Гребцы, видимо, знали, что грозит почтенному мандарину, потому что за последние дни стали дерзкими и неаккуратными. Но на этот раз они дружно налегли на весла, и лодка полетела к длинному ряду пестрых огней, причудливо отражающихся в сонной реке.

И через несколько мгновений Минг вошел в один из наряднейших плавучих домов, называемых садами наслаждений.

Это были элегантные постройки на понтонах с раззолоченными фасадами, украшенными эмблемами всех источников наслаждений. Плоские кровли их превращены в роскошные террасы-цветники, от которых и пошло название садов наслаждений, или барок цветов.

Передние фасады их окружены террасами, куда выходят подышать речной свежестью. Тысячи фонариков самых пестрых и причудливых рисунков превращают их в жилища каких-то фантастических существ.

Из открытых окон льются веселые звуки музыки и серебристый смех женщин, повторяемый далеким эхом. Яркие струи света дрожат и переливаются в волнах, бросая фантастические тени на черные массы спящих судов.

Льются волны ароматов, сливаясь с дымом опиума, и в резных рамах окон мелькают пестро одетые женщины, преследуемые потешными кавалерами с длинными косами и веерами. Казалось, что это замки «Тысячи и одной ночи».

По-видимому, почтенный председатель бывал здесь часто. Лодка его уверенно скользила по знакомым лабиринтам среди судов и, по молчаливому знаку мандарина, свернула к одной из нарядных террас.

Минг приказал гребцам ждать его на реке до рассвета. Если же к тому времени он не вернется — подъехать к террасе, забрать его и отвезти в Хонан. Распорядившись таким образом, он поднялся по ступенькам и откинул циновку, закрывающую вход.

Это было широкое строение в тридцать метров длиной, убранное с необычайной роскошью. Первая комната была общим залом. Здесь завсегдатаи останавливались выпить чашечку ароматного чаю и выбрать то удовольствие, которое было им по душе. Широкая лестница вела на второй этаж с роскошными гостиными и игорными залами.

За игорными столами было шумно и людно. Звенели слитки и монеты. Но Минг не любил игр. Он сделал жест. Подбежал услужливый хозяин. Минг что-то шепнул ему — и оба исчезли в боковом коридоре.

Вдоль этого коридора тянулось с полдюжины мелких каюток, вся меблировка которых состояла из низкой широкой кровати и лакированного столика со всеми принадлежностями для курения опиума.

Стены каюток были обтянуты циновками, поддерживающими в них приятную прохладу. Затененные абажурами фонарики озаряли их мягким светом. Здесь богатые клиенты предавались чарам волшебного наркоза.

Минг вошел в одну из кают, с наслаждением вытянулся на мягком ложе и с видом знатока стал приготавливать первую трубку.

Видя, с каким наслаждением предается он курению, никто не мог бы подумать, какая неприятность ожидает почтенного мандарина. Ибо опиум не курят, как табак. Истинный любитель подставляет огню лампы густую каплю макового молока, которая должна загустеть и стать душистой лепешечкой, доставляющей ему волшебные сны.

Минг долго вертел между пальцами длинную стальную булавку, на кончике которой потрескивал драгоценный шарик, потом, решив, что опиум достаточно загустел, осторожно сунул его в конец трубки и, откинувшись на подушку, затянулся горьким дымом.

За первой трубкой последовала вторая, потом третья и четвертая. Но перерывы между трубками все удлинялись, потому что Минг постепенно пьянел от сладкого яда, не только от трубки, но и от пропитанного дымом воздуха каютки.

Флегматичный характер спасал Минга от буйного бреда, что бывает у нервных людей. Пережив все блаженные ощущения, которых он искал, грезя тончайшими кушаньями и любовью юных красавиц, чувствуя себя легким, как туман на реке, Минг погрузился в сладостную дремоту. Ему казалось, что он улетает к Перкинсу в Гонконг, что сам богдыхан возводит его в достоинство мандарина первого класса и что бамбуковые палки превратились в трубки с опиумом. От курения Минг так ослабел, что не в силах был набить новую трубку.

Тогда он растянулся на постели и с улыбкой устремил взгляд в пространство, очарованный небесными видениями. Ни песни женщин, ни музыка, ни крики игроков не могли оторвать его от блаженных видений.

