Беспокоило управляющего и то, что хозяин разгневался на табунщика Миклоша, как раз на того человека, который знал про эти проделки Калиша и, пожалуй, мог раскрыть их графу, чтобы заслужить его милость и прощение. Немало ещё и других грехов лежало на совести ненавистного крестьянам управляющего. Но со стороны забитых нуждой крепостных, до сих пор безропотно выносивших все издевательства, Калиш не ждал опасности, да и граф за излишние с них поборы ещё ни разу его не упрекнул.

За дверью послышались шаги, и Калиш поспешно поднялся, повернулся вполоборота, склонив голову. Но он ошибся: вошёл Майкл, чтобы предупредить о скором, выходе графа. Наряженный в клетчатые панталоны и длиннополый сюртук, в парике с буклями и туфлях с пряжками, новоиспечённый англичанин ступал медленно и важно по пушистому ковру, полный сознания собственного достоинства. Управляющий и лакей встретились как равные. Майкл не был в подчинении у Калиша и мог поведать ему многое о жизни графа в пештском замке и о его заграничных путешествиях. И он начал с восторгом рассказывать о Лондоне, куда недавно сопровождал барина, восхищаясь широким образом жизни, который граф там вёл, на удивление лондонцам.

— Много перевидал я там англичан, но такого настоящего англичанина, как наш граф, ни разу не встретил! — авторитетно заявил он.

Калиш поспешил с ним согласиться. Австрийский немец, он считал себя представителем высшей расы и был весьма невысокого мнения о венграх. Однако для графа Фении, друга австрийского канцлера, делалось исключение.

— Что и говорить, его сиятельство совсем не похож на мадьяра, — заключил Калиш дружескую беседу с лакеем и опасливо взглянул на стену, откуда из золочёных; рам смотрели на него предки Пала Фении; но прадед графа, изображённый художником в пышном национальном костюме, глядел на Калиша без укора.

Иожефу Фении был обязан хозяин «Журавлиных полей» графским титулом. В начале XVIII века Иожеф Фения помог подавить восстание своих соотечественников, поднявшихся по призыву Ференца Ракоци[9] на борьбу за освобождение родины от гнёта иноземцев. Крупные магнаты не хотели независимости Венгрии. Австрийские штыки надёжно охраняли их, обеспечивая беспредельную власть над крепостными крестьянами.

Следуя этим традициям предков, Пал Фения сохранил верность династии Габсбургов, представители которой уже несколько веков сидели на тронах Германии и Австрии. Изменил он традициям только в одном: отказался от лихо закрученных усов — былой гордости венгерской знати. Впрочем, весь его внешний облик ничем не напоминал старые семейные портреты.

Однако не отсутствие внешнего сходства имел в виду управляющий, когда не без основания сказал, что граф совсем не похож на мадьяра. Графский род Фениев утратил уже давно национальную гордость и благородство свободного духа венгерского народа, и Пал Фения был достойным отпрыском своего рода. Венгрия, где ему принадлежали огромные массивы полей, лугов и лесов, был дорога ему только как биржевая ценность. Венгерский магнат не обременял себя привязанностью к родине.

Лёгкой походкой, распространяя по комнате тонкий запах английских духов, вошёл граф и, не теряя времени, вернулся к ранее начатому разговору с управляющим:

— Я, пожалуй, слишком погорячился с этим объездчиком. Всё кончилось хорошо, мальчишка справился с лошадью — значит, Миклош не зря доверил ему такое опасное дело… Смелые табунщики нам нужны.

— Справедливо изволите рассуждать, ваше сиятельство. Миклош приходил ко мне за расчётом. Наложенный на него вашим сиятельством штраф ему и за год не отработать. Но дело не в этом: новый хозяин удержит из его жалованья всё, что нам полагается. Да только отсюда ему дорога прямо в казарму.

— Почему же? Он ведь хорват и в наших рекрутских списках не числится.

— В наших-то не числится, но хорватские власти не трогали его только ради вашего сиятельства.

— Знает он, что ему грозит солдатчина?

— Как не знать, ваше сиятельство! Да этим его не испугаешь. Он одного боится: как бы в пехоту не записали. «На лошади, говорит, ни в воде, ни в огне не пропаду».

