Статус замужней дамы и матери семейства в этой ситуации не воспринимался как непреодолимый барьер. Будучи замужем и периодически упоминая в своих интервью мужа, Тимошенко, тем не менее, выглядит одинокой. В обществе супруга на публике она появляется крайне редко, как правило, на каких-то особенно важных семейных мероприятиях, например на свадьбе дочери. Осведомленные источники утверждают, что Юлия и Александр уже много лет живут врозь. Похоже, что каждый из них имеет свою жизнь, включая и личную. Важно отметить, что муж Юлии Тимошенко после скандала с ЕЭСУ и ареста в 2001 году довольно скоро отошел в тень и отнюдь не выглядел её защитником, опорой и крепостью. Эту функцию взяли на себя другие мужчины.

В период её политической известности, быстро переросшей в славу, значительная часть мужской половины украинского населения была, что называется, у её ног. Она стала предметом эротических мечтаний многих мужчин. Некоторые из них, по свидетельству очевидцев, ради возможности лицезреть её и быть к ней ближе выбивались даже в партийный актив «Батькивщины».

На некоторое время Юлия превратилась в секс-символ. И, кажется, ей это доставляло удовольствие. Она охотно позировала в кампании футболистов и призеров-единоборцев, окружая себя носителями эдакого «первородного мужского начала», которые еще больше подчеркивали её женственность и привлекательность. В период оппозиционной борьбы она постоянно находилась в обществе мужчин, которые были не просто её коллегами и однопартийцами, но и «оруженосцами», защитниками и даже добровольными телохранителями. Многие из них внимали каждому её слову, возможно, надеясь и на особую женскую благосклонность или хотя бы внимание.

Кое-кто утверждает, что Тимошенко активно использовала и продолжает использовать свою сексуальную привлекательность для достижения собственных целей.

Один из её оппонентов, известный политик Василий Волга, писал:

«Она старается представить себя женщиной многого достигшей, богатой и при этом достаточно доступной. В этом она эффективно использует модель поведения английской королевы Елизаветы I. Суть его в том, что все европейские монархи хотели заполучить себе в союзники Англию через супружество с Елизаветой. И она демонстрировала расположение и позволяла целовать себя в щечку то одному принцу, то другому. То есть она — сильная, в то же время казалась доступной и благодаря этому достигла своих целей. Так же и Тимошенко. Она, например, в разговоре с политиком может спокойно допустить некие непристойные двусмысленные выражения и мгновенно вернуться к официальному деловому разговору. И это действует.

Политик, который привык к сухой политической игре, попадая в атмосферу сексуальной предрасположенности, начинает теряться»[462].

Наблюдения В. Волги, кстати сказать, подтверждают и точку зрения Инны Богословской, основанную на её опыте работы в парламенте. Здесь налицо выигрышная амбивалентность приема «разговор на одном языке». Говоря двусмысленности или потакая им, женщине легко сойти за «своего парня». А если не получится, то легче разыгрывать роль «соблазнительницы».

К периоду активного использования образа «секси» относятся эксперименты Тимошенко с перевоплощениями — от женственной и таинственной полуженщины-полудевушки с распущенными волосами и нежной улыбкой до байкера в кожаном черном плаще, на фоне «харлея» призывающего теневой капитал «выйти из тени». Однако очень скоро стало понятно, что чрезмерный акцент на сексизме и апелляция к мужской чувственности могут принести больше вреда, чем пользы. Роль мужской соблазнительницы, так подходящая для сплошь маскулинной бизнес-среды, оказалась не слишком уместной в политической деятельности. В парламенте и вообще в политических верхах это вполне эффективно продолжало бы работать и дальше. Но электорат, с помощью которого только и можно удержаться у власти, состоит не только из мужчин, но и из женщин, причем не абстрактных, а вполне реальных жён, невест, матерей, сестер и возлюбленных этих самых мужчин. Стремясь с помощью женских уловок заполучить в свои союзники мужскую часть избирателей, Юлия Тимошенко неизбежно рисковала потерять не менее значительную долю женского электората. Учитывая степень женского влияния в семье, нетрудно представить, скольких мужчин отговорили бы голосовать «за Юлю» ревнивые и ревнующие избирательницы.

