— Разве я сказал «нет», князь? — улыбнулся Ягуба.

Пока он ел, Святослав подробно растолковал ему всё, что надлежало сделать в Киеве, и написал короткое письмо.

Всю дорогу — от Чернигова до Киева — Ягуба гнал бешеным галопом, пересаживаясь с одного коня на другого. Только миновав городские ворота, он поехал шагом. Спешился у высокого нового, не успевшего ещё потемнеть забора, постучал тяжёлым кованым кольцом в глухую дверь. В окошко выглянул сторож, узнал, отворил калитку, впустил Ягубу и меченошу. Не успел Ягуба подойти к красному крыльцу, как на верхней ступени появился Яким. Сегодня в нём мало бы кто узнал того армянина-менялу, что помог когда-то Святославу. Седой, но по-прежнему с острым, умным взглядом немного грустных глаз, Яким встретил гостя приветливой улыбкой.

   — Рад видеть тебя, боярин, в добром здравии, — поклонился он и повёл Ягубу в дом.

Ягуба ещё не был боярином. Воеводой бывал. Но, проиграв несколько битв, больше воинских поручений от князя не получал, а остался при нём в странном качестве то ли старшего дружинника, то ли милостника[47], надзирающего над дворскими и тиунами, ведающего всем и ничем.

Вот и теперь, в сорок лет, пришлось ему, словно юнцу, скакать в Киев. И хотя Ягуба отлично понимал всю важность порученного ему дела, всё в нём протестовало. Так или иначе, ему придётся встретиться и разговаривать с Петром и от имени князя выступать просителем перед молодым великим боярином. Потому и приехал Ягуба к Якиму, что не хотел вопреки повелению Святослава вести переговоры с Петром, а задумал проделать все при посредстве мудрого армянина, с которым давно уже нашёл общий язык и общие интересы.

В обращение «боярин» купец вкладывал не столько лесть, сколько искреннее уважение и уверенность, что не сегодня, так завтра станет Ягуба боярином.

Заметив, что Яким вполголоса отдаёт распоряжения холопам, Ягуба одним словом отвёл весь сложный и долгий ритуал приёма гостя:

   — Потом... — И тяжело сел на лавку.

   — Яким сразу же всё понял и отпустил челядь.

   — Святослав Черниговский преставился...

Яким перекрестился.

   — Мир его праху...

   — Вдова три дня не сообщала никому, и Олег Святославич успел запереться в Чернигове.

Яким кивнул.

   — Наш Святослав осадил Чернигов. Известно ли о том в Киеве?

   — Нет.

   — Думаю, никто меня обогнать не сумел. Так что в Киеве получат известие лишь завтра... — Ягуба помолчал, потом добавил: — Я без сил... Не для моего возраста такая скачка. А князь просил переговорить с боярином Петром.

Яким мгновенно понял и спросил:

   — О чём его просить?

   — Чтобы Пётр сегодня же изыскал возможность изложить великому князю доводы в пользу Святослава и подкрепить их богатыми дарами, кои мы с тобой выберем в твоих сундуках. Дары, достойные великого князя...

   — И князя Святослава, — добавил Яким. — Сам ты, боярин, к Петру Бориславичу идти не хочешь?

   — Сам знаешь, зачем спрашиваешь! — резко оборвал его Ягуба.

   — Як тому, боярин, — спокойно продолжал Яким, — что Пётр Бориславич непременно догадается, кто прискакал от князя, и спросит, почему не ты пришёл к нему.

   — Возраст мой таков, мог и без сил упасть у твоего порога.

   — Нужно ли самому Петру Бориславичу подарки нести?

   — Не узнаю тебя, Якимушка, — с усмешкой протянул Ягуба.

   — Моё дело спросить, — сказал Яким. — А ежели великий князь спросит, кто их успел доставить Петру?

   — Он спросит Петра, Пётр и ответит. — Ягуба стал раздражаться.

   — Ты, боярин, почти два дня скакал сюда, так ведь?

   — Ты это к чему?

   — К тому, что на всякий вопрос нужно иметь готовый ответ. У тебя на это два дня было.

«Да, засиделся я в глухом Новгороде-Северском, отвык от умных бесед», — подумал Ягуба, а вслух сказал:

   — Что думаешь предложить для подарка?

   — Дарить всего лучше жемчуга или самоцветы. Есть у меня ларец рыбьего зуба, насыпем туда доверху скатного жемчуга... И красиво, и дорого.

