Изменить стиль страницы

— Рубленник тебе новый.

Выводков отвесил спекулатарю низкий поклон.

— Разумею и пашню пахати и срубы ставити.

— А и хоромины князь-боярам?

— На том и живу.

Ваську увели на постройку.

На обведённом тыном лугу рубленники ставили повалушу[78]. Глухой подклет уже был почти готов.

Староста долго опрашивал Выводкова, пока наконец задал ему несложный урок.

К полудню пришёл на постройку боярин. Работные людишки побросали топоры и, распростершись ниц, трижды стукнулись о землю лбами. Симеон хлестнул в воздухе плетью.

— Робить!

Васька первый вскочил. Князь с приятным изумлением поглядел на статного рубленника.

— Пядей[79]то сила в холопьих плечах! — распустил он в улыбку толстые губы и намотал на палец край волнистой каштановой бороды.

Спекулатарь приложился подобострастно к поле княжеского кафтана.

— По господарю и людишки. Аль вместно князь-боярину Симеону, опричь богатырей, иных холопей на двор свой вводить?

Польщённый князь самодовольно заложил руки в бока.

— Нынче гости ко мне пожалуют.

Он подошёл поближе к холопу и деловито оглядел его.

— За столом ходить в трапезной будешь. Пускай бояре поглазеют на богатырей моих!

И, подавив двумя пальцами в багровых жилках нос, прибавил, обтирая пухлые руки о полы кафтана:

— Волю яз зрети ныне в хороминах единых могутных холопей!

Сторож на вышке ударил в колокол. Ряполовский вгляделся в расползающуюся тягучей кашицей дорогу.

— Скачут, никак?

До слуха отчётливо доносилось чавкающее жевание копыт. За выгоном показались подпрыгивающие колымаги.

Князь развалистою походкою пошёл к крыльцу.

Прежде чем сойти с колымаг, гости намеренно долго возились, медлительно складывали на руки согнутым в дугу холопьям шубы и осанисто разглаживали встрёпанные бороды.

— Дай Бог здоровья гостям желанным! — прогудел Симеон.

— Спаси Бог хозяина доброго — в один голос ответили бояре и подошли к крыльцу.

Ряполовский ответил поклоном на поклон и искоса поглядел, чья голова склонилась ниже.

Дмитрий Овчинин почти коснулся рукою земли. Михаил Прозоровский и Пётр Щенятев[80] ткнулись за ним ладонями в грязь. Симеон разогнулся и снова, тяжело отдуваясь, по-бычьи мотнул головой. Овчинин согнул правую ногу и сделал вид, что собирается стать на колени. Тотчас же остальные согнули обе ноги.

Так, стараясь изо всех сил выказать почтение и перещеголять друг друга, долго пыхтели и кланялись хозяин и гости.

Холопи лежали в густом месиве из снега и грязи, не смея пошевельнуть коченеющими пальцами.

Наконец Ряполовский кивнул тиуну.

Широко распахнулась, повизгивая на ржавых петлях, резная дверь. Гости по одному прошли в сени. Позади всех грузно шагал, вскидывая смешно короткими чурбаками ног, хозяин.

В трапезной все строго уставились на образа и степенно перекрестились.

— Показали бы милость, посидели б с дороги, — предложил Симеон, показывая рукою на обитую алой парчой долгую лавку.

Чинно усевшись, они молча уставились перед собой и вытянули шеи так, как будто что-то подслушивали. У двери, готовый по первому взмаху броситься сломя голову куда угодно, стоял, затаив дыхание, тиун.

Прозоровский заёрзал на лавке.

— Аль молвить что волишь? — услужливо подвинулся к нему князь.

— Убери тиуна того.

— Изыди! — тотчас же брызнул слюною Симеон и плотно прикрыл дверь за холопом.

— Язык не притаился бы где? — подозрительно оглядели гости полутёмную трапезную.

Хозяин уверенно прищёлкнул пальцами и постучал в дубовую стену.

Тиун тенью скользнул в сенях и сунул голову в дверь.

— Слыхать, будто в хороминах людишки хаживают?

Приложив к уху ладонь, Антипка в страхе прислушался.

— Не можно человеку в хороминах быти, коли не было на то твоей милости.

Князь угрожающе взмахнул кулаком.

— Ежели запримечу…

И, лёгким движением головы отпустив тиуна, раздул чванливо обвислые щёки.

— Без воли моей не токмо человек — блоха не прыгает!

Овчинин протяжно вздохнул. Ему эхом отозвались Щенятев и Прозоровский.

Симеон Афанасьевич грузно опустился на лавку.

— Сдаётся мне — невеселы вы.

Щенятев похлопал себя по бёдрам и разгладил живот.

— А и не с чего ликовать, Афанасьевич. Слыхивал, поди, каково на Москве?

