— Como si[50]. Мать говорит, у нее не было ни цента. Мишель не могла бы сесть на автобус — но в этом нет полной уверенности. А бриллианты в этом случае лежат в сейфе Трулока в банке, и там они и останутся.
— Ты считаешь, что это произошло именно так?
— Не знаю. Могло быть и так. Это следует держать в уме, вот и все. Однако же мы не позаботились поспрашивать там, где было найдено тело. Супругов Херли, которые ее обнаружили, не было дома — но другие соседи могли быть у себя. Не видел ли кто из них что-нибудь в тот вечер? И так далее. Поезжай-ка и прощупай. А потом, я думаю, мы с тобой поедем прощупать мистера Пола Грулока: зададим ему кое-какие вопросы. Может быть так — это иной аспект, — что он совершенно не ожидает, что мы заподозрим его, и будет потрясен этим фактом. Посмотрим.
— О'кэй. А ты что будешь делать, Шерлок? — Хакетт поднялся.
— На тот случай — также возможный, — что Трулок говорит чистую правду, займусь этой Эйлин Родни, — сказал Мендоза. — Расспрошу о ней Стэнъярдов. Потому что… — он развернулся со своим креслом и задумчиво поглядел на Хакетта. — Мишель был двадцать один год. Эта часть рассказа Трулока показалась мне правдивой. Судя по всему, девушку тщательно оберегали, и жила она без забот и тревог. Возможно, не успевшая повзрослеть, наивная. И — молодая. Конечно, частные школы. Молодые всегда так чертовски идеалистичны — и неопытны, naturalmente[51]. Если все, что он говорил о девице Родни, соответствует действительности, — а он, разумеется, знал, что мы можем это проверить, — то я вполне могу себе представить, как девушка вроде Мишель, с путаными идеями о верности старым друзьям, защищает ее и даже, возможно, мчится к ней об этом сказать. Просто чтобы преподать ему урок. И — в Бойл-Хайтс ютится эта Родни? Если она посещала ту же частную школу, что и Мишель? — Он поднялся, стройный, щегольски одетый, и сказал: — Это запутанный клубок. Будем искать и тянуть ниточки. Встретимся за ленчем у Федерико.
В девять часов в городской больнице Паллисер и Грейс нашли Йокумов. Те утром появились дома, миссис Мейсон рассказала им, что дети заболели, и они приехали в больницу. За час до того доктор Гудхарт позвонил в отдел по расследованию убийств и сообщил о смерти пятого, и последнего, ребенка.
Они поговорили с доктором, прежде чем встретиться с родителями.
— Еще не знаете, что это было? — спросил Паллисер.
— Мы, конечно, произведем вскрытие, — ответил Гудхарт. — Возможно, даже сегодня, хотя мы, разумеется, весьма заняты. Те образцы, что вы привезли, сейчас в лаборатории. — Он покачал головой. — Чистейшей воды беспечность. Небрежность. Невежество. Подонки общества. — И он бросил косой взгляд на Грейса.
— Доктор, — сказал тот, — подонки встречаются с любым цветом кожи, как мы все знаем. Возможно, вы совершенно правы.
— Родители чуть не обезумели, — продолжал Гудхарт. — Как всегда. Плохо смотрят за детьми, оставляют их одних, а потом рыдают и рвут на себе волосы, если с ними что-то случается. Я дал матери успокоительное — с ней начиналась истерика.
Они прошли в маленькую приемную в конце вестибюля, где находились Йокумы, и представились. На вид обоим супругам еще не было тридцати; Йокум — с очень черной кожей, круглоголовый, коренастый, в старых джинсах, рубашке без галстука, потрепанном свитере. Женщина — светлее, с нечесаными волосами, чуть полноватая; на ней было довольно грязное хлопчатобумажное платье, туфли на высоком каблуке, надетые на босу ногу, рядом с ней на кушетке лежало ярко-красное пальто, которое они видели в доме.
Йокум раскачивался из стороны в сторону, восклицая высоким голосом:
— Мои детки, мои бедные детки. Господи, зачем ты забрал моих деток?
Грейсу удалось успокоить его настолько, что тот взглянул на значок.
— Вы понимаете, что мы должны задать несколько вопросов, мистер Йокум?
