Из своего укрытия в горах он время от времени совершал налеты на железную дорогу и порт. Однако Это мало что давало. Власти повсюду усилили охрану, и пробираться к складам с зерном становилось все труднее. Снова свирепствовал голод. В нашем доме не осталось ничего съедобного. На всех предприятиях увольняли рабочих, росла безработица. И отец, считав ший себя ответственным за квартал, начал думать, как помочь людям, особенно тем, кто были сломлены духовно, стали попрошайничать на дорогах.

В акватории порта из воды виднелись надстройки и мачты парохода, затонувшего год тому назад. Однажды утром все увидели языки пламени, взметнувшиеся к небу. Горел пароход, который вез горючее в город.

В те времена в Сирии не было ни одной гавани, приспособленной для принятия танкеров. Керосин, бензин или нефть заливали в бидоны и доставляли в порт на обычных судах. Разгрузив бидоны с горючим, рабочие переносили их в «бензохранилище» на берегу, и уже оттуда горючее распределялось по топливным станциям, его продавали в городе или вывозили во внутренние районы страны.

Причины пожара были неизвестны. Говорили разное. Но чаще всего повторяли версию о том, что какой-то моряк бросил горящий окурок на палубу парохода, залитую нефтью, вспыхнуло пламя, а сильный ветер раздул огонь. По другой версии, пожар начался, когда в одном из трюмов произошло короткое замыкание. Ходили упорные слухи, что судно подожгли умышленно, что, мол, сделал это сам капитан с благословения хозяев нефтяной компании, конкурирующей с компанией, чей груз находился на пароходе. Слухов было множество, и мы не знали, какому из них верить. Пароход ходил под французским флагом, но французские власти помалкивали о результатах проведенного ими же расследования, ни одна газета не опубликовала подробностей этого события, и пожар так и остался одной из тайн французского владычества.

Отец первым вспомнил об этом пароходе. Вернее, постоянно думая о море, естественно, он не мог мысленно обойти и потерпевший пароход. Отец чувствовал себя в горах словно на гребне волны. Он ничего не имел против гор, но море было родной стихией. Однажды, когда я уже работал в порту, отец сказал: «Дождись дня, когда ты выйдешь со мной в море. В наследство я ничего тебе не оставляю, кроме него. У моря нет хозяина. Оно — владыка мира, праотец всей земли. Из чрева моря вышла суша, так говорили наши предки, и я верю, что все было действительно так. Море — повелитель всего сущего на земле. Люби его таким, какое оно есть. Люби его, как меня. Я и море — единое целое. В моей крови его соль. Нередко, поранив в плавании или на рыбалке руку или ногу, я смачивал рану морской водой, чтобы море впитало мою кровь, а я — его соль, так мы с ним побратались навеки. По этому море никогда не предаст меня. Его бездна — мой дом. Ты знаешь, Синдбад во время своих путешествий не встретил такого места, где сокровищ было бы больше, чем на дне морском. Если однажды земля станет мне тесной, я найду прибежище в море, оно защитит меня. Я могу жить в нем до конца дней своих. Ты видел, как хоронят людей в море? Их трупы бросают в пучину. Но так поступают только с умершими на борту судна далеко от берега. Мне бы не хотелось умереть на борту корабля, вдали от дома. Но если смерть настигнет меня на земле, похорони меня в море или на морском берегу. Я хочу не расставаться с ним даже после смерти. Я часто думаю, какое наказание оказалось бы для меня невыносимым. И сам себе отвечаю: отлучение от моря. Разлука с ним для меня равна смертному приговору, и, если однажды мне прикажут остаться в горах, я покончу жизнь самоубийством. Впрочем, что я говорю? Все это чепуха! Я не могу жить без любимой лазури, расшибусь в лепешку, но непременно вернусь к нему».

Мысли моего отца были весомы, как клятва. И поэтому в тот день, когда до нас дошло известие, что он в горах, я уже знал, что он там долго не задержится, вернется к морю, даже если на берегу его будет караулить смерть. Он вернется к нему, как возвращаются к любимой женщине, и найдет тысячи оправданий вынужденной разлуке. Мне хотелось, чтобы ему посчастливилось сразу же устроиться на корабль и уйти в рейс. Там, на чужбине, он будет в безопасности. И хотя он будет тосковать, живя среди чужих людей, по своим близким, ничто не будет угрожать его жизни.

