— Успеем ли к лету изготовиться?

— Дважды ходил я на Казань зимой, и оба раза неудачно — погода препятствовала ратному делу. Видать, Господу Богу неугодно, чтобы мы зимой нехристей бусурманских воевали. Времени у нас для подготовки нового похода и впрямь мало, но и то надобно иметь в виду: ныне казанцы слабы, а к зиме могут укрепиться ногаями, астраханцами и крымцами. Так что времени упускать нельзя. И вот о чём ещё не запамятуй. Когда шёл я по нижегородской земле к Казани, то немало наслышан был о разбойниках, поселившихся в тамошних лесах. И тем беглым людишкам несть числа. При них немало разного оружия — нашего и татарского, даже пушки есть. Так надобно послать к ним грамоты, чтобы шёл разбойный люд к Казани и воевал татар. Коли одолеем казанцев-все прощены будут за свои злодеяния. К тому же для окончательного ослабления татар следует поселить в их землях как можно больше русских людей. А где их взять? Вот я и решил: беглых людишек, которые верно послужат мне на поле брани, наградить землями в Казанском крае.

— Из Свияжска дошли до нас худые вести: многие дети боярские, стрельцы и казаки больны скорбутом[209]- одни уже померли, другие лежат в великих мучениях.

— Святой отец Сильвестр писал в «Домострое», будто от скорбута ягоды свороборинные[210]помогают: надобно теми ягодами десна и зубы натирать. Вели лекарям закупить в зеленном ряду Китай-города ягоды свороборинные и отправить их на Свиягу.

— И ещё одна беда приключилась в Свияжске… — Алексей вдруг смутился, бледное лицо его покрылось румянцем.

— Что там ещё поделалось? — грозно спросил царь.

— Великое непотребство творится среди тех, кто здоров: многие воины бритву накладывают на свои бороды, угождая бабам, блуд сотворяют с младыми юношами, растлевают Богом освобождённых полонянников, благообразных жён и добрых девиц.

Видя смущение Алексея, царь громко расхохотался.

— Мужиков в Свияжске много, а баб мало, вот и блудят воины. Скажу отцу нашему митрополиту Макарию, чтобы духовной молитвой помог воинам стать на путь истины.

Иван Васильевич прошёл в покои жены. При виде мужа Анастасия отложила в сторону рукоделие, легко поднялась со своего места, обняла его шею тонкими руками.

— Что такой смурный сегодня?

— Дела не радуют, голубица моя.

— А ты позабудь на время про дела-то, все печали минут. И без тебя есть кому о делах думать — мало ли бояр да дьяков.

Иван внимательно всмотрелся в лицо жены. Пять лет живут они вместе, а любят друг друга по-прежнему, как в первые дни после свадьбы. Правда, за минувший год Анастасия сильно изменилась — лицо побледнело, от глаз побежали лучики морщин. Тому есть причина: сильно печалится она о детях своих, скончавшихся во младенчестве. В августе 1549 года родилась царевна Анна, но ровно через год прибрал её Господь. В марте прошлого года появилась на свет царевна Мария и тоже вскоре скончалась. Но хоть сильно печалится Анастасия о детях своих погибших, виду, однако же, старается не подавать, пытается всячески приободрить мужа, когда тот падает духом от бесконечных неурядиц. Зардевшись, поведала ему приятную новость:

— А у нас вскоре вновь дитё должно народиться, на третий раз непременно наследник будет.

Иван нежно погладил жену по спине.

— Юница ты моя пригожая! От тебя словно свет радости струится, все печали мои развевая. Заботят же меня казанские дела. В марте Семён Микулинский прислал весть, что горные люди волнуются, многие из них ссылаются с казанцами. И по тем вестям послал я в Свияжск князей Александра Горбатого и Петра Шуйского. Когда же они явились на место, то оповестили меня, что горные люди все изменили мне, сложились с Казанью, а когда воеводы послали на них казаков, то казанцы тех казаков побили, около семи десятков порешили, а пищали их забрали.

— Не печалься, государь, вслед за худыми вестями непременно пожалуют добрые.

