С 1943 года в НКГБ СССР стала систематически поступать информация о росте напряженности в ряде тыловых регионов, связанной с адаптацией инвалидов к новым материально-бытовым, социально-политическим и психологическим условиям жизни. Необустроенность, голод, болезни, равнодушие и злоупотребления местных властей — все это порождало массовое раздражение, недовольство инвалидов, принимавшее порою деструктивную направленность. Имелись также данные о наличии среди инвалидов предателей и агентов немецкой разведки.

…Тяжелые материально-бытовые условия жизни, факты злоупотреблений местных должностных лиц служебным положением, имевшие место нарушения законов при назначении пособий и пенсий, отказы в ходатайствах, волокита, непредоставление льгот по налогам и многое другое — вот некоторые из предпосылок, провоцировавших инвалидов войны, преимущественно молодых 20–35-летних парней, на совершение преступлений. Часть инвалидов войны, выброшенных на обочину жизни, спекулировала, пьянствовала и хулиганила на рынках, привлекалась преступными элементами к мошенничеству, кражам, бандитизму, что сразу отразилось на состоянии общественной безопасности в стране».

О том, как жили инвалиды той войны, свою историю поведал киевлянин Ю.А. Багров: «Мне было семь лет, когда мы приехали из эвакуации в Киев. Мы жили в доме возле Бессарабки, там же недалеко была моя школа. Вокруг Бессарабки, вплоть до «второй Бессарабки», там, где сейчас стоит Дворец спорта, вдоль дороги стояли «рундуки» — такие прилавки, на которых торговали колхозники. Возле этих «рундуков» любили собираться инвалиды, в основном безногие, на тележках. Они играли в карты, в «очко», в «буру», в «секу». Играли и в «наперстки». Они не воровали, но «раздеть» в карты или в наперстки какого-нибудь крестьянина считалось доблестью. Когда холодало, инвалиды ночевали в вырытых ими землянках на Собачьей тропе (возле улицы Леси Украинки). Если же кто-то не хотел или не мог туда идти ночевать, то он спал под рундуком.

И вот однажды, когда я шел из школы, потерял сознание и упал от голода. Мама тогда потеряла или у нее украли продовольственные карточки, и мы голодали. Когда я очнулся, то увидел перед собой руку с куском хлеба и услышал: «Ешь, пацан, ешь». Так я познакомился с инвалидом — дядей Гришей, так я его называл. «Дяде» было лет 19–20, у него не было обеих ног. Когда «дядя Гриша» накормил меня хлебом, он сказал: «Пацан, ты когда из школы идешь — заходи сюда, хорошо?» И я стал заходить к «дяде Грише» каждый день. Садился рядом с ним на камень (он обязательно на него мне что-нибудь подстилал и говорил: «чтобы простатита не было») и наблюдал, как он играет в карты. Однажды, когда я пришел к нему после школы, «дядя Гриша», не отрываясь от игры, сказал: «Держи, пацан» и протянул мне руку в которой было что-то зажато. Я до сих пор помню эту чуть подтаявшую влажную ириску, которую он где-то для меня добыл. Это была первая в моей жизни конфета.

Так я несколько месяцев подряд приходил после школы к «дяде Грише». И узнал, что ноги он потерял в Корсунь-Шевченковском котле. В 43-м ему исполнилось 17 лет, его призвали и с тысячами других мальчишек, даже не выдав оружие, бросили в эту мясорубку. Сказали: «Оружие добудете в бою!» Им даже форму не выдали — не хотели тратить ее на пушечное мясо. А потом, после госпиталя и демобилизации, домой в село он не вернулся. Знал, что лишний рот в крестьянской семье — это страшная обуза. Живет только тот, кто может работать. И вот таких инвалидов на Бессарабке каждый день собиралось человек 400. Играли, пили, иногда дрались между собой. Они не боялись никого, потому что уже давно все потеряли, эти 20-летние мальчишки. Уважали только местного участкового, который сам был раненый фронтовик и, как говорили инвалиды, был нашего разлива. Терпеть не могли во множестве появившихся щеголеватых «фронтовиков» с одним-двумя орденами на груди. Называли их «мичуринцами». Я спросил: почему «мичуринцы»? «Они, когда мы воевали, в Ташкенте отсиживались, груши мичуринские кушали», — ответил «дядя Гриша».

