Сверкая очками, – теперь, впрочем, в очень приличной оправе –- и широко размахивая рукой, Андрей продекламировал:

Товарищ, верь, зайдет она,

Звезда чумного супостата.

Европа вспрянет ото сна,

И на обломках халифата

Напишут наши имена.

– Кстати! – вспомнил я вдруг. – На прошлой неделе в газете «Ха-Арец» было опубликовано интервью с сыном шейха Хасана Йусуфа из Рамаллы. Этот шейх – учредитель Хамаса; фигура, можно сказать, ключевая... Так вот его сын,  Масаб Йусуф, принял христианство и бежал в США!

В тот момент еще никто не знал, что Масаб не только принял христианство, но еще и помогал Израилю на протяжении десяти лет обезвреживать сподвижников своего папаши. Но об этой его деятельности стало известно только через полтора года после его эмиграции, когда Масаб опубликовал книгу воспоминаний «Сын Хамаса».

– И чего он в этом интервью говорит? – спросил Андрей.

– Говорит, что Израиль гораздо больше заботится о палестинцах, чем их собственные лидеры...  Очень ислам ругает, говорит, что это зверская религия...

– Зверская, говорит? А как же шейх Абдалла Палацци? Смеюсь! Шейх Палацци ислама не делает...  К сожалению!

Андрей работал. В программистской фирме. Рассказал, что хотел сначала заняться бизнесом, но не пошло. Для этого талант нужен, а он, как смеялась Катя, мог открыть разве только бюро по оказанию медвежьих услуг. Тогда он вспомнил о своих математических способностях, обучился программированию и стал писать программы на С++ за вполне приличное деньги. Работы у Андрея было много, но он уверял, что «ради Катруси» ему не жаль отказаться от романтической должности смотрителя маяка.

– Некоторые несрочные проекты были заморожены, – признал Андрей, но, разумеется, история двух Иисусов к ним не относится. Роман, наконец, закончен.

Для Андрея не являлось секретом, что я взялся описать историю его находки, и тогда он предложил опубликовать обе наши книги одним изданием, то есть и эти мои мемуары («Мессианский квадрат») и его «Конкордацию».

Роман Андрея представляется мне интересным. Кроме того, он дополнительно характеризует самого Андрея как героя моего жизнеописания: человек, можно сказать, на ровном месте придумал целую новую религию. С собственным оригинальным мифом, с мидрашистским и теологическим обеспечением. Нетривиально.

Первоначально книга Андрея содержала немало нелепостей и описаний, совершенно несовместимых с реалиями еврейской жизни. Я только руками разводил. Но в конечном счете Андрей принял многие мои замечания, и изобразил своих героев такими, какими они действительно могли бы быть, а не такими, какими их рисует фантазия людей, далеких от иудаизма. 

Например, Андрей представил дело так, будто бы его герой накладывал тфиллин по настроению, а не регулярно. Я убедил его, что поступать так может лишь далекий от религии человек, но никак не сознательный иудей, тем более раввин. Я объяснил Андрею, что если бы Йешу хотя бы один раз в своей жизни не наложил во время утренней молитвы тфиллин, то столь одиозный поступок не мог бы не вызвать разговоров, и соответственно евангелисты, усердно собиравшие компромат (липовый, впрочем) на своего Учителя, раструбили бы об этом нарушении на весь свет.

Но, разумеется, главной нелепостью выглядело для меня то, что один из героев был выведен как бы самим Богом. Центральным положением Синайского откровения является запрет поклоняться человеку как богу – тем более как Богу Израиля. Иудаизм может согласиться с тем, что неевреям такое поклонение свойственно и даже извинительно. Но для евреев оно никак не может быть приемлемо. Помыслить, что такая вера могла сложиться в недрах самого Израиля или могла быть высказана относительно себя каким-либо из его сынов, – совершеннейшая фантазия. Подобная вера лишена в еврейском историческом контексте всякого основания и правдоподобия.

Я обратил на это внимание Андрея.

