Настя выслушала все это с большим волнением, а потом высказала обиду. Почему партизаны отгородились от нее, почему не пускают в лагерь?

— Я лечила партизана, — с обидой говорила Настя, — ухаживала за ним, жизни своей не жалела, а теперь я как чужая у вас.

Пришлось разрешить Насте приходить в лагерь. Она стала одной из самых активных наших разведчиц и принесла большую пользу партизанским отрядам.

Гитлеровцы ограбили деревню Бариков, несколько хат сожгли. В совхозе «Жалы» расстреляли семерых рабочих. В Старобине загнали людей в скотобойню и подожгли ее. Кто-то донес, что население деревни Редковичи отмечало праздник Великого Октября и на хатах были вывешены красные флаги. Гитлеровцы подожгли деревню. В Заболотье учинили жестокую расправу над населением. Старого Апанаса Морозова избили до потери сознания. Они подозревали его в том, что он сжег перед приходом эсэсовцев амбар с зерном и спрятал ключи от колхозных погребов. Нескольких крестьян замучили насмерть.

Так гитлеровцы мстили за провал своей разбойничьей экспедиции.

Через несколько дней в фашистских газетах появилась очередная «утка»: будто бы все партизаны Минщины и Полесья уничтожены.

А партизаны возвращались с боев. Некоторые отряды устраивались на новых местах, так как их местонахождение оказалось обнаруженным. Те отряды, о которых гитлеровцы еще не пронюхали, пока оставались на прежних базах.

Постепенно собирались и наши обкомовцы. Пришли Варвашеня, Бельский. Они так изменились, что их трудно было узнать. Лица обросли, одежда износилась и полиняла от болотной и лесной воды и дождей. Роман Наумович, как только мне стало немного лучше, пошел на одну довольно важную операцию. Уже давно не давал ему покоя фашистский гарнизон в его родной деревне Кривоносы. Через эту деревню проходил партизанский путь на Старые Дороги, которые находятся на шоссе Брест — Москва и на железнодорожной линии Осиповичи — Барановичи. Роман Наумович заглядывал в Кривоносы раза два, получил самую подробную информацию о гарнизоне и решил разогнать его.

Я ничего не имел против этой операции. Но до последнего времени находились более важные дела, и мы эту операцию все откладывали. И вдруг представился удобный случай.

Мачульский пошел в Кривоносы с небольшой группой партизан. По знакомым тропинкам он без труда обошел посты и вышел на улицу. Хорошо бы найти отца, да где его искать? Он давно не живет в хате: за ним охотятся гестаповцы. Дознались, что сын в партизанах, и начали преследовать старика.

Встретился сосед, приятель отца, надежный человек. Он рассказал, где ночуют полицейские, где стоит пулемет, посоветовал, с какой стороны лучше зайти и где оставить засаду. Потом поднял местных людей. Он безошибочно определил, в каком направлении фашисты будут удирать, и это в значительной мере решило успех операции.

Партизаны ударили из засады, а когда фашисты шарахнулись назад, через некоторое время стрельба поднялась по всему селу. «Бей их, гадов! — раздавались отовсюду крики. — Уничтожай! Собакам собачья смерть!» Мачульский не мог сообразить, что происходит.

Все выяснилось после операции. Партизан стало больше раз в пять. Выстроились они в два ряда: кто с винтовкой, кто с охотничьим ружьем, а кто просто с хорошей дубинкой. Среди них и отец Мачульского. Подошел старик к сыну, обнял его и от имени крестьян и местной патриотической группы поблагодарил за то, что в добрый час пришел к ним, помог расправиться с вражеским гарнизоном.

С этой ночи многие кривоносовцы, в том числе и старый Наум Мачульский, присоединились к нам.

Наконец присоединились к нам любанцы: Луферов, Горбачев и Лященя. Все дни блокады я не видел их. Они и сами только что встретились, так как находились в разных отрядах.

Шинель Горбачева была вся в грязи и в нескольких местах пробита пулями.

— Показывал некоторым, как надо воевать, — объяснил он. — Заляжет иной, вроется в землю и лежит, как медведь в берлоге, ждет, пока оккупант наткнется на него. А ты не жди, а сам найди врага, захвати его врасплох и оглуши. Вот наша тактика. Оглуши, а сам — ходу и следы замети. Мы должны побеждать врага не столько силой, сколько находчивостью, умом.