Были среди таких, как «дядя Гриша», и те, которых называли «самоварами». Как пишет А. Добровольский, что именно так, «очень точно называли в послевоенной стране тяжело изувеченных взрывами и осколками людей — инвалидов, у которых не было ни рук, ни ног. Судьба этих «обрубков войны» до сих пор остается «за кадром», а многие из них так и числятся без вести пропавшими». Почему их называли «людьми-самоварами», автору статьи объяснил незнакомый мужичок на Валааме: «— А как же их по-другому назвать, — ведь при туловище-то один «крантик» остался!… Большинство калек — бывшие военные, увечья на фронте получили, у многих ордена, медали… В общем, заслуженные люди, но в таком виде стали никому не нужные. Выживали, побираясь на улицах, на рынках, у кинотеатров. Но, как говорят, сам Иосиф Виссарионович приказал эту публику ущербную увезти с глаз долой, спрятать подальше, чтобы городского вида не портили».

«ПРОДОЛЖАЮТ НИЩЕНСТВОВАТЬ»

От «людей-самоваров» избавлялись в те времена достаточно просто и безжалостно: их вылавливали и вывозили в неизвестном направлении. Так, в один прекрасный день из Киева их сразу же исчезло несколько тысяч… «Был месяц май, — свидетельствует ЮА. Багров. — Однажды я, как всегда, пришел на Бессарабку и, еще не доходя, услышал странную тревожную тишину. Было странно, тревожно тихо, даже продавцы говорили полушепотом. Я сначала не понял, в чем дело, и только потом заметил — на Бессарабке не было ни одного инвалида! Потом, шепотом, мне сказали, что ночью органы провели облаву, собрали всех киевских инвалидов и эшелонами отправили их на Соловки. Без вины, без суда и следствия. Чтобы они своим видом не «смущали» граждан. Мне кажется, что инвалиды прежде всего вызывали злость у тех, кто действительно пересидел войну в штабах. Ходили слухи, что акцию эту организовал лично Жуков. Инвалидов вывезли не только из Киева, их вывезли из всех крупных городов СССР. «Зачистили» страну. Рассказывали, что инвалиды пытались сопротивляться, бросались на рельсы. Но их поднимали и везли. «Вывезли» даже «самоваров» — людей без рук и без ног. На Соловках их иногда выносили подышать свежим воздухом и подвешивали на веревках к деревьям. Иногда забывали, и они замерзали. Это были в основном 20-летние ребята».

Автор «Валаамской тетради» Е. Кузнецов в своей книге тоже называет истинную причину их выселения: «Уж слишком намозолили глаза советскому народу-победителю сотни тысяч инвалидов: безруких, безногих, неприкаянных, промышлявших нищенством по вокзалам, в поездах, на улицах, да мало ли еще где. Ну посудите сами: грудь в орденах, а он возле булочной милостыню просит. В течение нескольких месяцев страна-победительница очистила свои улицы от этого «позора»!» Поэтому специально для «самоваров» были открыты так называемые богадельни в Кирилло-Белозерском, Горицком, Александро-Свирском, Валаамском и других монастырях. Так, например, по Указу Верховного Совета Карело-Финской ССР в 1950 году на острове Валаам, в бывших монастырских зданиях, был размещен дом инвалидов войны и труда. Как подчеркивает С. Цыганкова, они попадали сюда по совершенно разным причинам: «Кто-то добивался этого сам, не захотел быть обузой для родственников, от других отказались близкие люди, третьи не смогли приспособиться к мирным условиям жизни. Те, кто в состоянии трудиться, работали, а получив заработную плату или фронтовую пенсию, пропивали ее в одночасье, заливая алкоголем одиночество и тоску. А еще ходили на костылях и ездили на своем инвалидном транспорте — колясках, каталках, передвигавшихся с помощью так называемых утюжков, специальных приспособлений на руках, за шесть километров от поселка к причалу, когда туда приплывали пароходы из Сортавалы, чтоб увидеть нарядных и веселых людей, посмотреть на настоящую жизнь. Уехать с острова они не могли, не было документов, денег. Некоторые же вообще никогда не покидали своих мест: они постоянно лежали в корзинах — это были инвалиды, оставшиеся без рук и ног».