«Как же могут разложиться до такой степени люди, которые вроде бы участвуют в коммунистическом движении?» — думал Чха Гван Су.
Он жаловался на них денно и нощно. И после глубокого раздумья покинул Сеул и прибыл в Маньчжурию. По его словам, он надеялся на то, что в Маньчжурии, недалекой от СССР, можно будет обнаружить линию, приводящую к Коминтерну, и найти новый путь коммунистического движения Кореи.
В Маньчжурии он столкнулся с декларацией общества Чоньухвэ (Общество верных друзей — ред.). В декларации фракционеры предлагали прекратить взаимную клевету друг на друга и вести открытые дискуссии для того, чтобы избавить корейское коммунистическое движение от сектантской борьбы. Они утверждали, что следует указать массам верный путь вперед, развернув теоретическую полемику. Но открытые дискуссии, предложенные в упомянутой декларации, были бы на руку не корейскому коммунистическому движению, а тайной полиции Японии.
После создания Коммунистической партии Кореи фракция Хваёпха, ведя сектантскую грызню против фракции Сеульпха, опубликовала в газете список 72 членов подготовительного комитета съезда деятелей массового движения, который она собиралась проводить. Это она сделала так с целью показать, что она сильнее других фракций. А на самом деле это означало, что фракционеры, ослепленные борьбой за захват гегемонии, откровенно передали японским империалистам список руководителей компартии. По этому списку японцы арестовали руководителей компартии в широком масштабе. В результате этой кампании арестов чуть ли не все деятели фракции Хваёпха были брошены в тюрьму.
Было ясно, какое будет последствие, если забыть этот урок и снова вести открытые дискуссии, как это предлагали фракционеры.
Чха Гван Су, сведущий в обстановке в Японии, осуждал декларацию общества Чоньухвэ, называя ее копией «доктрины Хукумото» — оппортунистического течения, возникшего внутри коммунистического движения в Японии.
Хукумото утверждал, что для восстановления партии нужно различать через «теоретическую борьбу» людей с чистым революционным сознанием и людей с нездоровой идеологией и объединить лишь «чистые элементы». Его предложение, раскольническое и фракционное, причинило большой вред рабочему движению в Японии.
Чха Гван Су махнул рукой на декларацию общества Чоньухвэ, составители которой проглотили целиком теорию Хукумото и даже скопировали ее фразы.
Разочаровавшись в преступных действиях фракционеров, он направился в Люхэ, решив стать учителем в деревне и жить спокойно, внедряя в сознание детей дух нации. Там он встретился с Чвэ Чхан Гором и по его рекомендации прибыл в Гирин.
Он признался, что, бродя под холодным дождем на чужбине, с нетерпением ждал появления правильной линии борьбы и руководителя, которые дали бы ему силу и надежду.
Подробно рассказав о своей биографии, он дрогнувшим голосом проговорил:
— Сон Чжу, сможем ли мы вести коммунистическое движение с взаимным доверием и товариществом? Без фракционности и драки за гегемонию!
В этой фразе прозвучал итог и урок его жизни — жизни человека, так долго бродившего по далеким чужбинам в поисках пути революции.
Я тоже крепко пожал его руку и с волнением сказал, что мы, представители нового поколения, не должны идти по раскольническому пути, как фракционеры, а должны тесно сплотиться единой мыслью и волею и продвигаться вперед по прямому пути революции.
Он без утайки, откровенно признался, о чем думал, когда Чвэ Чхан Гор рекомендовал ему меня. Узнав, что мы ведем в Гирине движение учащихся, он думал: «Невероятно, что этот ученик средней школы так глубоко освоил марксизм-ленинизм и так успешно ведет коммунистическое движение. Но проверю сам, какой он на самом деле».
Да ведь вначале и я считал этого общительного, шустрого и деятельного парня за завзятого молчуна.
Вскоре он стал членом нашего ССИ. Летом того же года я послал его в Синьаньтунь. Это была деревня, расположенная недалеко к западу от автомагистрали Гирин — Чанчунь, которую корейские патриоты хотели превратить в «идеальную деревню». Поселок этот был одним из очагов политического движения, созданных лишь в нескольких населенных пунктах корейцев в Маньчжурии. Дело воспитания жителей этой деревни в революционном духе позволило бы нам проложить первый канал, соединяющий нас с крестьянскими массами. Я хотел поручить это задание именно ему.
