– Да кто ж вы такие? Ванюшка, неужто это ты?

– Я, – сказал Ванюшка. – А это ты, Труба?

– Ох, я!.. А то кто ж! Ну, а вы чего ж такие? Вроде казаков стали. Или к белым перекинулись?

– А ты чего такой? Или до генерала у них дослужился?

– Ой, да я ж прямо со сцены… Недоразумение быстро выяснилось.

– Братцы, голубчики! – заторопил Труба, чуть не плача. – Скачите к командиру, спасайте Артемку с Костей! В подвал их сволокли. А живы, нет ли не знаю.

– В подвал? А где он, этот подвал? – глухо спросил Ванюшка.

– Да там же, под самым ихним штабом. Ванюшка озорно вскинул голову:

– А что, братцы, нагрянем на этот подвал? Форма у нас подходящая, пароль знаем…

И, наверно, помчались бы молодые партизаны к нам на выручку, не спросясь командира, помчались бы и загубили бы все дело, весь план и сотню наших людей, если б не вмешался самый старший из них, фронтовик германской войны Петр Кучеренко:

– Это как же так? Нам поручили дорогу для главных сил прочистить без выстрела, а ты хочешь всю вражью силу на ноги поставить?

Ванюшка поскреб в затылке:

– Ну, так сажай же «генерала» к себе за спину и скачи к командиру. – Он тронул поводья, но тут же повернул коня назад и, наклонившись к Трубе, смущенно сказал: – Я того… извиняюсь. В другой раз, если случай выдастся, огреешь меня.

Черный великан

Нас освободили, когда в городе еще шел бой. Первыми в подвал ворвались Ванюшка, Труба и Таня.

Когда Ванюшка осветил нас своим фонариком и Труба увидел Артемку в страшных кровоподтеках, он схватил его руки, уткнул в них свое лицо и громко, надрывно зарыдал. Артемка, стиснув зубы, поднялся на колени, но силы оставили его, и, уронив голову на грудь, он медленно стал валиться на землю.

И тут я понял, что, поддерживая все время со мной в темноте разговор, он делал это сверх сил, ради меня, чтобы не дать мне упасть духом.

Над Артемкой склонилась Таня, а мы трое, полные ярости, бросились наверх. Я оторвал от пояса Ванюшки гранату и сунул ее к себе в карман.

Наверху нас ждал тот самый казак, которого полковник ударил по лицу.

– Товарищи, – сказал он хрипло, – я с вами…

Казарма еще пылала, освещая все вокруг трепещущим багровым светом.

Мы хотели бежать в проулок, откуда доносились выстрелы и крики, но в это время из окна белогвардейского штаба выпрыгнул какой-то человек, одетый в серый пиджак и полосатые штаны. Он оглянулся, втянул голову в плечи и побежал вдоль забора.

– Потяжкин! – крикнул я, узнав в штатском человеке по его сутулой спине и несгибающимся ногам Артемкиного мучителя.

– Он самый! – подтвердил казак.

– Где? – гневно обернулся Ванюшка.

– Вон, вон… к калитке подбегает! Пришпорив коня, Ванюшка в одну минуту оказался рядом с офицером-палачом:

– А, так ты мужиков сечь!.. Вот тебе за марьевских! Вот тебе за тузловских! Вот тебе за каменских!..

Плетка то взлетала вверх, то со свистом падала на сутулую спину.

– За Артемку! За Артемку дай ему! – яростно прогрохотал Труба.

– За Артемку! – тотчас же подхватил Ванюшка. – За Артемку!.. За Артемку!..

Потяжкин бежал что было духу и так выкидывал своими вдруг обретшими сгибаемость ногами, будто старался достать себя пятками пониже спины.

Мы едва поспевали за Ванюшкой.

Так мы обогнули казарму и оказались на базарной площади. Но то, что мы там увидели, заставило нас на мгновение застыть на месте. Около квасной будки метался огромный, с черным лицом человек и, размахивая дубиной, похожей на вывернутый из земли фонарный столб, отбивался от пятерых белогвардейцев. Те бросались на пего с обнаженными шашками, стреляли, но великан удары парировал дубиной, а от пуль, как щитом, прикрывал грудь какой-то железной круглой крышкой.

Вдруг он прыгнул вперед, повернулся, поднял над головой будку и с ревом швырнул ее в белых.

И тут, будто в ответ на этот рев, рядом со мной раздался другой рев, еще более яростный и оглушительный. Это ревел Труба, выворачивая из мостовой булыжник.

