Я попросил Языковича дать нам провожатого. Глусск был занят врагом, и на Любань надо было пробираться самыми глухими дорогами. Языкович рекомендовал в проводники заведующего столовой райпотребсоюза, уроженца тех мест, куда мы ехали. Провожатый не только подробно обрисовал нам обстановку, но еще и накормил всех горячим обедом. Войтик так остался доволен обедом, что готов был целые сутки возить провожатого.

До деревни Заболотье Октябрьского района нас «сопровождал» фашистский истребитель. Он как насел на нас в начале дороги, так и не давал покоя до самой деревни.

Уже вечерело, когда мы въезжали в Заболотье. Деревня большая — не видно конца ровной широкой улицы. Печальным запустением веяло от нее, и это было так необычно! Бывало, заедешь в белорусскую деревню в эту пору — и сердце радуется! Конец летнего трудового дня всегда сопровождался веселыми песнями девчат, говором и шутками идущих с работы колхозников, грохотом машин, ржанием лошадей. И это сразу вводило тебя в живой, светлый, родной мир, кажется, прижился бы здесь и считал бы великим счастьем завтра чуть свет выйти вместе с колхозниками в поле.

А сейчас тихо и безлюдно на деревенской улице…

Прошло несколько минут. Вот показался мальчик лет десяти. Он долго раздумывал, прежде чем подойти к машинам, но любопытство взяло верх.

— Подойди, сынок, не бойся, — сказала Степанова.

Мальчик сразу отозвался на материнскую ласку в ее голосе. В его живых голубых глазах засветилась улыбка, и он смело подошел к нам.

— Как же тебя зовут, браток? — спросил Бондарь.

— Ляксей, — потянув носом, ответил мальчик.

— А, тезка, — засмеялся Алексей Георгиевич. — Будем знакомы, меня тоже зовут Алексеем. А сколько тебе лет?

— На троицу пошел одиннадцатый, — спокойно, доверчиво ответил мальчик.

— В школу ходишь?

— Ходил, а теперь говорят, будто нашу школу закроют, потому что везде фашисты.

Мы вышли из машин и сели на скамейку у забора.

— А скажи, Алексей, — продолжал я разговор, — у вас фашисты были уже или нет?

— Вчера были, — ответил мальчик. — На мотоциклах приезжали. Крутились по улице часа два, кур ловили, искали чего-то. Один как шлепнется с чердака, голову до крови разбил. Забрали кур и куда-то уехали.

— А отец твой дома?

— Нет, нету, пошел в Красную Армию.

— Кто же у вас дома?

— Дед, я да мать.

— Сходи-ка позови своего деда, скажи, что из Мозыря дяденьки приехали, хотят с ним поговорить.

— А что, в Мозыре тоже фашисты?

— Нет, там наши части.

— А кто вы такие? Дед, может, меня спросит, какие такие дяденьки.

Мы ответили, и тут кстати вспомнили, что в машине у нас было немного конфет. Шофер дал мальчику несколько штук, и он побежал. И сейчас же возле машины появились мальчишки. Дали гостинцев и им. Было ясно, что вслед за детворой придут старшие — мальчишки служили разведкой для них. В это тревожное время люди по вечерам не показывались на улице — сидели по хатам.

Через некоторое время к нам подошли несколько стариков и женщин. Они поняли, что мы люди свои, и начали разговаривать. О посещении деревни гитлеровцами они рассказывали совсем не так, как маленький Алексей. По словам Алексея, мотоциклисты только покрутились по улице и, поохотившись на кур, скрылись восвояси. А на самом деле они жестоко допрашивали крестьян, угрожали им расстрелом, если они не выдадут коммунистов, сельских активистов и попавших в окружение красноармейцев, которые, может быть, прячутся в деревне. Ничего не добившись, гитлеровцы забрали с колхозной птицефермы всех кур и уехали.

Мы попросили позвать председателя сельсовета или кого-нибудь из местного актива. Несколько замявшись, крестьяне ответили, что председатель сельсовета у них есть, только они не знают, где он, ничего не известно им и об активистах. Вот разве только доктор. Он инвалид, воевать идти не может, от врага не прячется и, как раньше, сидит в своей больнице, лечит больных.

Одна из женщин вызвалась сходить за доктором.

