— Спишь, редактор? А новости последние слышал? Танька-то родила. Пацан здоровый, весит четыре килограмма. Все тебя ждут на крестины. Гони подальше свою американскую кодлу и приезжай. Все ждут.

Ах, какой был веселый да разухабистый голос! А меня будто током ударило.

— Ладно, — ответил, — буду. И бросил трубку, словно она руку мне жгла. Это был условный сигнал тревоги. «Таня родила мальчика». Услышав такую фразу, я должен был немедленно свернуть все дела и бежать без оглядки. Бежать, пользуясь любым отработанным для таких случаев каналом. Бежать, не задавая Центру никаких вопросов, не пытаясь вступить с ним в связь и не теряя времени. Что-то случилось. Мне угрожает серьезная опасность. Эти «роды» означали конец моей 20-летней карьеры в Мюнхене.

Время — шесть утра. За окнами темно. Но я знаю, что такси под моим балконом уже ждут ранних пассажиров — на вокзал, в аэропорт, да куда угодно. Только плати… Однако я быстро справился с желанием немедленно сесть в машину и уехать отсюда подальше. Нет, действовать так было нельзя. Мне надо заставить себя встать, как обычно. Спокойно привести себя в порядок. Прогуляться. Словом, вести себя так, будто ничего не случилось. В этом мое спасение. Если за мной следят, я ничем не должен выдать тревоги. Пусть думают, что я ничего не знаю.

В моем доме не было ничего компрометирующего. Ни-че-го! Фотоаппарат «Никон» — такой, как у любого зажиточного джентльмена. В записной книжке — адреса и телефоны легальных друзей и знакомых. Шифрблокнот, внешне абсолютно похожий на обычный блокнот для записей, я на всякий случай сжег. У меня нет ни радиостанции, ни оружия, ни таблеток с ядами, которые, как пишут в романах, шпион должен проглотить при угрозе ареста. Ничего нет.

Но зато есть другое — дорогие мне вещи, нажитые в Мюнхене за эти годы. Они дороги и в буквальном смысле. Старинные (XVIII века) первые русские гравюры. Картины талантливых художников советского «андеграунда» — Оскара Рабина, Михаила Шемякина, Олега Целкова. Икона XIX века палехской работы, тончайшее письмо. Уникальная библиотека — весь Белый архив и редчайшие, уникальнейшие тома Красного архива. Периодика русской эмиграции 20-30-х годов. Я собирал все это долго и бережно. Труды российских философов. Комплект газет власовского движения. Собрание журналов «Грани», «Посев», «Континент», «Синтаксис», «Время и мы», «22»… Что же, все бросить? Оставить здесь? Да, другого выхода у меня нет. Я могу взять только минимум, только самое необходимое.

Да, а еще моя филателия. Марки… За десять лет серьезного собирательства в коллекции появились просто уникальные экземпляры и целые серии. Вот они — шесть альбомов с тысячами марок основного и обменного фондов. Хотя бы самое ценное надо отобрать в один небольшой кляссер, хотя бы сотню самых дорогих мне марок…

С некоторыми предосторожностями открыл дверь, вышел наружу и спустился вниз. Купил газеты, выпил в баре кофе, прогулялся вокруг дома. Похоже, никто за мной не следил. Ничего подозрительного я не заметил. Тогда я взял такси и отправился в банк, где снял со счета часть денег. В туристическом бюро купил билет на послеобеденный рейс в Западный Берлин. Называя девочке свою фамилию, как обычно, промычал что-то неопределенное и в итоге по билету стал значиться вовсе не Тумановым, а кем-то вроде Кумпана.

Я решил не искушать судьбу и воспользоваться для ухода проверенным маршрутом. Хотя слова «тебя все ждут» означали, что меня готовы встретить на всех заранее обговоренных маршрутах. Их было несколько. Однако берлинский казался мне наиболее предпочтительным, потому что при переходе границы здесь не требовалось предъявлять паспорт, а значит, риск привлечь к себе внимание был минимальным. Хотя, конечно, и там меня могли ждать осложнения.

До отлета оставались считанные часы. Надо было прощаться. Еще походил по комнатам, погладил корешки любимых книг, потрогал рамки картин, выпил вина.

