— Ничего, только тошнит немножко.
— У тебя шесть месяцев, разве токсикоз не проходит после первых недель?
— Иногда проходит, иногда нет. Мою бедную маму тошнило все девять месяцев.
Джордан посмотрел на нее с удивлением.
— Вот это сюрприз!
— Что ты имеешь в виду?
— То, что ты сказала! Ты ведь впервые заговорила о своей семье.
Слоун пожала плечами.
— Когда мать носила меня, ее рвало почти каждое утро. Ты считаешь, что это имеет какое-то значение?
Джордан плюхнулся в кресло, положив ногу на ногу, руки забросил за голову.
— Для меня, дорогая, все имеет большое значение, — потягиваясь, произнес Джордан, — потому что я ничего не знаю о твоей семье. Ты не рассказывала мне ничего о своем детстве, ни одной даже крохотной — забавной или грустной истории о том, как ты жила в Чикаго…
Слоун наклонилась над чемоданом.
— К сожалению, не могу вспомнить ничего забавного.
— Ну, хорошо, в твоем детстве не было ничего доброго, веселого. Неужто все было настолько мрачно и печально, что тебе вообще не хочется ничего вспомнить?
Глаза их встретились.
— А тебя это так интересует? — как можно равнодушнее спросила Слоун, снова взявшись за раскладывание вещей.
— Мне хочется понять! — Джордан искренне недоумевал: что могло быть такого ужасного в детстве Слоун, что ей и сейчас не хочется о нем говорить?
Надин выпорхнула из взятого напрокат «БМВ» и стояла, опершись на крыло машины. Гевин подошел к ней, поздоровался — они сегодня еще не виделись.
— Этот матч аннулируют, — сказала Надин.
— А тебе-то что?
Она обиженно посмотрела на Гевина. Не впервые Гевин своей резкостью заставляет ее замолчать. Но сейчас она особенно ясно почувствовала — у них нет и не будет ничего общего. Какие они муж и жена? Потому ее всегда и тянуло к другим мужчинам — она просто не нужна Гевину.
Его страсть — деньги, власть, все атрибуты богатства и преуспевания: дома, машины, яхты, породистые лошади, игроки в поло. Может быть, женщинам в этом ряду места нет. Может быть — уже нет? Ей-то, во всяком случае, — точно.
— Что тут нужно этим птичкам? — спросила Слоун.
С Дасти они наблюдали с нижней трибуны, как два вертолета низко кружат над полем. Игроки уже собрались на поле и ожидали, когда конюхи выведут лошадей.
— Они сушат поле, — объяснила Дасти. — Дорогостоящее удовольствие, но что поделаешь.
— Мне кажется, что вот-вот свалятся, — громко сказала Слоун.
— Не волнуйся, летчики знают свое дело.
— Надеюсь…
— Дасти внимательно посмотрела на Слоун.
— С Джорданом все будет в порядке. Он выходил на это поле уже несколько раз. А вообще-то случались условия и похуже. Ты и представить себе не можешь, какие.
— Очень даже представляю, — с горестью ответила Слоун. — Не раз воображала себе картины — как он падает на траву, как не может справиться с лошадью…
— Хватит, Слоун! — Дасти дотронулась до ее руки. — Остановись. Я хочу кое-что сказать тебе. Моя мать почти всегда ездила с отцом и в результате вконец измотала нервы. Отец падал — несколько раз в году — на нем живого места не было. И у мамы здоровье с каждой его травмой ухудшалось. Как только он падал, с ней начиналась истерика. Прямо на стадионе. После сердечного приступа врач посоветовал ей больше не ездить с мужем на игры.
Слоун резко повернулась к Дасти.
— И она больше не ходила на матчи?
— Нет, она поняла, что так лучше для них обоих.
— Она не любила поло?
— Она не любила риск, без которого немыслима эта игра.
«Как я ее понимаю», — подумала Слоун.
— Пойми, Дасти, — продолжала она, — сегодня риск все увеличивается. Все эти несчастные случаи… Без них уже не обходится ни одна игра. Словно четыре коня из Апокалипсиса вышли на поле. Смерть и несчастья скачут за игроками по пятам — кто остановит эту дьявольскую скачку?