— Лихой будет гусар! Но с завода его отпускать нельзя. Да и охотник он хороший. Кабы не он, упустили бы прошлый раз кабана. Велите ему вместе с подручным явиться на облаву. Мальчишка пусть сядет на Грозу. Если и тут с ней справится, сниму взыскание с Миклоша… Всё ли подготовлено к охоте?

— Всё, ваше сиятельство. Как раз Миклош-то со своим подручным и напал на след зверя.

— Мальчишку за это наградите… Как звать его?

— Янош Мартош, — ответил Калиш. Заметив, что граф в хорошем расположении духа, он приободрился. — Это сын Иштвана Мартоша, который всегда бывает старостой загонщиков, — угодливо пояснил он.

— А, помню, помню… Такой плечистый, статный, кривой на один глаз… Как вы его назвали?

— Мартош, ваше сиятельство.

— Мартош… Мартош… — несколько раз повторил граф, силясь что-то вспомнить. — Ах да! — Граф вдруг помрачнел. — Это не его сын в третьем венском полку?

— Именно так… Имре — его старший сын.

— Отличился сынок! Повесился… прямо в казарме!

— Ах ты господи!

— До сих пор рекруты из «Журавлиных полей» славились усердием, нравственностью, послушанием! — продолжал раздражённо граф, не обращая внимания на Калиша. — И вдруг… Понимаете ли вы, что поступок этого солдата пахнет бунтом?!

Калиш промолчал, почувствовав упрёк по своему адресу.

Граф вышел из-за стола и бросил:

— Отцу рассказывать незачем, да и вообще об этом не следует болтать.

— Понимаю, ваше сиятельство. — Согбенная спина Калиша склонилась ещё ниже.

Граф подошёл к камину и щипцами стал ворошить раскалённые угли.

Управляющий воспользовался этим, чтобы переменить тему разговора.

— Уж не взыщите, ваше сиятельство, мы вас никак не ожидали сегодня, вот и не протопили как следует… — виновато произнёс он.

— Да, — отрывисто сказал Фения, снова усаживаясь в кресло. — Некоторые обстоятельства вынудили меня приехать раньше, чем я рассчитывал… — Помолчав, граф продолжал: — Я выставляю свою кандидатуру на выборах в Государственное собрание.

— В Государственное собрание? — воскликнул Калиш. Он стоял, выпрямившись во весь рост.

— Да, да, в Государственное собрание. Чему вы удивляетесь?

Калиш спохватился и сказал вкрадчиво:

— Как мне не удивляться, ваше сиятельство… — Глаза управляющего скользнули поверх графской головы и остановились на портрете Иожефа Фении. — Что сказал бы на это ваш сиятельный прадед?

— А что бы он сказал, если бы ему довелось увидеть, как экипаж движется без помощи лошадей, одной только силой пара?

Калиш приободрился и счёл возможным почтительно улыбнуться:

— Так-то оно так, ваше сиятельство. Времена и в самом деле другие. Да только совсем недавно, нынешней весной, вы изволили справедливо выразиться, что Государственное собрание — это никому не нужная, пустая говорильня…

— Господин управляющий, — хмуро сказал граф, — то, что вчера было ненужной или даже вредной игрушкой, угрожавшей общественному спокойствию, нынче может стать важным средством для сохранения тишины и порядка в стране.

— Вы, как всегда, правы, ваше сиятельство. Народ становится неспокойным, кляузным… — Калиш решил подготовить графа на случай, если крестьяне к нему прорвутся и успеют нажаловаться.

— У вас тут что-нибудь произошло? — забеспокоился граф.

— Никак нет, ваше сиятельство. Открыто никто не высказывает недовольства, но всякий норовит увильнуть от работы, если недоглядишь…

— Это уж ваше дело доглядеть…

— Понимаю, ваше сиятельство, понимаю и стараюсь.

— Старайтесь, старайтесь, но в то же время будьте осторожны. Не перегибайте палки… Никто не убежал?

— Два недоимщика пропали без вести, ваше сиятельство.

— Почему не сообщили? Какие меры приняты для розыска? — Граф нахмурился.

— Прошло всего три дня с тех пор, как это случилось. Я полагал, что они вернутся, и не хотел преждевременно беспокоить ваше сиятельство. Стражники обшарили всё кругом — никаких следов. Скрываются, должно быть, на болотах. Наступят морозы — они и вылезут из нор. Тогда переловим их голыми руками.