— Никто не думал, не гадал, товарищи, что нам придется проводить свое районное партийное собрание на этой глухой поляне… Ну что ж, суровое время настало, суровые условия. Но и в этих условиях и даже во сто крат более тяжелых мы не должны сгибаться.

Здесь у нас присутствуют члены бюро подпольного обкома партии. Собралось, как видите, несколько десятков коммунистов. Я думаю, что в каждом районе соберется не меньше. Значит, мы живем, товарищи, несмотря ни на какие зверства врага, и будем жить! И не только жить, но и бороться до последней капли крови!

Луферов снова кашлянул, на минуту задумался, а потом твердо произнес:

— А теперь, товарищи, прошу показать свои партийные билеты.

Люди задвигались, начали распарывать подкладки, выворачивать шапки.

Андрей Степанович, стоя за столом, долго не отводил внимательного и немного торжественного взгляда с поднятых над головами людей партийных билетов.

— Александр! — вдруг обратился Луферов к одному из присутствующих, и голос его сразу посуровел.

Человек поспешно встал.

— Садись! За тобой других не видно, — сердито сказал Луферов. — Ты почему не показываешь свой партийный билет? Что, потерял или, может, отдал на хранение? Говори правду.

Человек растерянно моргал, краснел, мялся, но некоторое время молчал, должно быть не осмеливаясь сказать правду.

— Нет, товарищ Луферов, — проговорил он наконец, — я не потерял свой партийный документ, я его закопал в землю.

— Подожди, сейчас с тобой разберемся, у меня еще одно дело есть.

И Луферов обратился к молодой темноволосой девушке, которая сидела справа от стола и держала в руке билет.

— Товарищ Кононова, а ты когда успела вступить в партию?

— Это у меня комсомольский билет, — звонко и взволнованно ответила девушка. — Я прошу разрешить мне присутствовать на этом собрании.

Луферов обратился к собранию:

— Как, товарищи, разрешим?

— Конечно, разрешим, — послышались голоса.

— Хорошо, Кононова, оставайся. Прошу, товарищи, спрятать свои партийные билеты. По поводу членских взносов будет особое указание подпольной организации. А с тобой, Александр, мы хотим поговорить серьезно. Где твой партийный документ? Кто знает, закопал ты его или уничтожил? Как ты мог решиться прийти на это партийное собрание без документа?

Луферов заметно волновался. Ему обидно было за этого человека, которого он давно знал, которого сам рекомендовал в партию.

Тот, кого Луферов назвал Александром, должно быть, хорошо чувствовал свою вину. Он только попросил на этот раз простить ему ошибку и разрешить присутствовать на собрании.

— Собрание проси, а не меня! — гневно повышая голос, сказал Луферов. — Если поверят люди, что ты не расстался добровольно со своим партийным билетом, может быть, и разрешат тебе остаться.

— Фашисты в деревню нахлынули, боялся, как бы не поймали да не стали обыскивать, — Александр неуверенно перевел взгляд с Луферова на присутствующих, пробежал взглядом по лицам знакомых коммунистов.

Сколько раз приходилось ему встречаться с этими людьми на районных конференциях и собраниях! Всякое бывало на работе. Были случаи, когда его резко критиковали, но чтобы ему не доверяли, этого еще никогда не случалось. Теперь же он видел в глазах товарищей чуть заметное выражение сомнения. Тяжело было перенести это, минуту назад он даже и не представлял, что допустил такую серьезную ошибку.

— Ты что же думаешь, если закопаешь свой билет, так враги не узнают, что ты коммунист, погладят тебя по головке, приголубят? — не успокаивался Луферов.

Александр вскочил. Лицо его раскраснелось, на глазах заблестели слезы.

— Товарищи! — сказал он дрожащим голосом — Товарищи, дайте мне два часа, всего только два часа, и я принесу свой партийный билет.

— Не успеешь за два часа, — заметил Луферов.

