— Чо вам треба? — спрашивает сидящий за столом.

Такач отвечает по-словацки:

— Не шевелиться и не болтать. Мы партизаны. И вся станция в наших руках. Вы окружены.

Тот, что у стола, откашливается. Он все же волнуется, хотя внешне спокоен.

— Мы тоже словаки и знаем, что вы не враги. Но у нас есть дети и жены…

— Он прав, — поддерживает Нестор и достает из крестьянской котомки толовые шашки и бикфордов шнур.

Агладзе согласно кивает.

— Свяжи их, Штефан, и заткни рты, как сделали с теми… Пусть думают немцы, что они сопротивлялись. Вануш и Степовой, займитесь своим делом. Быстро! Времени у нас не много…

— Стоит ли выключать машину? — сомневается Нестор.

— Нет, не стоит. Зачем преждевременно давать знать о себе? — отвечает Вануш.

Нестор и Вануш спокойно обходят вокруг черной махины, выбирая место для закладки тола. Молодые партизаны не очень торопятся, будто Нестор находится в забое родной донецкой шахты, а Вануш прокладывает дорогу в горах своей Армении.

Наконец удобное место найдено.

— Под самые печенки, — отмечает Нестор.

Вануш укладывает тол с той неторопливой обстоятельностью, на какую способны в такие минуты только взрывники.

Это продолжается бесконечно долго для Агладзе и Штефана, следящих за выходными дверьми и окнами, но быстро для связанных электриков. Только теперь они начинают бояться, что вместе с машиной могут и сами взлететь на воздух.

Когда Нестор разгибает спину и вытирает ладонью пот со лба, один из связанных словаков начинает стучать ногами. Такач удивляется:

— Чо пан хце?

— Пан боится загнуться, — догадывается Агладзе. — Скажи, Штефан, что взрыв не повредит им, если они будут лежать смирно. Нас интересует только вот эта мадам, — и он кивает на черную махину. — Она сегодня поперхнется, — и капитан негромко и удовлетворенно смеется.

Штефан переводит, и словак успокаивается, но глаза его испуганно смотрят то на смуглые руки Вануша, тянущие бикфордов шнур, то на ноги Такача, стоящего рядом.

— Сматывайтесь! — приказывает Нестор. — Я поджигаю.

— Довиденья! — говорит Штефан, обращаясь к электрику.

— Ни пуха ни пера, — желает Агладзе.

Нестор чиркает зажигалкой и подносит огонек к шнуру. Он смотрит, как зажигается шнур, и поворачивает к дверям. «Через минуту бабахнет», — думает он. И в то же мгновение слышит выстрел. «Из пистолета»,- догадывается Нестор. Где-то раздается крик, кто-то пронзительно свистит. «Ах, черт! — волнуется Нестор. — Так можно и влипнуть, хотя Агладзе перерезал телефонный провод, идущий в город». Нестор бежит к выходу, к караулке, но прислушивается к тому, что делается сзади, в машинном цехе. Долгое же время — минута, целая вечность! В караулке кто-то схватывает его за плечо. «Наконец-то! — Это Агладзе. — Я уж не знал, что думать…» Сзади, во дворе, слышны крики. И вдруг глухой грохот взрыва рассыпается звоном выбитых стекол. Сразу наступает тишина.

— Сработало! — удовлетворенно отмечает Нестор — и к Агладзе: — Что тут случилось, товарищ капитан? Где остальные?

— Потом, потом… — торопится Агладзе и бежит к выходу, а Нестор — за ним.

В караулке полно ядовитого дыма, и Нестор чуть не падает, поскользнувшись. На полу, поперек узкого прохода, в луже крови лежит человек в черной одежде гардиста. Нестор выскакивает на безлюдный пустырь и бежит в тени каменной ограды.

Проклятая луна светит теперь вовсю. «Хоть бы какая-нибудь паршивая тучка наползла», — сердится Нестор. Он бежит и думает: «Все, равно дело сделано, что бы с нами ни случилась. Черта с два вы получите сегодня уголь… Очень? обидно сейчас влипнуть». Но, может быть, они все-таки уйдут. Словаки-электрики их не выдадут, а тот, в черном, тоже не выдаст. Он, должно быть, уже никого не выдаст, если «благословил» его Алоиз. Хороший парень Алоиз — сердечный, большой души человек, а на вид как будто груб и неотесан. И Такач хороший парень и Свидоник. Легко понять его боль по поводу того, что приходится взрывать шахты. Не простая это вещь — душа человечья, и не простое это дело — взрывать то, что возведено твоими руками и на твоей земле. Хотя, впрочем, какая же это к черту его земля? И шахта не его. Но, может быть, после войны будут его и шахта и земля. Так сказал Свидоник. И он, конечно, прав. Сегодня хозяйничают немцы и священник Тисо, а что будет после войны? После войны! Ах, как хочется увидеть конец войны! Может быть, Свидоник и прав, кто знает. Может быть, Свидоник станет после войны директором угольного района и будет восстанавливать то, что сейчас подрывает? Жестокая штука война. Но немцы все равно не получат сегодня уголька…