— О-о, мои бедные маленькие детки… о-о, не могу об этом думать… — Он вытащил грязный носовой платок и высморкался. — Вы из полиции, сэр? Из-за наших бедных деток… наверно, вы слышали, как это случилось: они наелись испорченной пищи… Моя жена, она не знала, и нас не было дома…
Женщина скорчилась на кушетке, словно оцепенев, — действовало успокоительное. Она подняла мутный взгляд:
— Полиция? Из-за деток? О Господи, моя крошка Фанни, и Билли, и Джон, и Энни, и… Я даже не могу поверить… все мои дети умерли…
— Нужно составить официальный отчет, — терпеливо проговорил Грейс, чуть морща нос от запаха, который распространял Йокум: застарелого и свежего пота, грязного белья, лука и пива. — Мы должны задать вам кое-какие вопросы, мистер Йокум. Вы оставили своих маленьких детей одних, что является судебно наказуемым поступком. Почему? Где вы были?
— Дети, они уже много раз оставались одни, — защищаясь, проговорил он. — С ними была Мэй — моя жена. Я… я… был в Лонг-Биче у друга, он дает мне денег на новую машину — у меня, знаете, чуть не тыща долларов скоплена с прошлого сезона. О-о, я был ужасно потрясен: возвращаюсь, а мне говорят, что детишки…
— А что вы, миссис Йокум? — спросил Паллисер. Она молча посмотрела на него. — Вы ушли в среду днем и не вернулись. Где вы были?
— Я… — начала она. — Господи, Эдди говорит, он был потрясен, — а что же тогда я? Мои дети — все умерли! Моя малютка Фанни, с ней было так легко сидеть, и остальные крошки… У меня в мыслях не было, чтобы с ними что-то случилось, — всего одну-то ночь! Я… я поехала повидаться со своей подругой, сэр, с Милли Фосдик, я ее уж долго не видела, как она вышла замуж и переехала сюда, — мы давно не были в Лос-Анджелесе, обычно останавливаемся севернее, когда нет уборочного сезона. И мне у нее стало так плохо тогда: что-то вроде лихорадки, и… я не могла ехать домой, но думала, с ними ничего не случится. С Фанни так легко сидеть… и еда у них была, кукурузная каша и все такое…
Грейс поглядел на Паллисера и пожал плечами. Звучало вполне правдоподобно. Вполне возможно, что у женщины была легкая форма пищевого отравления, от которого умерли дети.
— Прошу прощения, мистер Йокум, — сказал Грейс, — но вам обоим надо будет приехать в управление и сделать заявление. Мы можем подвезти вас сейчас, если вы…
— А, я думаю… покончить с этим, — пробормотал Йокум, вытирая глаза. — Все, что нам надо сделать… мне просто так и не верится… вдруг, ни с того ни с сего…
Дюран еще не вышел на работу. Родители и старшая сестра Китти прилетели из Чикаго на похороны. Они все были в квартире Дюрана, когда Хиггинс, услышав об этом от миссис Оттен, жившей напротив, постучал в дверь.
Дюран безропотно впустил его.
— Не знаю, что еще могу вам сказать, — проговорил он мрачно.
— Я просто надеялся: вдруг вы, подумав, что-нибудь вспомнили.
Родители были милые на вид люди лет сорока, подавленные горем, и на Хиггинса они взглянули с некоторым возмущением, как на представителя закона, не защитившего Китти.
— Не упоминала ли ваша жена какого-нибудь мужчину, который… ну, пытался бы к ней подкатиться? Вы понимаете…
Дюран покачал головой:
— Вы говорили… то есть другой полицейский говорил… человек, которого она знала, из-за этих кофейных чашек. Никто, кого мы знали, не… Не помню, чтобы когда-нибудь что-то такое было. Я… я в самом деле думал — и сказал тому следователю — она была такой красивой, кто-нибудь мог… мог пойти за ней. Как-нибудь так. Но я…
— Но было же! — проговорила миссис О'Коннелл, неожиданно и резко. — Было! Мне до сих пор не приходило в голову — она писала мне об этом!
— О чем, миссис О'Коннелл? — спросил Хиггинс. Наконец-то зацепка?
— Она не сказала Бобу и никому здесь не сказала, потому что знала, что Боб будет в ярости, а тот человек был такой здоровый, и она боялась, что Бобу придется плохо. Она мне все про это написала. Это было незадолго до прошлого Рождества: я помню, что получила письмо в тот же день, когда послала ей подарки. Это мог быть он — мог быть! — Она неожиданно всхлипнула. — Моя дорогая Китти… так ужасно… если это он, вы д о л ж н ы его поймать!