– Поразительно! Я всегда был уверен, что Чайковским марокканцев можно только пытать...

– Может быть, ты перепутал? Может быть, Скрябиным? – обиженно заметила Сарит.

– Прости. Я не должен был обобщать. Просто я действительно встретил в своей жизни несколько сефардов, которых классическая музыка из себя выводила.

– Это был Скрябин. Я уверена!

Я внимательно посмотрел на Сарит. Какое-то время она выглядела сердитой, но вдруг прикусила губу, закрыла лицо руками и, наконец, не выдержала и громко расхохоталась.

– Извини, Ури, – давясь смехом, с трудом произнесла она. – Я пошутила… На самом деле я просто дружу с одной девчонкой из иракской семьи, и ко мне многое от сефардов пристало. А на самом деле мы из Москвы...

Я не мог опомниться. Водитель автобуса, который уже пару минут стоял на нашей остановке, без выражения посмотрел на меня и, убедившись, что мы не заходим внутрь, приготовился захлопнуть двери.

– Какой это номер? – очнулся я. – Быстро залезай! Это 48-й!

Сарит уехала, а я зашагал в йешиву, стараясь думать о предстоящих занятиях, днях трепета и приближающемся Йом Кипуре, но глупая улыбка помимо моей воли растягивала мне рот.

На другой день в йешиву позвонила мама и сказала, что меня разыскивает Андрей.

В перерыве между занятиями я выбрался к Фридманам.

Андрей усадил меня пить чай, но сам к своей чашке не притронулся.

– Искал меня?

– Да вроде того... – теребя пуговицу на рукаве, ответил Андрей. – Я хотел тебя кое о чем попросить. Понимаешь, мне совершенно не к кому больше обратиться. Зеэв больной человек. Перенес недавно инфаркт.

– А в чем дело?

– Помнишь, я тебе рассказывал про гору Искушения?

– Как не помнить! Я, оказывается, знаю это место. И очень неплохо знаю. Родители рассказали, что так у русских зовется гора Каранталь. У меня там рядом друг живет. Мы с ним вместе все ущелья в том районе исходили.

Ну насчет «всех ущелий» – это я немного загнул. Но мы с Йосефом, который жил на полпути между Иерусалимом и Иерихоном, действительно хорошо знали эту местность. Обыкновенно мы навещали бедуинские стойбища, где катались на ослах и приценивались к ягнятам (в школе я всегда мечтал, что в будущем заведу себе стада овец и буду пасти их среди этих холмов). Однако иногда мы выбирались и дальше и однажды действительно дошли до горы Каранталь. 

– Да ты что?! Это же просто прекрасно! – обрадовался Андрей.

– Но при чем тут инфаркт Зеэва?

-     Дело в том, что туда необходимо срочно попасть!

-     Срочно?

-     Да. Я нашел там рукопись! — выдохнул Андрей.

– Рукопись? – не поверил я своим ушам.

– Да, древнюю рукопись. В одной пещере. Но не на горе, а как раз наоборот, в глубоком ущелье.

– Подожди, подожди. Рассказывай все по порядку. Когда это случилось?

– Накануне того дня, когда я угодил в больницу... Но ладно, давай по порядку: на третий день после того, как я приехал в Израиль, я доехал до Иерихона и отправился на гору Искушения.

– Почему сразу именно туда?

– Это место кажется мне самым загадочным, самым таинственным местом на земле... Не знаю почему, но меня сюда всегда тянуло. Это было как наваждение, как мечта – побывать наедине с самим собой в том месте, где Иисус находился в уединении сорок дней.

– Хорошо. Что было дальше?

– Я сошел с автобуса в Йерихоне, как мне объяснили Фридманы, добрался до подножья горы и углубился в какое-то ущелье. Два дня я переходил с места на место, делая привалы, пока случайно не набрел на пещеру, в которой и нашел рукопись.

  

                                        Вид на Йерихон

– Как эта рукопись выглядела?