Тяжело дыша, Нестор бросается в кусты. Спасительные кусты. И голоса людей, и свистки, и выстрелы как бы отдаляются, уходят стороной. Но отчетливо слышен шум мотора. Вот будет дело, если фрицы увяжутся за ними на мотоциклах. Впрочем, по такой дороге они далеко не уедут. Нестор оглядывается. Луна все же плохой фонарь — далеко не видать. И капитан Агладзе куда-то запропастился и Такач. Куда они девались? Там на пустыре, откуда они бежали, двигаются огоньки. Не очень много, и, видно, не слишком там торопятся. Нестор разбирается в таких делах, был уже в переделках и понимает немцев. Им, видно, не очень хочется соваться в горы, даже если проклятые партизаны взорвут все шахты! В конце концов своя рубашка ближе к телу, рассуждает простой немец, с некоторых пор потерявший веру и в «чудодейственную» силу «эластичной обороны» и в шаманские заклинания фюрера. Гитлеру капут — вот как рассуждают сейчас рядовые немцы. Рядовые, но не эсэсовцы. А в горах, говорит майор, действуют именно эти фашистские головорезы, и они могут сунуться ночью — вот в чем беда. Опять слышен мотор. Честное слово, мотоцикл!

Нестор проводит рукой под рубахой: пистолет на месте. И гранаты на месте. Двух гранат, конечно, мало, однако можно быть уверенным, что скучать не придется, если уж выпадет судьба свернуть к черту в зубы, а не на партизанскую базу. Сопровождать его будет веселая компания — за это уж он ручается. А уголька им сегодня все равно не видать. И не только сегодня…

— Нестор!

Вот тебе и раз: похоже, что зовет Сукасьян. Да, это он.

— Чего тебе, Вануш?

— Устал маленько нести… Михал ранен…

— Где Михал?

У самой реки, ногами к ней, лежит плашмя Михал Свидоник. На восковом заострившемся лице угольные отметины кажутся сыпью черной оспы, а глаза закатились. Свидоник без сознания.

— И ты его тащил от станции? — не верит Нестор.

— Тащил.

«Так вот какой он, этот Вануш с Арарата…» — думает Нестор.

— Что у него, Вануш?

— В караулку приперся какой-то гардист. Видно, он почувствовал неладное и стал ломиться в дверь. А Михал по дурости открыл, и тот прямо в грудь…

— Паршивое дело, Вануш.

— Паршивое.

— Ну что ж, Вануш, не бросать же товарища.

— Ясное дело.

И в эту минуту оба слышат собачий лай. Новая напасть. Сукасьян прекрасно сознает опасность.

Это было два года назад. Нет, пожалуй, меньше. И под утро было так же холодно и сыро. Вануш бежал тогда из лагеря военнопленных. Не забыть ему, сколько бы он ни прожил, этого лая овчарок… И сейчас, хотя уже прошло два года, мужественное сердце юноши холодеет. И у мужественных людей, оказывается, холодеют сердца, когда смерть наступает на пятки. Но даже в эти минуты человек продолжает бороться. Да, продолжает бороться, если у него сердце мужчины. Даже перед лицом смерти он не теряет надежды.

— Это собаки, Нестор, — говорит Вануш, — ты слышишь?

— Слышу, — отвечает Нестор и подставляет спину. — Ну-ка, подсоби… А ты уж потом… Отдохни маленько. Не так, балда, поперек… — И он входит в реку. — Ну и тяжелый!.. — кряхтит Нестор. — А на вид кажется легче. Ты поддерживаешь, Вануш?

Вода невысока, однако выше голенищ, и дьявольски холодная. А потом становится еще глубже — выше пояса, и это уже хуже. Свидоник тихо стонет. Плохо то, что ноги расползаются на скользких камнях речного дна. И надо преодолевать течение. Нестор задыхается, его бросает из стороны в сторону, кажется, он не дойдет до берега.