— Миша!

А я — после запоя, в еще более сентиментальном настрое:

— Вовчик!

Он повел меня к себе в палату… в какой-то закуток. Я говорю:

— Что? Вот так-то…

А он:

— Да… Да… Вот напоили!..

И вот так он сидит, а я говорю:

— Ну что? Все будет хорошо…

А он — мне:

— Мишка, я людей подвел!

И заплакал вдруг. Я спрашиваю:

— Каких людей?

— Да понимаешь, я там обещал кому-то шарикоподшипник достать для машины…

(Не то колесо там или покрышку.)

— …Я так людей подвел!

…Воду на нем возили… Потом он вдруг опомнился, говорит:

— Мишка, тебе надо уходить!

— А что такое?

— Да ты знаешь, это все-таки настоящая психиатричка, ну — повяжут тебя, повяжут.

…Он прислонился к окошечку, а там идет другая жизнь, никакого отношения к нам не имеющая — там солнышко, которое на нас абсолютно не светит и нас не греет… Вот так мы стоим, прислонившись лбами к стеклу, и потихонечку воем… Жуть! Вот этого — не передать! Этой тоски его перед самой смертью, которая его ела!

…Самая жуткая из наших последних встреч была— в дурдоме этом жутком! И как я пробрался туда— не могу понять! Казалось, невозможно туда прорваться, — это больница для наркоманов — самых страшных… Ну, судьба!»

И еще из воспоминаний М. Шемякина: «Я говорю:

— Знаешь, Вовка, я всегда думаю, что мы с тобой какие-то никому не нужные птицы…

А он меня схватил за руку — у него есть такая песня о подстреленных лебедях — и говорит:

— Мишка, этого не может быть! Я здесь, в больнице, стал думать об этом и вспомнил эту свою песню».

Вспомнил? А может быть, написал… Приведем два четверостишья из стихотворения «В стае диких гусей был второй…»:

В клинике (или, может быть, во время гастролей Театра на Таганке в Польше) написано и посвящено Шемякину стихотворение «Две просьбы» — «М. Шемякину — другу и брату — посвящен сей полуэкспромт»:

Вернемся в Москву. 13 мая Нина Максимовна Высоцкая заходит на Малую Грузинскую. У нее свои ключи, она открывает дверь и видит Барбару, с которой, конечно, не знакома.

Б. Немчик: «Зашла Нина Максимовна, а я выхожу из ванной. Она удивилась, даже испугалась… Валера ей все объяснил…»

18 мая Нина Максимовна уезжает в Польшу, в Москву она возвратится только 10 июля.

17 мая— официальное открытие гастролей Театра на Таганке в Польше. 19 мая во Вроцлаве «Гамлет» заменен «Добрым человеком из Сезуана».

Высоцкий рвется в Польшу. Но только ли в Польшу?

Оксана: «Когда Володя был в Париже, я себе места не находила, — и не могла понять, отчего это происходит…

Однажды ночью со мной просто случилась истерика. А в семь часов утра приехала моя тетя и сказала, что ночью умер папа (он покончил жизнь самоубийством)… И я занималась всеми этими похоронными делами — не самыми приятными в этой жизни, — а Володя в это время лежал в госпитале в Париже».

В. Шехтман: «Володя часто звонил… Мы с Валерой жили у него, он все время звонил:

— Найдите Оксану! Я чувствую, что у нее что-то случилось…

А ее не было».

В. Янклович: «Из госпиталя звонил мне, спрашивал, что случилось у Оксаны, — а у нее умер отец… Я говорю:

— Ты что, обалдел? Что там могло случиться…

— Нет, там что-то произошло.

— Да ничего не произошло. Ты что?!

— Нет, я чувствую — что-то случилось!

Это его провидение потрясло меня…»

18 или 19 мая. Оксана: «И когда, после похорон отца, я в первый раз вошла в свою квартиру, тут же раздался звонок:

— Наконец я тебя поймал! Что случилось?

Я чувствую, что он сам в какой-то панике, но не могу врать… У меня льются слезы, комок в горле…

— Володя, ты знаешь, умер мой папа. Я только что его похоронила.

Он сказал:

— Все. Завтра я буду в Москве.

И Володя прилетел, пробыл в Москве одни сутки и улетел в Польшу. Это было 18 или 19 мая».

Оксана ошибается, В.В. прилетел в Москву 22 мая. 20 мая В. Янклович звонит в Париж (значит, Высоцкий уже вышел из больницы) и вот по какому поводу:

«Я передавал ему ампулы — через командира самолета «Аэрофлота», который летал в Париж… Это было до приезда в Москву. Передавал в пузырьках от сердечных капель. Ездил к этому летчику, даже дом запомнил…»

Если Янклович передает «лекарство» в мае 80-го — вполне возможно и раньше Высоцкий пользовался этим каналом…

Золотухин записывает в дневнике, уже после смерти В. В.:

«Люди рисковали, вернее, не подозревали пилоты наши, что в бутылочках из-под облепихового масла они привозили ему наркотик».

То есть лечение в клинике Шарантон— очень кратковременное — не помогло. Потребность в наркотиках осталась. Возможно, Марина Влади — она дает согласие на выписку из клиники — упускает реальный шанс помочь мужу вырваться из круга болезни, покончить с наркотиками. Но пришлось бы отменять еще два спектакля в Польше…

Приведем мнение — мнение, разумеется, субъективное — Аллы Демидовой:

«Володя тогда мог умереть каждую секунду. («Гамлет» в Марселе— спектакль, известный по многочисленным воспоминаниям.) Это знали мы. Это знала его жена. Это знал он сам — и выходил на сцену. И мы не знали, чем и когда кончится этот спектакль. Тогда он, слава Богу, кончился благополучно.

Можно было бы заменить спектакль? Отменить его вовсе? Можно. Не сыграть его в июне (мае. — В. П.) 1980-го в Польше? Не играть 13 и 18 июля — перед самой смертью? Можно. Но мы были бы другие. А Высоцкий не был бы Высоцким».

22 мая Высоцкий вылетает из Парижа в Москву, его провожает Михаил Шемякин:

«Никогда не забуду, как я видел Володю в последний раз. Была весна, он только что вышел из психиатрической больницы, французской… Я его обнял — я собирался в Грецию, он уезжал обратно в Москву…