– Я понимаю, – согласился он в ответ, – что никакой исторический Иисус не мог воображать себя Богом. Я прекрасно знаю, что ни один серьезный исследователь ему таких взглядов не припишет. Вообще вера в Боговоплощение не то что в Евангелии, но даже и во всем Новом завете нигде однозначно не выражена. Руслан Хазарзар в своей книге «Сын Человеческий» это очень убедительно показывает. Я уже о том не говорю, что все апологеты были субординационистами, а  арианская ересь, отрицающая божественность Иисуса, возникла после того, как новозаветный канон был полностью сформирован. Да и учение кападокийцев о триединстве – это «CopyPaste»  c учения о трех ипостасях антихристианина Плотина. Если ты, Ури, внимательно перечитаешь мой роман, то убедишься, что относительно Божественности Йешуа у меня сказано не более того, что говорится в самом Евангелии, а именно, что Cлово стало плотью. Роман мой не так прост, как кажется. Верно, что он писался с оглядкой на церковную идею воплощения, но грани я нигде не переступил, и в действительности роман мой может иметь и, так сказать, арианскую трактовку... В этом случае все строится на теологии дополнительных чудотворств. Помнишь, ты мне как-то рассказывал про каббалистическую теорию импульсов: импульс снизу и импульс сверху? Тут что-то вроде того вырисовывается. Так что теологическое понимание моего романа может быть разным, а сам роман теологических выкладок не содержит. Он всего лишь расцвечивает парадоксы наличного канонического Евангелия, как его Святой Дух сочинил.

– Не Святой Дух, – поправил я, – а эллинский. Что совсем не одно и то же.

– Тут мы с тобой расходимся. По моему мнению, эллинским духом в последнем счете водил все тот же Святой Дух. И на христианскую теологию Он также отложил Свой отпечаток. Поверь мне, именно Святой Дух убедил исторического Иисуса сыграть ту роль, которую ему впоследствии приписала христианская теология. «Иначе не получится, – сказал Он. – Они – эти греки и эти римляне – не понимают иначе». И исторический Иисус согласился с церковным культом своей личности.

– Даже если он и согласился, в чем я совсем не уверен, – заявил я, – то не сомневайся, что этот культ ему в тягость. Он от этого культа, поверь мне, будет еще тысячелетия в себя приходить. Выдумка не может заменить действительность.

– Пусть это выдумка, но слишком много продуктивных идей она породила, чтобы от нее отречься; слишком много подлинных прозрений привела она в мир, чтобы отрицать, что в этой выдумке поучаствовал сам Святой Дух. Мне, во всяком случае, эта выдумка очень дорога.

– Так все-таки выдумка, говоришь! – усмехнулся я. – Тогда и я тебе, пожалуй,  кое в чем признаюсь. Помнится, когда кто-то в моей йешиве позлорадствовал по поводу того, что христианство теряет позиции, то рав Исраэль его одернул. Он сказал, что радоваться тут нечему, что людей нельзя оставлять без веры, и пока мы, иудеи, не предложили народам альтернативы, христианство совершенно необходимо... Но однажды – после того, как я уже с тобой хорошенько сдружился, –  я подумал: а нужна ли вообще альтернатива? Может ли патернализм породить что-либо доброе? Относительно греков и римлян ты ведь, пожалуй, прав: эффективнее  того, что они сами для себя придумали, евреи едва ли бы им что-нибудь предложили... Пока христиане во имя своей фантазии стирали нас в порошок – была одна ситуация, но когда такие люди, как ты, приходят с миром, все начинает выглядеть по-другому... Талмуд учит, что мир выше справедливости, выше формальной правоты... Но это значит, что иногда выдумка все же может приобрести черты действительности, по меньшей мере, легальности,... Когда христианин признает вечность союза Израиля с Богом и не рвется «спасать» евреев, то на его вере как-то невольно хочется поставить знак кашрута... Нужно уметь мечтать, но нельзя при этом отрываться от действительности и не замечать знамений. Так уже вышло: как нет у иудеев другой страны, кроме светского государства Израиль, так нет у них и других союзников, других братьев по вере, кроме христиан... В общем, я не вижу каких-то препятствий для того, чтобы опубликовать наши сочинения в одной книге.