Вскоре Горбачев стал проситься на новую операцию. Этот человек был неутомим в своих поисках и отваге, в нем всегда кипела неиссякаемая энергия. На задания он ходил большей частью один, хоть это было и рискованно. Сколько раз в обкоме пробирали его за это! Теперь он предложил провести довольно сложную операцию в Любани.

— Надо взять живого эсэсовца, — говорил он. — Пусть расскажет, что они собираются делать. Тогда нам легче будет разрабатывать свои планы.

— Для такой операции надо человек шесть, — заметил Мачульский.

— Можно и одному, — уверенно заявил Горбачев, — а если понадобится помощь, так она всегда найдется на месте. В каждой деревне у нас есть свои люди.

В тот же день Горбачев ушел на задание с двумя партизанами.

— Трудновато с такими упрямцами, — вдруг посетовал Луферов. — Задумает что-нибудь сделать — хоть ты кол на голове теши — не переспоришь.

— Упрямец упрямцу рознь, — заметил Бельский, — Если упрямец Горбачев достанет «языка», это будет очень важно для нас.

Луферов поднял голову, недовольно блеснул глазами.

— Представляю себе, что это будет за операция. Там двести человек эсэсовцев… А против них трое… Да я и не только о Горбачеве говорю. Есть у нас и другие горячие головушки!

— Кто? — поинтересовался Бельский.

— Да хоть те же Ермакович и Пашун. Один раз я почти всю ночь просидел с ними. Уговаривал, убеждал, пробовал угрожать — ничего не помогло. Вбили себе в голову, что им надо перейти линию фронта, — и все. «Там наше место, — говорят, — а не здесь». «Почему же не здесь?» — спрашиваю. «Потому, — говорят, — что мы люди военные. Нам надо воевать в рядах Красной Армии. Там и пушки, там и самолеты. А тут нажмут фашисты еще раз, и пропадешь ни за понюшку табаку». Боюсь, что в эту минуту они уже далеко!

— Герои! — насмешливо бросил Мачульский.

Упрек относился и к Луферову. Тот понял это и покраснел. Все мы знали, что никто так высоко не ценил деятельность этих двух командиров, как сам Луферов.

Это известие глубоко огорчило нас.

— Одни пошли или с группами? — спросил Бельский.

— Конечно, с группами, — ответил Луферов. — Только я думаю, не все бойцы пошли с ними. Большинство осталось.

— Проверь, Андрей Степанович, — приказал я Луферову. — И как можно скорее.

Пришел Долидович. Он все еще не мог смотреть мне в глаза — тяжело переживал свою вину. Мачульский и Варвашеня круто поговорили с ним, они потребовали принять самые крайние меры: вызвать его на бюро и, если выяснился, что он полностью отдавал отчет, к чему мог привести его самовольный уход с позиции, сурово покарать.

Я не поддержал их. Я был уверен, что Долидович просто растерялся в критический момент и до конца не продумал обстановку.

Когда заговорили о проступке Долидовича, я сказал ему:

— Поступок твой неправильный, непартийный, но никаких суровых мер принимать мы не будем. Мы доверяем тебе по-прежнему, а ты должен оправдать это доверие.

Луферов отправился разыскивать группы Ермаковича и Пашуна. Мы, воспользовавшись тем, что все члены бюро в сборе, обсудили некоторые вопросы дальнейшей работы. Нужно было в ближайшие дни созвать совещание командиров и комиссаров отрядов и еще раз поговорить с ними о подготовке к зиме. «Дикие» отряды, вроде группы Балахонова, наносили нам вред — необходимо было немедленно заняться ими. Нужно было увеличивать и увеличивать наши силы, организовывать и закалять людей.

Нетрудно было предвидеть, что зимой нас ожидают большие и суровые испытания.

8

Как две девушки пленили эсэсовца. — План один — воевать! — Создание главного штаба. — «Внештатный» интендант. — Арест нижинских комсомолок. — Партизаны освобождают девушек.

Спустя несколько дней явился Евстрат Горбачев. С ним пришли семь подпольщиков, которые до того времени оставались на конспиративных квартирах в районе Любани. Пришли также ребята из Нижина — члены подпольной комсомольской организации. Это они помогли Горбачеву осуществить подготовленную им операцию.