Так прошло два часа. Умолкла Жемчужная река. Вдруг сквозь сон, похожий на каталепсию, Мингу почудился странный шорох.

Думая, что кто-то стучится в дверь, он с усилием повернулся к двери, но тот же звук послышался снова, и он понял, что звук шел с потолка. С новым усилием приоткрыл он отяжелевшие веки.

Казалось, что кто-то скребется под циновкой, заменявшей обои, даже край циновки как будто слегка поднялся.

Заинтересованный этим незначительным событием, Минг не отводил глаз от этого места и вдруг убедился, что это — не самообман. Легкая циновка трепетала, как будто под нею что-то копошилось, и курильщик невольно спрашивал себя, не ветер ли колышет циновку. Вдруг из-за обшивки выглянули когтистые мохнатые лапы живого существа.

Спящий задрожал от ужаса. Вслед за лапами появились туловище и голова огромного паука. Резким движением паук выскочил из-под циновки и показал себя во весь рост. Крючковатые лапы его шевелились, а глаза направились на одурманенного мандарина.

Минг попробовал подняться, но, полупарализованный опиумом, он не мог шевельнуться. А паук пополз прямо к постели. Скоро он попал в полосу света, и Минг смог рассмотреть его расширившимися от ужаса глазами.

Это был огромный птицеед с горизонтальными челюстями, перегрызающими птичьи кости, с узким черным корсетом и огромным брюхом в красных разводах. Огромный красный паук, укус которого всегда смертелен. Его присоски волочились по циновке, оставляя на ней липкие следы. Паук рос на глазах Минга, быстро приближаясь к его ложу. Туловище его было больше, чем в шесть пальцев толщиной.

Паук пополз медленнее, как бы понимая, что добыча все равно не убежит, и Минг перешел от отвращения к дикому ужасу, чувствуя, что прыгнувший с потолка паук упал ему на ногу и пополз к голове. Он слышал царапанье его крючков, когда паук точил их друг о друга, и ему казалось, что паук уже дышит на него своим ядовитым дыханием.

А он не мог ни шевельнуться, ни позвать на помощь. Тело его ослабело и было точно приклеено к проклятой постели. Сердце же билось, готовое разорваться от безумного страха.

И вот паук стал карабкаться ему на грудь. Мингу казалось, что ужасная тяжесть навалилась на него, а лицо похолодело от прикосновения когтистых лап. Он испустил дикий, душу раздирающий крик и внезапно получил способность двигаться. Он соскочил с кровати и, стряхнув с себя паука, бросился из каюты, задыхающийся, весь покрытый холодным потом.

— Спасите! Спасите! Красный паук! — кричал он не своим голосом.

Не зная сам, куда бежит, Минг перелетел через лестницу, распахнул первую попавшуюся дверь и очутился в игорном зале.

— Красный паук! Красный паук! — кричал он, дико озираясь.

Тут произошло что-то странное.

При появлении Минга игроки и любопытные обернулись к нему, не понимая, что его испугало и почему он кричит. Но один из игроков вскочил с места, выхватил длинный кинжал и, стиснув зубы, грозил убить всякого, кто посмеет к нему подступить.

Минг провел рукой по лбу, силясь что-то припомнить. Ему казалось, что он где-то видел этого человека, что его безобразная физиономия когда-то поразила его. Но где это было и когда?

Неужто испуг, заставивший его вырваться из мягких оков летаргии, был игрой его воображения, и он стал жертвой дикого кошмара?! Значит, паук-птицеед был плодом его воображения, подогретого опиумом.

Но почему именно красный паук? Какое отношение между его кошмаром и действительностью? Почему этот странный тип грозит ему малайским кинжалом? Неужто это тоже сон?

Все это вихрем мелькнуло в мозгу. И вдруг он понял. Он растопырил руки, заслоняя дверь, и громко воскликнул:

— Наконец-то я тебя нашел. Ты — убийца Линг Та-ланга. Арестуйте его! Я — мандарин Минг.

Действительно, это был Чу, который не утонул под скалами острова Ламма, а явился на последнее свидание с Лиу-Сиу у подножия виселицы, а пока предавался любимой страсти — азартной игре.