Мы проехали по всем прудам. Пропала рыба только на втором — самом крупном. На остальных уцелела. Перед моими глазами все еще стоял этот огромный пруд со спущенной водой, уцелевшей лишь по ямкам, и в илистой жиже крупная черно-серебристая рыба, уже начавшая разлагаться.

— Пишите объяснение, — сказал руководителям рыбхоза Моисеевич.

Он остался в «Волме». Мне же пора было ехать.

— Духом не падайте, — подбодрил я Шелепенка. — Разберемся.

По дороге домой, в Червень, я еще раз взвесил все доводы «за» и «против».

Было совершенно очевидно, что никакого вредительского уничтожения рыбы в «Волме» не было. Была лишь оплошность. Можно ли за это подвергать людей жестокой каре? Сейчас, наверно, все в республике ощущают, что значит уход мужчин, специалистов в армию.

Конечно, рыбхозовцев мы решили хорошенько проработать на бюро, но уголовного дела создавать не собирались.

Когда я был в Минске, изложил в обкоме мнение бюро. Там меня выслушали, немного поспорили, но все-таки согласились со мной.

Вернувшись в Червень, я предложил прокурору закрыть рыбхозовское дело.

Несколько дней спустя я, как обычно, сидел в райкомовском кабинете. В приемной раздался резкий, продолжительный звонок: обычно так звонила междугородная. Ко мне вошел помощник, вполголоса сказал:

— Минск вызывает, Василий Иванович. Прокурор республики.

Я взял трубку.

— Товарищ Козлов?

— Слушаю вас.

Голос холодный, властный.

— Почему вы защищаете Шелепенка?

Я уже понял, какой будет разговор, отвечаю спокойным, официальным тоном:

— Потому, что бюро не считает его вину настолько тяжкой.

Опять холодно:

— Вам лично известны материалы?

Я не стал объяснять, что специально занимался вопросом, выезжал на место, беседовал с руководителями «Волмы», с народом, был в обкоме. Отвечаю коротко:

— Известны.

Прокурор республики помолчал. Потом с большим нажимом произнес:

— Вы, товарищ Козлов, становитесь на опасный путь покровительства преступников. В условиях военного времени это недопустимо. Может быть, вы ставите под сомнение следствие, проведенное районными органами?

— Нет. Только его выводы.

— То есть, прошу поконкретней.

— Бесхозяйственность в «Волме» налицо. Но она не преднамеренная, есть смягчающие обстоятельства. Бюро райкома считает, что можно ограничиться строгим взысканием.

Опять небольшая пауза. И уже совсем ледяным тоном:

— Вам придется отвечать партийным билетом. Я все равно добьюсь возбуждения дела.

Дали отбой. Я понял, что борьба предстоит серьезная. Видно было, что прокурор раздражен: угроза его звучала резко.

Я еще раз мысленно проверил, правильную ли мы заняли позицию. Решил, что отказываться от нее не буду. Бюро поддерживало меня: все хорошо знали руководителей рыбхоза.

Прошло еще несколько дней. Я опять был в райкоме, когда раздался звонок и мне сказали:

— С вами будет говорить секретарь ЦК Белоруссии товарищ Кулагин.

Я ощутил в сердце холодок. Надо полагать, прокурор республики обратился в ЦК.

И вот слышу голос Кулагина:

— Здравствуйте, товарищ Козлов. Как дела в Червене?

— Да как вам сказать, Михаил Васильевич. Сидим без тракторов, почти без машин, а о резине и вспоминать нечего. Знаем, что все армии отдано. Вместо ушедших на фронт мужчин теперь ставим женщин. Они нас выручают. Ничего, крутимся.

— Это не только у вас, Василий Иванович. Повсеместно.

— Знаю. Не жалуюсь, просто информирую.

Помолчав, Кулагин, как мне показалось, более официально сказал:

— Жалоба на тебя, Василий Иванович, поступила от прокурора республики.

— Ждал ее, Михаил Васильевич. Готов дать объяснение ЦК. Райком разобрался в деле рыбхоза «Волмы» самым тщательным образом.

— Сам был на месте происшествия?

— Сам. И разбирался в рыбхозе, и советовался потом с членами бюро.

Я вкратце рассказал, что произошло в «Волме». В трубке помолчали.