– Ну как, как свиток и выглядела, но я сначала не заметил ее, потому что она лежала в выемке в стене и была покрыта толстым слоем пыли. Я просто нечаянно ее задел, и она упала, при этом от нее отвалился довольно большой кусок. В той пещере не только рукопись была. Там была всякая утварь. Горшки, корзины, совершенно истлевшие, серпы какие-то... Но эта рукопись меня просто потрясла. Я, представь себе, даже что-то на том отвалившемся куске смог прочитать!

– А на каком же языке была рукопись? Как ты мог там что-то прочитать?

- Не знаю точно на каком языке, на иврите или арамейском, но буквы были ивритские. Я разобрал там слово «шней», то есть  «два»,  и слово «Йешуа». Не знаю, означает ли это имя Иисус, или просто слово «спасение».

– Ладно, – махнул я рукой. – Оставим это. Так где теперь твоя находка?

– Там же, где и была. Дело в том, что я не знал, как ее унести. Когда я попробовал рукопись раскрыть, то она стала крошиться.  Я понял, что в рюкзаке бы она просто измочалилась… Даже отвалившиеся куски не во что было положить. Тогда я решил съездить в Иерусалим за подходящим кэйсом. На рассвете я спустился в долину, вышел на какую-то дорогу. Стал останавливать попутные машины, но поймал какую-то пародию на автомобиль. Меня увезли неизвестно куда… Ну а дальше ты знаешь.

– М-да… – протянул я. –  Ты не думаешь, что тебя кто-то мог выследить? Там, где ты рукопись нашел, бедуины были?

– Были. Они там овец пасли.

– Вот видишь. Ну а когда ты садился в машину, ты, вообще, хотя бы спросил, куда она едет?

– Спросил, конечно.

– Вот что я тебе скажу, – подытожил я свои подозрения, – то, что тебя повезли в другую сторону, а потом попытались сбить – все это очень может быть как-то связано с твоей находкой! Не исключено, что уже кто-то другой сейчас эту рукопись про твоих «двух Иисусов» читает!

– Вот я и говорю, может, ты сходишь и проверишь?

– Покажи мне карту, по которой ты ориентировался.

Андрей извлек из рюкзака туристскую схему Израиля и стал что-то царапать на ней спичкой.

– Нет, так дело не пойдет, – развел я руками. – По такой карте да с твоей спичкой! Ты, может быть, сам какой-то план нарисуешь?

После долгих попыток что-то изобразить на листе бумаги, Андрей пришел почти в полное отчаяние.

– Вот что, Андрей, давай быстрей поправляйся, и отправимся туда вместе, — резюмировал я. — Никакого другого способа отыскать   пещеру я не вижу.

После Йом Кипура настали осенние каникулы, которые мы с друзьями решили провести на Голанах. С утра ходили по ущельям с озерами и водопадами, а вечерами просиживали у огня, жаря мясо. Но с наступлением Суккота, как ни жаль мне было уезжать и как ни уговаривали меня остаться, я отправился домой. Родители меня уже   давно не видели, да и Андрея надо было проведать.

Первый праздничный день Суккота пришелся на субботу, и я встретил его дома. Сам я в строительстве шалаша не участвовал, но консультировал отца и брата по телефону. Как всегда, они возвели временное жилище во внутреннем дворе и изобретательно и с любовью украсили. Суккот даже и родители очень любили. Ведь в эту неделю — благо так повелел Создатель – взрослый человек может как ребенок с чистой совестью часами просиживать в самодельном «домике» из фанеры и цветных покрывал, хотя рядом находится его комфортабельное жилище.

Мы, как водится, спорили с папой, но на этот раз как-то по-доброму. Я объяснил ему, почему не мог в свое время дочитать «Братьев Карамазовых»:

– Достоевский пишет про папашу Карамазова, что тот, мол,  сошелся с «жидочками и жидишками» и от них всякой пакости научился, а потом сообщает, какой его Алеша необыкновенный, как он уши затыкал, когда слышал непристойные разговоры своих сверстников... Если бы  Достоевский затруднил себя посещением учебных заведений «жидочков и жидишек», то обнаружил бы, что там его Алеше ушей бы затыкать не пришлось! Да, не пришлось! Вот в моей йешиве все в возрасте этого Алеши, но я ни разу ни от кого ничего циничного или грубого в адрес женщин не слышал...