Я решил, если кто-нибудь придет с гор, отправиться вместе с ним и попытаться убедить отца вернуться в Мерсин, уехать в Египет, наняться на любое судно. Я скажу отцу, что смогу заменить его, заботиться о доме и содержать семью. Я буду целовать ему руки и ноги, умолять на коленях и не отстану, пока он не ответит согласием на мою просьбу… И те, кто с ним в горах, должны тоже убедить его в том, что оставаться здесь чрезвычайно опасно. Но беспокойная душа моряка не выдержит разлуки с морем, не вынесет безделья и скитаний на чужбине, поэтому я знал, что рано или поздно отец вернется к нам.

Мне было не с кем поделиться своими тревожными мыслями. Матери я не мог открыться, она даже не представляла себе степени грозящей отцу опасности. Честно говоря, в душе я даже был рад этому. Но я боялся, что не смогу скрыть тревогу от соседей или моряков — друзей отца. Секрет, который известен хотя бы двоим, уже не секрет. Отец посвятил меня в свою тайну, я должен хранить ее, молчать… Держать язык за зубами, делать вид, что ничего не происходит, притворяться беспечным дома и вне его.

Однажды товарищ отца сообщил мне, что моряки нашего квартала нашли «клад»… Эта новость ошеломила меня. Я подумал, что они обнаружили неохраняемый склад с зерном, захватили частный банк или ворвались в дом богача. Тот, кто принес эту весть, рассмеялся: «Нет, ты не угадал. «Клад» находится в море, а хозяин его пока не объявился. Разве ты не видел бидоны с керосином, которыми полон квартал и город?»

Несколько дней я наблюдал за окрестными улицами и пришел к выводу, что эта новость достоверна. По ночам моряки уносили бидоны с керосином и тайно их продавали. Они договаривались утром с владельцами топливных станций, с хозяевами лавок и получали задаток, а ночью приносили товар. На вырученные деньги они покупали немного зерна и хлеба и помогали семьям рабочих. Мы тоже получали нашу долю.

Это была блестящая затея! Моряки, не нападая на «бензохранилище», пользовались вроде бы никому не принадлежащим керосином, и у властей не было законных оснований для ареста моряков. Таким образом, у моряков появилась возможность продержаться. Но я удивлялся: неужели моряки открыли в море нефтяную скважину? Тогда почему они работают ночью, тайком? Интересно, дошло это до властей или они умышленно закрывают на это глаза, чтобы таким способом поддержать голодающих? Или все, кто имеют к этой операции какое-то отношение, условились хранить тайну?

Через неделю мне стали известны некоторые подробности. Оказалось, что бидоны с керосином извлекаются ночью из трюма парохода, на котором был пожар в прошлом году. Его отбуксировали в юго-западном направлении, и теперь он стоял прямо напротив нашего квартала. Отсюда при свете дня нам были видны верхушки его мачт.

Хотя летом мы купались в самых разных местах, никто из нас к затонувшему судну не приближался, боясь перемазаться в вытекающей из него нефти, пораниться о порванную обшивку или обо что-нибудь острое на палубе. Пароход оставался заброшенным, без всякой надежды, что его когда-нибудь поднимут и отремонтируют. Власти о нем даже не вспоминали, а компания, которой он принадлежал, как будто махнула на него рукой: спасательные работы обошлись бы значительно дороже стоимости находящихся на судне товаров, и игра не стоила свеч. Разве что можно было использовать водолазов, но и это было недешево…

Это дело оказалось под силу только морякам. Ночью, при свете луны, они подплывали к пароходу, один из смельчаков нырял в трюм и вытаскивал оттуда бидоны. Так как трюм был заполнен водой, ему удавалось лишь вытащить бидоны из трюма, остальное брало на себя море, выбрасывая их на поверхность, — тут остальные мужчины подхватывали бидоны и толкали их к берегу.