Допустимо думать, что политический инстинкт и профессиональный расчет позволили Юлии Тимошенко и её ближайшему окружению разработать иной алгоритм смысловых и образно-стилистических презентаций, ориентированных на долгосрочный эффект. Такой тактикой стала множественная идентичность, позволяющая опираться на различные социальные (половозрастные, профессиональные), а стало быть, и электоральные группы. Да, несомненно, с момента первого премьерства как в поведении, так и во внешности Юлии Тимошенко стало более заметно проявляться «материнское начало». Об этом свидетельствуют её материалистская риторика и уверенная манера говорить. Это отражает и её подчеркнуто персонифицированная социальная политика, ориентированная на поддержку малоимущих слоев населения. На это указывает даже её наконец-то стилистически устоявшаяся прическа — пшеничная коса, своими внушительными размерами символизирующая плодородие украинских черноземов.

Но все это вовсе не означает, что Юлия Тимошенко отбросила «за ненадобностью» другие маски и роли. Напротив, одной из главных целей всех её перевоплощений является желание казаться «своей» для любой электоральной группы: матерью, дочерью, сестрой, подругой, женщиной-мечтой, возлюбленной. Незадолго до судьбоносных для нее президентских выборов 2010 года в объект влияния превратились даже украинские дети: в магазинах накануне нового 2009/10 учебного года в продаже появились ученические тетрадки с фотографией «красивой тети» Юлии Тимошенко с тигренком на руках.

В такой парадигме множественной идентичности сексуальность, тем не менее, не исчезла полностью. Просто она стала использоваться более дозированно и прицельно. «Поздняя» (зрелая, но моложавая) Юлия Тимошенко вступила в тонкую и изощренную игру с политиками и избирателями. В некоторых случаях она даже не лишала себя удовольствия распалить в мужчинах-политиках либидо. Например, очевидцы рассказывают, что на заседания правительства Юлия Тимошенко любила появляться в облегающей фигуру одежде, которая не скрывала, а, напротив, подчеркивала её формы и делала соблазнительной для членов кабинета министров, большинство которых, конечно, были мужчины. При этом для усиления эффекта премьер постоянно ходит по залу, давая подчиненным возможность полюбоваться своей фигурой. Один из участников таких заседаний уверяет, что обезоруженные члены правительства бывают более покладистыми в принятии решений. Можно также вспомнить знаменитые «премьерское» и «путинское» платья.

В других случаях Тимошенко, напротив, дает понять, что ей-то, несмотря на брак и материнство, в большей степени свойственно целомудрие (на это, например, намекал её фисташковый туалет, который она надела на встречу с патриархом Русской православной церкви Кириллом) или почти девственная чистота (воплощенная, в частности, в богатой гамме розово-белых нарядов).

Вообще определение власти в терминах родства (отец, мать) или репродуктивной роли (супруг, дева, аскет, любовник), по мнению Т. Щепанской[463], — это обычная практика не только для традиционного, но и для современного общества. За каждым из этих терминов стоят разные коммуникативные стратегии власти. Как считает исследовательница, метафорическая вербализация властных отношений в терминах «антиматеринства» или «девства» характерна для обществ, находящихся в состоянии разброда и разъединения, она наиболее ярко проявляется в периоды бунтов и революций. Мифологема антиматеринства (нематеринства, девственности) содержит в себе деструктивные установки и несет программу дезинтеграции систем управления. В свою очередь, консолидационные усилия власти выражаются терминами и образами «порождения», «материнства», умножения, роста. Если власть хочет самосохраниться, то ей приходится поддерживать демографическую активность в обществе, демонстрировать пронатализм. Материнская символика воспринимается как интегративная и консолидационная. Тогда как симптомы демографического кризиса — фактически кризиса материнства — расцениваются как деструктивный символ и могут привести к отторжению такой власти, которая не способна преодолеть негативные явления в демографической ситуации.