Больше двадцати лет прошло с того дня, когда юный матрос Туманов под покровом ночной темноты покинул свой военный корабль и отправился в путь, конца которому не видел. Этот путь мог кончиться прямо на берегу задержи меня тогда египтяне. И ливийцы тоже были способны пресечь путешествие беглого моряка, передав его советскому посольству. Американцы из военной контрразведки во Франкфурте поверили мне, а ведь могли и не поверить. Я не имел никакого специального образования и не блистал особыми способностями, однако судьба и в дальнейшем улыбалась мне: был принят на радиостанцию «Свобода», сделал там хорошую карьеру. Меня окружает красивая мебель, на стенах висят дорогие картины. В месяц я получаю столько, сколько не снилось генеральному секретарю ЦК КПСС.

Собственно говоря, основной кусок сознательной жизни прожит здесь, в Мюнхене. И ведь не только шпионажем он был наполнен. И даже трудно сказать, чего больше было — если это можно, конечно, измерить — обычной благопристойной жизни вполне процветающего обывателя-эмигранта или нелегальной деятельности агента КГБ? Все переплелось, запуталось, соединилось воедино.

Я давным-давно перестал бояться разоблачения. Не оглядывался на улицах, чтобы проверить, есть ли сзади слежка. Не думал о том, прослушивается ли мой телефон. Да иначе было и нельзя. Если правда, что любые ощущения со временем притупляются, то чувство опасности — не исключение. Даже на фронте солдаты очень скоро перестают кланяться пулям. Если, конечно, остаются в живых. Мне казалось, что «мои» пули давно пролетели мимо. Но нет, кто-то в конце концов взял меня «на мушку».

Пора уходить.

Я вдруг поймал себя на мысли, что никогда всерьез не задумывался о возможности возвращения в Москву. То есть это всегда как бы само собой подразумевалось, но казалось чем-то далеким-далеким.

Я вышел в прихожую, взял свой нехитрый багаж, открыл дверь. И невольно усмехнулся, подумав о том, что теперь это дверь в совершенно иной мир.

В мае 89-го года, в разгар горбачевской перестройки, газета «Советский патриот» опубликовала материал «Что нового на «Свободе»?», снабдив его подзаголовком «Интервью с интересным собеседником».

Олег Туманов, говорилось в публикации, 20 лет проработал на радиостанции «Свобода». Более того, стал даже главным редактором русской службы в штаб-квартире РСЕ/РС в Мюнхене. Но настал момент, когда он уже дольше не мог продолжать работать в волчьей стае гангстеров эфира. Несколько лет назад Олег возвратился на родину. И как раз вовремя, ибо там, в ФРГ, баварские власти уже выписали (правда, заочно) ордер на его арест. Время идет, указанные радиоголоса продолжают свое черное дело. Учитывая это, мы предлагаем читателю беседу нашего корреспондента с Олегом Тумановым.

— Какие все же главные, на ваш взгляд, изменения произошли на «Свободе» и «Свободной Европе»?

— Глубоко убежден, что РСЕ/РС по-прежнему остаются средствами диверсионно-пропагандистской деятельности. Более того, радио «Свобода» как и раньше, находится под контролем ЦРУ, выполняя функции разведывательного характера…Некоторые невозвращенцы, а также бывшие советские граждане охотно рвались к микрофонам, лгали, плели небылицы. Но выслужились единицы. Назову нескольких. Владимир Матусевич, нынешний директор русской службы. Скромный киновед до своего ухода на Запад. Кстати, при этом он бросил жену и маленьких сыновей. Постоянное место у микрофона «Свободы» заняли литераторы Довлатов, Войнович, Влади-мов. Активно сотрудничали в разное время Некрасов, Максимов.

Одна минута авторского эфирного времени оплачивается в среднем 30–40 западногерманских марок. Так что за десять минут выступления можно получить сумму, достаточную для приобретения стереомагнитофона или телевизора. У некоторых есть специальные счета в банках, куда спецслужба переводит гонорары за негласное сотрудничество. Попросту за доносительство друг на друга, выполнение других «спецзаданий». Поэтому для обстановки на «Свободе» характерны взаимная подозрительность, грызня, подсиживание и недоверие.