   — Не слишком ли дорого?

   — Не дороже Черниговского стола, боярин.

   — Не зови меня боярином! Не вышел я рылом! — рассердился Ягуба.

   — Зря так говоришь. В русском языке есть слова получше.

   — Ты их знаешь? — с вызовом спросил Ягуба.

   — Конечно. Лучше сказать «ещё не дорос». И думается мне, что ты как раз дорастёшь после восшествия Святослава Всеволодовича на Черниговский престол. Хотя самую трудную часть дела выполню я. — И, пустив эту слегка отравленную язвительностью стрелу, Яким ушёл.

Несмотря на поздний час, боярин Пётр Бориславич без промедления принял Якима.

Боярин работал на ромейский манер, сидя за столом в высоком жёстком кресле, и писал. Увидев Якима, он встал, пошёл ему навстречу, тепло поздоровался. Были они знакомы ещё со времён княжения Святослава на Волыни. И позже боярин прибегал к помощи Якима, уважая в нём тонкого знатока красивых вещей и ловкого, оборотистого менялу, а потом и торгового гостя. И ещё их сближала любовь к книжной мудрости. Говорили они обычно по-гречески, что облегчало изложение и практически избавляло от опасности подслушивания.

После красочных и витиеватых приветствий, от которых оба они получали видимое удовольствие, боярин Пётр налил в два дорогих, выточенных из горного хрустала бокала греческое густое красное вино, поставил корчагу холодной воды и сел, жестом предлагая сесть и гостю, и подал ему один бокал.

   — В субботу опочил князь Черниговский, — сказал Яким, разбавив вино и сделав маленький глоток.

Боярин застыл со своим бокалом в руке.

   — Князь Святослав Всеволодович осадил Чернигов.

   — Откуда сие известно? — спросил боярин и сразу же улыбнулся своей догадке: — Можешь не говорить. Полагаю, Ягуба прискакал.

Яким кивнул.

   — И тебя ко мне прислал?

Яким опять кивнул.

   — Всё не может смириться, что я боярин, а он невесть кто, милостник. А то, что деды и прадеды мои боярами служили Киеву от времён Аскольда, а его — землю пахали, ему вроде и невдомёк. Свою зависть до сих пор облачает в одежды благородного негодования — как, мол, посмел я уйти от нашего князя, коему все мы начали служить ещё в детской дружине... Ну да Бог с ним... чего хочет князь?

   — Чтобы ты, боярин, сообщил новость великому князю и поднёс ему дары от Святослава.

   — Завтра утром?

   — Завтра утром гонец от Олега доскачет. Надо бы упредить.

   — Что за дары?

Яким выглянул за дверь, вернулся с холопом, который молча поклонился и поставил ларец на стол боярина.

Пётр открыл ларец, заглянул, удовлетворённо кивнул головой.

   — Из твоих подклетей подарок? — усмехнулся он.

   — Иди, — сказал холопу Яким и, когда тот вышел, ответил боярину: — Нешто смог бы Ягуба с таким подарком так быстро доскакать до Киева?

   — Можно ли ему доверять? — спросил боярин, имея в виду холопа.

   — Можно, он сын кормилицы моего старшего. Молочный брат.

   — А ещё одного такого ларца у тебя не найдётся?

   — Смотря для чего, — осторожно сказал Яким.

   — Уж не подумал ли ты, что для себя прошу? Ай-ай-ай, Яким, стареешь... Я нашего князя люблю, для него всё и так сделаю. Это мне нужно для дворского, чтобы не я, а он великому князю докладывал, но теми словами, что нам надобны.

Яким поклонился, выражая восхищение.

   — Если ты начнёшь собираться сейчас, я поеду домой и смогу вручить тебе второй подарок у входа в великокняжеский дворец. Только будет ларец не рыбьего зуба, а сандалового дерева.

   — Главное, как учат нас древние философы, не форма, а содержание.

Яким поклонился опять, оценив остроумие собеседника.

Дворский Ростислава Киевского, боярин Рогуйло, принял Петра не сразу. Время шло, скоро во дворце начнут гасить огни... Пётр начал уже беспокоиться за исход порученного ему дела. И потому в самый последний момент, когда знакомый холоп уже вносил в горницу ларец, предназначенный дворскому, Пётр отстегнул свой осыпанный лалами касожский кинжал, что на весу режет волос, и положил на ларец.