Игра прошла в хорошем темпе и даже довольно успешно: команда Джордана выиграла с преимуществом в один гол. Победу отмечали в ресторане, а потом Джордан и Слоун шли домой пешком — при лунном свете.
— Ты такая молчаливая сегодня весь вечер, — сказал Джордан. — Плохо себя чувствуешь?
Слоун удивленно взглянула на него.
— Почему ты так думаешь?
— Ты очень бледная, на себя не похожа. Я волнуюсь.
— Да нет, чувствую я себя довольно прилично.
Джордан осторожно взял Слоун за руки, привлек к себе и нежно поцеловал в лоб.
— Извини меня, дорогая.
— Ты что, считаешь, что меня пора отправлять в санаторий для беременных? — спросила Слоун, водя кончиком пальца по груди Джордана.
Он улыбнулся в темноте.
— Тебя это волнует, глупенькая? Или хочешь что-то выудить из моего ответа? Иногда, дорогая, я просто теряюсь в догадках — чего ты от меня ждешь, чего тебе хотелось бы.
Слоун приподнялась на локте:
— Ты считаешь меня такой коварной, но почему?
— Потому что… Ладно, скажу… Мне часто кажется, что существенная часть твоей жизни закрыта от меня. И не только от меня — от всех.
— Это из-за того, что я не хочу рассказывать о своем детстве?
— Да нет, это частность…
— Джорди, в моем детстве не было ничего такого, о чем интересно рассказать. Поверь мне. Я радуюсь, что почти не помню того времени. Скажу тебе больше: я потратила годы, чтобы забыть ту часть моей жизни.
— Но, Слоун, даже несчастливое детство порой оставляет счастливые воспоминания.
— Это не мой случай, — неожиданно резко ответила Слоун. — Послушай, Джордан, давай поговорим о чем-нибудь более приятном.
— О чем, например?
— Не знаю, — ее руки ласково поглаживали тело Джордана, — ну, лучше вот об этом…
Ян Уэллс сидел в трейлере, принадлежащем «Достойным», и предавался воспоминаниям. Сколько лет он уже не играл! С тех пор, как…
— Отец?
Ян вскинул голову. В дверях стояла Дасти.
— А я думал, ты тренируешься.
— Где? Утром опять был дождь — все шестнадцать полей практически бездействуют.
Дасти села на старое полено у двери трейлера.
— У тебя все нормально, папа?
— Не совсем, — ответил он задумчиво. — Ты заметила, что в последнее время… Ну все эти недоразумения?
— Какие недоразумения?
— Вроде этих разорванных уздечек, гляди-ка! — И он протянул Дасти уздечку. — Ты не находишь в ней ничего странного?
Дасти внимательно осмотрела уздечку.
— Она вроде бы нарочно подрезана…
— Не исключено.
Дасти посмотрела на отца почти испуганно.
— Ты подозреваешь?..
— Да, я почти уверен — это неспроста.
— Но…
— Подумай, Кирстен! — Ян назвал дочь ее настоящим именем, что случалось крайне редко. — Вспомни, как часто за последний год в команде Хильера были всякие неприятности: то кто-то упал, то лошадь понесла…
Дасти протестующе подняла ладонь:
— Отец, ты столько играл. Ты же знаешь, сколько всего случается на поле.
— Взгляни еще раз, дочь, она разорвалась после того, как ее надрезали.
— Но у тебя же нет полной уверенности.
— Да ты видишь все сама. Мне нечего добавить.
Дасти развела руками.
Ян пытался выстроить логическую цепочку. Он вспомнил, как пришлось застрелить лошадей на конюшне Хильера, попытался связать то «происшествие» с испорченной уздечкой, которую держал в руках… А что случится завтра?
Книга четвертая
ПИКИ
Нью-Йорк, октябрь 1987
Резкая, нестерпимая боль.
Слоун смутно помнила, как ее доставили из аэропорта Ла-Гуардиа в одну из манхэттенских больниц. Осталось в памяти, что Джордан все время находился рядом, держал ее за руку, что-то говорил.
И снова боль — раздирающая все тело, будто внутрь кто-то вбил острый шип и проворачивал, мучил ее.
Джордан не отходил от Слоун, пока ее везли по больничным коридорам. Медицинская сестра подошла к каталке, на которой лежала Слоун, измерила ей давление. Покачала головой.