Это был еще не старый, высокий худощавый человек, хромой на левую ногу. Он поздоровался и назвал свою фамилию — Крук. В разговор вступил охотно, но только после того, как узнал, кто мы. На вопросы отвечал с достоинством, уверенно, без растерянности. Было видно, что ему можно довериться. Из разговора выяснилось, что доктор Крук родом из Руденского района и очень беспокоится за судьбу своих близких, которые там остались.

Мы поручили ему собрать коммунистов, комсомольцев и деревенский актив. Вскоре пришли председатель сельсовета Русаков, председатель колхоза Пакуш, ветеринарный врач Левкович. Пока не подошли остальные, мы завязали с ними разговор. Интересно было знать, что они думают, как намереваются поступать в будущем.

Из беседы выяснилось, что люди здесь не сидят сложа руки. В Заболотье создана партизанская группа из семи человек под командованием Русакова и Пакуша. Группа готова к действию, только оружия маловато и нет ясности, конкретности в планах.

Народ все подходил и подходил. Когда собралось человек сорок, мы рассказали о выступлении Сталина, о решении ЦК КП(б) о развертывании партизанского движения в Белоруссии. Это вызвало огромный интерес, но мы заметили, что собравшиеся вроде не удовлетворены чем-то, будто ждут от нас чего-то еще.

Из толпы раздался взволнованный голос:

— Может, у вас эта газета есть?

— Есть, — ответил я, — да темно уже, нельзя прочитать.

— Так хоть покажите ее!

Я вынул «Правду». Несколько рук бережно подхватили газету, все задвигались, плотнее сгрудились вокруг нас и почему-то начали говорить шепотом.

— Портрет Сталина!.. — взволнованно прошептала одна из женщин.

— Покажи, дай сюда… Прочитать бы!

И вдруг кто-то громко предложил:

— Чего тут шептаться! Пошли в сельсовет, зажжем огонь и почитаем!

И человек решительно зашагал по улице, а за ним двинулась вся толпа.

Пошли в сельсовет и мы. У ворот остановились: пусть люди зажгут огонь, разместятся.

Вдруг из соседнего двора выскочили четверо вооруженных и быстро направились к входу в сельсовет. Двое стали возле сельсовета на улице, а двое пропали где-то в вишняке, с другой стороны дома.

Когда мы входила в помещение, один из вооруженных, стоявший ближе к нам, вытянулся и приветствовал нас по-военному.

— Ночная охрана, — объяснил он Мачульскому, когда тот остановился.

— Это хорошо, — ответил Роман Наумович, — только на виду стоять вам незачем!

В помещении вокруг стола столпились люди.

— Дай-ка сюда, дай сюда, — к столу протиснулся Апанас Морозов, дед Алексея.

Это был колхозный садовод и огородник, не по годам живой, энергичный старик. Он на ходу достал из-за пазухи очки в тонкой железной оправе и протянул руку к газете. Нацепив очки, долго, словно не веря своим глазам, разглядывал полосу, портрет Сталина.

Газету решили читать с начала до конца. Старик передал ее молодому, чисто одетому человеку: это был учитель Анатолий Жулега.

— Можно, товарищ? — спросил он меня.

— Читайте, — ответил я.

И учитель начал читать.

Люди расселись на скамьях, стульях, а некоторые прямо на полу. Установилась тишина, только голос учителя звучал ровно и выразительно.

Закончив чтение, учитель стал бережно свертывать газету. Было похоже на то, что он не собирается возвращать этот номер «Правды».

— Ведь это и есть наша программа! — горячо зашептал мне в ухо председатель сельсовета. — Теперь ясно, за что браться, к чему руки приложить.

Через полчаса Жулега поехал разведывать для нас дорогу в совхоз «Жалы» и на Любань. Русаков, Крук, Пакуш и несколько комсомольцев уселись за стол и при свете лампы принялись переписывать материалы газеты. С нашего разрешения они разрезали текст на несколько частей и разделили его между переписчиками. Коммунисты правильно решили, что распространение и популяризация призыва партии — самый верный шаг к развертыванию партизанского движения.

И действительно, вскоре повсюду возникли подпольные патриотические группы. Они принимали по радио сводки Совинформбюро, переписывали их в десятках экземпляров и распространяли среди населения.