— Худых вестей немало, моя юница. Наш дядя, Михаил Глинский, послал в Свияжск из Васильсурска за кормом казаков в судах. Так тех казаков казанцы всех перебили, даже пленных не пощадили. А в Казани порешили тех детей боярских, которые приехали в город с воеводским обозом. И ещё одна худая весть: ногаи дали казанцам астраханского царевича Едигера Магмета. Так ведь и это ещё не всё. В Свияжске многие люди больны скорбутом, а те, кто здоров, впали в разврат. Митрополит Макарий послал туда протопопа Тимофея — мужа изрядного, наученного боговдохновленному писанию, вместе со святой водой и поучением от митрополита.

— Слышала я, из Касимова Шиг-Алей приехал. Что ему от тебя надобно?

— Шиг-Алей советует идти на Казань не летом, а зимой, говорит, летом на Русь могут нагрянуть другие враги. Да к тому же казанская земля летом сильно укреплена труднопроходимыми лесами и водами, а это крепость великая, потому зимой воевать Казань сподручнее.

— Что же ты ему ответил?

— Сказал, что два раза ходил на Казань зимой и проку от тех походов не было. К тому же воеводы со многими ратными людьми уже отпущены на судах с большим нарядом и со всеми запасами. А что у казанцев леса и воды — крепости великие, то Бог и непроходимые леса проходимыми делает, и острые пути в гладкие претворяет.

— Не ходил бы ты, Ваня, на Казань, пусть воеводы воюют. Всегда тревожусь я, когда тебя рядом нет.

— Не тревожься, юница моя славная, покорю Казань — всегда рядышком с тобой буду.

— То-то было бы славно!

— А пока я стану воевать Казань, ты займись богоугодными делами — освобождай из-под царской опалы, вызволяй невинно осуждённых людей из темниц.

Дьяк Анфим Сильвестров подъезжал к Туле, куда был послан казначеем Хозяином Юрьевичем Тютиным для проверки правильности сбора тамги[211]. Казначеем его господин стал в прошлом году а ранее того они уже несколько лет были в дружбе и совместном деле — давали в рост деньги литовским торговым людям. Поповскому сыну и думать нечего было о службе в государевой казне в должности дьяка, однако царь явил ему великую милость, любя отца его, благовещенского священника Сильвестра. Он без колебаний удовлетворил просьбу Хозяина Тютина о назначении Анфима казначейским дьяком, позволил поповичу видеть свои государские очи.

Отец учил Анфима верно служить государю, который дозволил ему трудиться в своей царской казне у таможенных дел, быть послушным казначеям, с товарищами советным, с подьячими, мастерами и сторожами грозным и любовным, а с домашними — добрым. Анфим так и поступал. Это был спокойный, приветливый и набожный человек с округлым чистым лицом, на котором выделялись большие голубые глаза, и светлыми прямыми волосами. Завидев тульский кремль, Анфим остановил коня и усердно перекрестился в сторону величественного соборного храма архистратига Гавриила, возвышавшегося над кремлёвскими каменными стенами. Все церкви в городе и на посаде были в Туле деревянные. Каменный кремль строили в бытность Василия Ивановича, а завершали в страшный год нашествия на Русь Мухаммед-Гирея[212], о котором московские старики до сих пор вспоминают с ужасом. Кремль стоял на невысоком пригорке на берегу реки Упы. Внутри крепостных стен виднелось больше сотни дворов, принадлежащих тульским дворянам и детям боярским. В зимнюю пору они обычно пустовали, а летом заполнялись служилыми людьми. В середине города выделялись дворы наместника, владыки и государя. Поблизости от них были клети осадных пушкарей, затинщиков[213] и чёрных людей. Анфим отыскал глазами хорошо знакомую ему государеву клеть, в которой хранилась казна. К городу примыкал посад, окружённый деревянной стеной с воротами и башнями. В Никитском конце[214] Анфим приметил Предтеченский монастырь с двумя деревянными церквами. Монастырь окружала ограда, внутри которой стояли кельи игумена, двух священников, дьякона и дюжины монахов. При монастыре была слободка, в которой жили монастырские крестьяне- пашенные и торговые.