— Может, Михаил Васильевич, надо приехать в Минск?

— Нет, сиди работай. Мы подошлем в Червень инструктора.

— Одно прошу иметь в виду, Михаил Васильевич: рыбы не вернешь, а человека загубим. Я давно знаю Шелепенка, он хороший работник, настоящий коммунист. По партийной линии мы крепко взгрели и его и главного рыбовода.

— Разберемся.

Инструктор ЦК приехал в Червень. Мы с ним беседовали. Побывал он и в рыбхозе «Волма».

Материалы о Шелепенке так и не поступили к следователю.

Еще в первую весну моего пребывания в Червене сев мы закончили восьмыми в Минской области (из двадцати четырех районов) и с тех пор упорно поднимались в гору.

Осенью 1940 года меня вызвали в ЦК Белоруссии. Беседовали со мной первый секретарь ЦК Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко и Председатель Совета Народных Комиссаров Иван Семенович Былинский. Они расспрашивали меня о делах района, о людях.

По дороге из Червеня я ломал себе голову: зачем мне предложили явиться в Центральный Комитет? Да еще при беседе присутствует Председатель Совнаркома. Чувствую, что оба смотрят на меня весьма внимательно, тщательно взвешивают каждый мой ответ. Всегда в таких случаях думаешь: не проштрафился ли в чем? Вроде нет, улыбаются, тон у Пономаренко доброжелательный. Вдруг он спросил:

— А как вы посмотрите, Василий Иванович, на то, если бы ЦК порекомендовал вас на пост заместителя председателя Совнаркома?

Меня жаром охватило: «Вон зачем вызвали!» Не могу прийти в себя от волнения, стараюсь обдумать все обстоятельства.

— Предложение это очень почетное, что скрывать, — говорю. — Спасибо за доверие. Только справлюсь ли?

— А почему нет? Работы вы не боитесь, знаете сельское хозяйство. Вот и будете сельским хозяйством руководить в Совнаркоме.

Я еще раз обдумал предложение и сказал:

— Я не специалист сельского хозяйства, а лишь практик. Тянуть такой воз я не смогу. Это же не район, а республика…

Разговор затянулся, Иван Семенович предупредил о тех трудностях, которые могут встретиться у меня на первых шагах. А Пантелеймон Кондратьевич сказал в заключение:

— Ну, больше мы вас, Василий Иванович, не задерживаем. Даем недельный срок еще раз всесторонне обдумать предложение.

Я вернулся в Червень. Затем меня вызвали уже на бюро ЦК и приняли решение о моем переводе в столицу.

Обратно в Червень я вернулся с представителем ЦК. Собрали внеочередной пленум райкома. На повестке дня стоял один вопрос: организационный.

Пришли на этот пленум не только члены райкома, а и многие коммунисты из городских учреждений и с предприятий, приехали председатели колхозов.

Представитель ЦК партии доложил пленуму о решении бюро ЦК утвердить меня заместителем председателя Совета Народных Комиссаров БССР по сельскому хозяйству.

Пленум встретил это сообщение аплодисментами. Люди гордились тем, что руководителя их района забирают на такую ответственную работу. Тогда же пленуму представили товарища, которого ЦК рекомендовал вместо меня на должность первого секретаря райкома.

На этом повестка дня была исчерпана. Можно было расходиться, но все продолжали сидеть, словно еще чего-то ждали. В зале стояла полная тишина. И вдруг слова попросил председатель колхоза «Первомайск» Васько.

— Я от всего сердца хочу пожелать Василию Ивановичу успехов на высоком государственном посту. Хочу ему по-дружески сказать: «Будь, Василий Иванович, таким же близким к народу, как был у нас.

Будь и впредь таким же беспощадным к бездельникам, болтунам, очковтирателям и таким же чутким и отзывчивым к людям, которые этого заслуживают…»

Васько сильно разволновался. Подошел ко мне, подал руку, еще хотел что-то сказать, но только крякнул и вернулся на свое место.

После него ко мне многие подходили, жали руку и говорили горячие напутственные слова.

Все это меня сильно растрогало, даже в горле защекотало. Я понимал, что в моем лице коммунисты выражали свое одобрение всему бюро райкома, всему активу, который, организовавшись, сумел вывести червенцев в передовые, заставил людей поверить в себя.