— Успею, я в колхозе коня возьму…

Выбрали президиум. Секретарь собрания сел у стола, чтобы вести протокол. Мы обсудили наиболее важные вопросы партийной работы в связи с выступлением И. В. Сталина по радио 3 июля 1941 года. Необходимо было прежде всего помочь парторганизациям перейти к новым методам работы в суровых условиях подполья. Мало кто из наших коммунистов был знаком с ними; большинство из нас вступило в партию после гражданской войны. Откуда нам знать, что такое партийное подполье, да еще в тяжелых условиях оккупации.

Необходимо было ориентировать партийную организацию на развертывание массового партизанского движения. Надо было, чтобы с первых же дней партизанское движение приобрело всенародный характер.

И наконец, требовалось внести ясность в вопрос об охране социалистической собственности. Многие колхозы не успели угнать скот, вывезти зерно, машины, инвентарь. К тому же подошло время жатвы. Урожай был замечательный: крупные колосья кланялись людям, просились на гумно. И оставшиеся в деревнях делали как заведено: косили, жали, вязали рожь в снопы, складывали в скирды.

Мы не сомневались, что враг воспользуется готовым добром. Он уже и пользовался. Немецкие солдаты пригоняли к амбарам машины и дочиста выгребали зерно.

Мы постановили: все, что нельзя спрятать, раздать колхозникам, хлеб убрать и обмолотить. Что не удастся скосить — сжечь на корню, что не удастся обмолотить — сжечь в скирдах. Ни одного килограмма не должно достаться врагу!

На этом настаивал и я в своем выступлении.

Любанские коммунисты тщательно обсуждали каждый вопрос, глубоко все продумывали. Их предложения были конкретными. Все хорошо понимали, что решение собрания станет программой действий не только для одного Любанского района.

Собрание выделило людей, ответственных за проведение нашего решения в жизнь. На этих же товарищей была возложена задача организации на местах подпольных партийных групп. Коммунисту Адаму Майстренко и нижинской учительнице Фене Кононовой поручили организацию в районе комсомольских подпольных групп. Выбрали подпольный райком партии, в который вошли Луферов, Ермакович, Горбачев, Долидович, Трескунов.

В заключение собрания мы поклялись, что в тяжелых условиях подполья не запятнаем высокого звания члена партии. Все встали, тихо, вполголоса, пропели «Интернационал».

До сумерек основные вопросы были решены. Люди уже собрались расходиться, когда из зарослей ольшаника вышел Александр. От усталости он не мог выговорить ни слова. Отвернув полу пиджака, вынул из-за подкладки свой партийный билет.

…Вслед за всеми разошлись и мы. Варвашеня и Брагин остались на Любанщине, Степанова пошла на Слутчину, а мы вчетвером — Бондарь, Мачульский, Бельский и я — направились в Старобинский, Краснослободский, Копыльский и Гресский районы. Мы шли, чтобы наладить связь с подпольными группами и отдельными коммунистами области, объединить их, возглавить патриотическое движение масс, развернуть всенародную партизанскую борьбу.

3

На явке в Скавшине. — Старобинские листовки. — Двадцать партизан против немецкой дивизии. — Операция Николая Шатного. — Каждый партизан должен быть агитатором. — Гибель Якова Кривальцевича. — Партизанские группы становятся отрядами. — Легенда о Князь-озере. — Встреча с пинскими партизанами. — Наш лагерь на Червонном озере. — Пополнение. — Наш связной Петрович.

Еще на областном совещании в Минске мы договорились, что при необходимости одна из наших подпольных явок будет в деревне Долгое Старобинского района. Там по решению бюро обкома для подпольной работы остались председатель Долговского сельсовета партизан гражданской войны Гаврила Стешиц, коммунист Антон Дрезголович, председатель Скавшинского колхоза Дмитрий Хомицевич и некоторые другие коммунисты района.

К Скавшину мы подошли ночью. Немцев в деревне не было. Один из дозорных встретил нас у крайней хаты деревни, узнал меня и, подойдя близко, незаметно для других поздоровался.

— Я Кривальцевич, — тихо сказал он, — Яковом зовут.

— А Гордей Кривальцевич и Дмитрий Хомицевич здесь? — спросил я.