Ванюшка бросил Потяжкина, пронзительно, по-разбойничьи свистнул и погнал коня на белогвардейцев.

– Джим!.. Джим!.. Держись, держись! – неистово кричал я, несясь вслед за Ванюшкой с гранатой в руке.

Двое белогвардейцев убежали, один свалился под дубиной великана, другой под шашкой Ванюшки, третьего сшиб казак.

Великан отшвырнул ногой фонарный столб, прижал руку к груди и, показывая в улыбке белые зубы, сказал:

– О, товарищи, какой большой вам спасибо!..

С руки его стекала кровь.

Я догадываюсь

Мы разгромили крепточевских белых раньше, чем к ним пришел на помощь полковник Волков. До тридцати солдат и простых казаков сдались нам без сопротивления, и мы их распустили по домам. Но оставаться в Крепточевке мы, конечно, не могли и поспешили вернуться в Припекино, где нам во всех отношениях было удобней. Сначала вывезли всех раненых. Я был в числе тех, кто их сопровождал.

Раскачивая крутыми рогами, быки медленно тащили арбы. Таня бегала от подводы к подводе, одному раненому давала напиться, другому подкладывала под голову сползавшую подушку. Но чаще всего ее можно было видеть рядом с дрогами, на которых сидел Артемка. С некоторых пор наша Таня стала проявлять склонность к кокетству. Поймав на себе пристальный взгляд Артемки, она «удивленно» спрашивала: «Что это ты все на меня смотришь?» Потом рассматривала себя и «наивно» говорила: «А, я знаю: тебе, наверно, понравились мои желтые штиблеты». Артемка улыбался и отрицательно качал головой. «Гм… – пожимала Таня худенькими плечами, – тогда уж я не знаю что». Она опять оглядывала себя и радостно говорила: «А, догадалась, догадалась! Тебе нравится моя синенькая блузка». Не добившись от Артемки, что же ему нравится в ней, опечаленная Таня бежала к другим больным, а вернувшись, опять принималась за свои догадки.

– Вот приедем, – мечтательно сказал ей Артемка, – и опять начнем репетиции. Прямо не пойму, что оно получается. Как заворожил кто. Не одно, так другое помешает. Ну, теперь уж доведем до самого представления. Командир сказал: «Свое ребро тебе пересажу, а спектакль поставим, хоть в лесу». Конечно, поставим. Ты ж будешь играть Любу?

Таня окинула взглядом все восемь подвод с ранеными и покачала головой:

– А кто ж с ними будет? Кто вон того, что без руки остался, с ложечки накормит? Кто им книжку прочитает, сказочку расскажет? – Таня вздохнула. – Нет уж, видно, мне от них не отходить… Да и какая я актриса!

Прошло несколько дней. Потомившись в кровати, Артемка поднялся и побрел в театр.

Казалось, спектакль теперь состоится обязательно – если не в Припекине, против которого белогвардейцы спешно подтягивали силы, так где-нибудь в лесу. Тяжелораненых мы устроили в соседних поселках у шахтеров, и Таня, таким образом, освободилась. Цилиндр, хоть и подгоревший на пожаре, был налицо; Артемка с каждым днем веселел и наливался здоровьем, – чего еще не хватало! Но, как видно, спектаклю и вправду сильно не повезло… Расскажу все по порядку.

С того момента, как я увидел Джима с дубиной в руках, я не переставал думать о нем. Меня очень удивляло, что он такой же сильный, каким был и Пепс. Неужели, спрашивал я себя, все негры – великаны? Дальше, почему Джим поблагодарил нас таким точно жестом (прижал руку к груди) и почти такими же словами, как когда-то благодарил Артемку за цветы Пепс? Разве все негры благодарят одинаково? И не странно ли, что Джим так скоро, хоть и с акцентом, научился говорить по-русски?

Однажды, рассуждая так, я вдруг хлопнул себя ладонью по лбу и со всех ног бросился к командиру.

Я ворвался к нему как ураган и не переводя дыхания выпалил все свои догадки. Командир слушал, то хмурясь, то улыбаясь. Он задал мне два-три вопроса и, когда я ответил, сказал:

– Да, в твоих догадках есть что-то верное. Бесспорно, Джим не тот, за кого он себя выдает. И недаром Луначарский ему письмо прислал. Танин дядя говорил, что собственными глазами видел это письмо.