Когда я предложил ему поработать в Синьаньтуне, он глянул на меня недоуменно, мол, чего это он задумал.
— Я с трудом нашел линию движения и приехал из деревни в город. Зачем направляешь меня опять в деревню? — спросил он не то в шутку, не то всерьез и продолжал. — Иные развертывают движение в Сеуле, Токио, Шанхае и других крупных городах. И этим они еще не довольствуются, обращаются даже в Коминтерн, вертясь, как белка в колесе. А что же нам делать в таком узком месте, как эта деревушка?
Он отвергал старый метод движения, но сам еще не избавился от старых взглядов на наше движение.
— Ошибка думать, — говорю ему, — что революцию можно вести только в крупных городах. Нам следует идти и в город, и в деревню, во все места, где только живет народ. Абсолютное большинство населения нашей страны составляют крестьяне. Большинство корейцев в Маньчжурии тоже живет в деревне. Не пойдешь в гущу крестьянских масс — не поднимешь народ на борьбу за возрождение Родины, тогда немыслима даже победа коммунистического движения в нашей стране. Я тоже буду работать в деревне после окончания школы. Ошибочно также и думать, что авторитет коммунистов повышается только тогда, когда они ходят в Коминтерн. Коммунисты уважают Коминтерн потому, что дело рабочего класса носит международный характер и что рабочий класс может порвать цепь международного капитала своей международной сплоченностью. Когда мы будем активно бороться за выполнение своего национального и интернационального долга, тогда сможем и получить санкцию Коминтерна и приблизим долгожданный день возрождения Родины… Сейчас все так называемые деятели движения идут только вверх. От села в уезд, от него в Сеул, от Сеула в Коминтерн… Они полагают, будто сохранить авторитет и получить санкцию можно, только идя вверх. Нельзя же оторваться от масс и идти все вверх и вверх, мол, ведя революцию для пролетарских масс. Нет, мы должны идти вниз. Идем вниз, в гущу рабочих и крестьян.
«Идти не вверх, а вниз», — повторил он про себя серьезным тоном и погрузился в размышления. Немного погодя он ударил кулаком по столу и воскликнул:
— Это весьма серьезное открытие!
Появление Чха Гван Су пополнило ядро ССИ. Так сказать, наше движение приобрело знаменитого теоретика, способного тягаться по знаниям и с выдающимися личностями из верхушки Коммунистической партии Кореи.
С тех пор он делил с нами горе и радость в течение трех с лишним лет. Он внес немеркнущий вклад в развитие молодежно-ученического движения, ускорение процесса воспитания масс в революционном духе и закладку фундамента антияпонской вооруженной борьбы. Немыслимо в отрыве от имени Чха Гван Су революционное воспитание жителей Синьаньтуня, Цзяндуна, Цзяохэ, Гуюйшу, Калуня, Уцзяцзы, Люхэ и их окрестностей.
Сначала он участвовал в работе по революционному преобразованию сел корейских жителей окрестностей Гирина, потом он вместе с Ким Вон У, Ке Ен Чхуном, Чжан Вэйхуа, Пак Гын Воном, Ли Чжон Раком и Пак Чха Соком в работе по сплочению молодежи заселенных корейцами пунктов района Люхэ в Южной Маньчжурии, а также Калуня, Гуюйшу, Уцзяцзы и других районов центральной части Маньчжурии, сделав центром своей деятельности Гирин. В последний период своей жизни он участвовал в деятельности по созданию Антияпонской народной партизанской армии в Аньту.
Где бы он ни был, с людьми он дружился быстро, держал себя всегда с благородным тактом, люди относились к нему с глубоким доверием и уважением. Да иначе и не могло быть по отношению к нему, шустрому, деятельному и эрудированному.
В Самгванской школе в деревне Гуюйшу Чха Гван Су преподавал обществоведение. Это был одним из популярнейших уроков, которые ученики ждали с наибольшим ожиданием и интересом. Он часто читал учащейся молодежи и крестьянам публичные лекции, разучивал с ними песни. Был широко известен некролог, который он читал на траурном митинге, посвященном памяти Пэк Син Хана.