Заболоцкий был суровым и требовательным критиком. К сожалению, не сохранились многие его письма к Гитовичу, Но и те, которые довелось мне прочесть, весьма похожи на самые взыскательные рецензии. Вот письмо, относящееся к тому времени, когда Гитович уже занялся переводами с китайского (оно датировано 29 октября 1955 года):
«Милый Александр Ильич, с истинным наслаждением я прочитал Ваши переводы Ду Фу, и нахожу, что, действительно, это замечательный поэт, а Вы с большой душой и редким мастерством перевели его. Эти прелестные маленькие миры полны такой мудрости и доброжелательности к людям, они так непретенциозны, так ненавязчивы и в то же время так душевно изящны, что не могут не покорить нас. Вы взялись за хорошее дело, нашли, видимо, к нему верный ключ, и я от всей души поздравляю Вас с этим успехом и желаю новых успехов, еще больших…
Два маленьких замечания. Очень жалко, что в прелестном стихотворении „Отдаюсь своим мыслям“ есть неточности. „Иволга щебечет“ — ее мелодичный свист не похож на щебетанье. „Варю вино из проса“ — не так ли? Просо сколько ни вари, вина не получится. Можно, видимо, варить (кипятить) уже готовое вино, сделанное из проса (путем перегонки), — но у Вас-то не так получается. „На судьбу не взглядываю косо“ — не гляжу, не смотрю.
А какое милое стихотворение!
Для меня не ясно, хорошо ли в переводах стихов 8 века употреблять такие слова, как генерал, патриот, кредит… Я лично остерегаюсь: это слова-нувориши. А Вы что скажете?
В общем, я рад за Вас и за нашу поэзию, которая обогатилась новой книгой полноценных русских стихов старинного китайского автора…»
До войны Заболоцкий перевел на русский «Витязя в тигровой шкуре» Шота Руставели. Значительная часть этой работы прошла на глазах у Гитовича. Таким образом, перед ним была открыта дверь в творческую лабораторию большого переводчика.
Гитович посвятил Заболоцкому несколько стихотворений. Одно из них, написанное в 1939 году, было опубликовано в «Литературном современнике»:
11 ноября 1940 года Заболоцкий пишет жене Екатерине Васильевне:
«В случайно и редко попадающихся книгах читаю иногда чужие стихи и по ним стараюсь почувствовать, чем и как живут старые знакомые. Грустно было прочесть Санины стихи „Давным-давно, не знаю почему“».
В послевоенные годы дружба Заболоцкого и Гитовича возобновилась, окрепла, хотя встречаться они стали много реже, чем прежде: Заболоцкий перебрался в Москву.
Как и Заболоцкий, Гитович всю свою жизнь старался быть неподкупным рыцарем поэзии. В стихах, написанных в тяжкий час, он не без сарказма говорил о себе и о тех, кто пытается построить свое благополучие на спекуляции злободневными лозунгами:
Влияние Заболоцкого на Гитовича общеизвестно. Но мало кто знает, что влияние было взаимным, что дружба двух поэтов немало дала и Николаю Алексеевичу, особенно в пору его отхода от обереутов.
Обереутами называли себя молодые ленинградские писатели А. Введенский, Ю. Владимиров, Д. Хармс и другие. Они создали «Объединение реального творчества» (отсюда и — обереуты) и в своей декларации утверждали право поэтов на аналитическое разложение мира на составные элементы сообразно «внутреннему чувству» художника. Впрочем, принадлежность к обереутам сама по себе вряд ли была столь уж опасной для Заболоцкого. Она обозначала лишь поиски собственных путей в литературе, а они, как известно, в то время не всегда были прямы и определенны.
Сближение, а потом и тесное общение с Гитовичем были для Заболоцкого шагом навстречу поколению, которое готовилось построить «лучшее бытие на лучшей из планет».
Может быть, Заболоцкий не всегда понимал до конца эту молодежь, но он высоко ценил ее, всегда присматривался к ней. Недаром он охотно посещал занятия Литературного объединения молодых ленинградских поэтов.
Гитович часто рассказывал мне о Заболоцком. От него я узнал об удивительной дружбе поэта с К. Э. Циолковским, их переписке. Заболоцкий послал Циолковскому свое «Торжество земледелия», а в ответ получил несколько работ о реактивном движении. Книжки Циолковского Заболоцкий прочел залпом, и, по собственному признанию, на него «надвинулось нечто до такой степени новое и огромное, что продумать его до конца я пока не в силах: слишком воспламенена голова».
— Поэты моего поколения стали удивительно ленивыми, — говорил мне Гитович, — ленивыми не в работе над строкой, а в узнавании того, что пока лежит за границей поэзии. Запустили спутника, мы вспомнили близлежащее — Лермонтова — «И звезда с звездою говорит». Но никто или почти никто не попытался средствами поэзии проникнуть в диалектику полета и в человеческое сердце, оказавшееся на космической орбите. Николай Алексеевич себе бы этого не простил. Мозг его был ненасытен. В середине двадцатых годов появилась впервые в русском переводе «Диалектика природы» Энгельса, Заболоцкий был в числе первых ее читателей. Такой жадности нам всем нужно завидовать.
И он читал мне наизусть «Лодейникова», куски из «Метаморфоз» и особенно им любимое «Все, что было в душе».
— Ты только послушай, как он выстегал всех нас, не умеющих написать о природе так, чтобы цветок не превращался в наших книгах в мертвый чертеж.
И снова я слышал:
До конца своих дней Гитович сохранил уважение к Николаю Заболоцкому, гордился дружбой с ним и был неутомимым пропагандистом его поэзии.
А. Гитович и А. Ахматова. 1960
Более сложные отношения были у Гитовича с Анной Андреевной Ахматовой.
— Я благодарен судьбе и Литфонду за то, что они свели меня с Ахматовой, — говорил Гитович. — Недавно мы отпраздновали вот за этим самым столом двадцатилетие нашей дружбы. За два десятка лет мы неплохо узнали друг друга. Но особенно мы подружились после того, как переселились в Комарове. Я изучаю ее стихи с прилежанием школьника и настойчивостью умудренного жизнью ученого. Знаешь, мне пришла в голову мысль: у мировой поэзии всегда были отцы. Вспомним Гомера, Данте, наконец нашего Пушкина. А чувства материнства поэты не испытывали. Нам, русским поэтам, повезло. С Ахматовой русская поэзия обрела материнство.