Хозяин широко раскрыл рот и встряхнулся, точно пёс, которого одолели неугомонные блохи.

— Слыхивал. Токмо кручиною не кручинюсь.

Он гулко вздохнул и сверляще пропустил сквозь жёлтые тычки редких зубов:

— Не бывать тому николи. Краше на Литву податься, нежели глазеть, как хиреет сила земщины.

Овчинин закрыл руками лицо.

— А в остатний раз, егда сидел в думе с бояры, тако и молвил: «Самодержавства, дескать, нашего начало от Володимира равноапостольного[81]; мы, дескать, родились на царство, а не чужое похитили!»

Щенятев заткнул пальцами уши и с омерзением сплюнул через плечо.

— Сухо дерево, завтра пятница… А не той молвью молвить, а не тому ухосвисту вещать.

И с неожиданной гордостью:

— А мы чужое похитили? Не от дедов ли в вотчинах, како Бог издревле благословил, господарим?

Его рябое лицо подёрнулось синею зыбью, и багровые лучики на мясистом обрубочке носа зашевелились встревоженным роем паутинных червей.

— А ещё да памятует, да крепко пускай памятует великой князь: обыкли большая братья на большая места седати. Не прейти сего до скончания века.

Туго натянутой верблюжьей жилой звучал его голос. И были в нём жестокая боль и упрямая жуткая сила.

— Да памятует Иоанн Васильевич!

Что-то зашуршало в подполье. Прозоровский торопливо сполз с лавки и приложился щекой к полу.

— Мыши! — выдохнул он в суеверном страхе и перекрестился. — Не к добру, Афанасьевич. Сдаётся мне — тут под полом и гнездо мышиное.

Овчинин хрустнул пальцами.

— Не к добру. Высоко мышь гнездо вьёт — снег велик будет да пути к спокою сердечному заметёт.

Симеон Афанасьевич приподнял гостя с пола и затопал ногами.

— Кш, проваленные! По всем хороминам тьмы развелись!

Но тут же хитро прищурился.

— Да и мы не лыком шиты. Не мудрей меня лихо. Ухожу яз в хоромины новые.

Щенятев расчесал пятернёй мшистую бородку свою и крякнул.

— Оно, при доброй казне, от лиха завсегда уйти можно.

Заплывшие глаза хозяина польщённо сверкнули.

— Не обидел Бог казною, Петрович. В подклете-то во — коробов (он широко развёл руками и поднял их над головой). Токмо казною и держимся.

Они снова уселись, успокоенные. Прозоровский скривил в ехидной улыбке толстые губы.

— А поглазеем, како без высокородных поволодеет великой князь! Како без земщины устоит земля Русийская!

И к Ряполовскому, полушёпотом:

— Репнин Михайло намедни в вотчину ко мне колымагою заходил.

Симеон насторожился.

— Сказывал, будто в Дмитрове, Можайске да Туле и Володимире по всем вотчинам ропщут бояре.

Щенятев не вытерпел и перебил Прозоровского.

— Дескать, покель время не упустили, — посадить бы на стол Володимира Ондреевича, князя Старицкого.

Кровь отхлынула от лица Симеона. Обмякшие подушечки под глазами взбухли чёрными пузырёчками, а на двойном затылке завязался тугой узел жил.

— А ежели проведает про сие от языков великой Князь?

Гости задорно причмокнули.

— Ни един худородный про то не ведает. А среди земщины покель нет языков.

Низко свесилась голова Ряполовского. Зябко ёжились тучные плечи его, и испуганные глаза робко прятались в тараканьих щёлках своих.

Щенятев раздражённо забарабанил пальцами по столу.

— Аль боязно стало, боярин? — Улыбка презрения шевельнула напыженные усы и шмыгнула в бородку.

Симеон кичливо выставил рыхлое брюхо.

вернуться

78

Повалуша — летние покои.

вернуться

79

Пядь — четыре вершка.

вернуться

80

Щенятев Пётр Михайлович — воевода и боярин, отличился в казанском походе 1552 г., в войнах против шведов и литовцев. В 1568 г. устрашённый жестокостями Ивана Грозного, скрылся в монастыре, но был найден и, по свидетельству Курбского, предан лютой казни: «жгли на сковороде и вбивали иглы за ногти».

вернуться

81

Володимир равноапостольный — Владимир I (? — 1015), князь новгородский (с 969 г.), киевский (с 980 г.). Младший сын Святослава и Малуши, ключницы княгини Ольги. В 988–989 гг. ввёл в качестве государственной религии христианство. При Владимире Древнерусское государство вступило в период своего расцвета, усилился международный авторитет Руси. Канонизирован Русской Церковью, которая, причислив Владимира к лику святых, нарекла его равноапостольным, то есть равным апостолам в насаждении и утверждении христианской веры.