— До времени. Добром не захотят поделиться, народ уравняет. Вон Разин как Русь колыхнул, до сей поры его помнят. А Булавин? Сам царь против него выступил с войском, значит, испугался за свой трон.

Рыкачев замолчал, быстро принялся шагать из угла в угол. Еще никогда не видел Андрей своего наставника таким взволнованным. Совершенно новое открывалось ему в этом, обычно немногословном человеке. Без парика, с растрепанными волосами, он походил на какую-то диковинную птицу, сходство с которой усиливал большой хрящеватый нос.

И было в этой птице, лишенной крыльев, что-то такое, что пугало…

— В том списке многих страниц не хватало, а конца совсем не было, — продолжал Рыкачев. — Как на том острове доброй жизни достигли — неизвестно. Может, другой какой путь к свободе имеется, минуя бунт и восстание? — Поколебавшись минуту, Никифор Лукич испытующе взглянул на юношу: — Хочешь почитать? Я из того списка главное переписал. Только никому не показывай, а то быть беде лютой. В четверг верни. У меня тут кое-кто соберется. Люди бывалые. Послушаешь их, может, что и по сердцу тебе придется.

Отодвинув от стены сундук, учитель поднял половицу и вытащил из тайника небольшую тетрадь:

— Возьми. Только спрячь под камзол, чтоб никто не видел.

Дома, поднявшись в свою комнату на антресолях, Андрей зажег свечи в шандале и, вытащив из-под камзола тетрадь, исписанную Рыкачевым по-латыни, погрузился в чтение.

Только после того как пропели в сарае второй раз петухи, он оторвался от рукописи. Отложил в сторону тетрадь. Подумал. Затем снова раскрыл и еще раз прочитал особо поразившие его места.

Нет! Такого он еще никогда не читал, и ни один преподаватель в академии ни разу даже не сделал намека на это. Вот, например: «Где есть частная собственность, где все меряют на деньги, там вряд ли когда-либо возможно правильное и успешное течение государственных дел…» В свой последний приезд Василий Никитич рассказывал про сенатора, за большую взятку принявшего от тульского оружейника партию неисправных мушкетов. Из-за этого в бою под Ригой погибла рота солдат. Назначили следствие. Сенатор сумел откупиться, а оружейника засекли до смерти. Вот тебе и правда! Выходит, в точку попал Мор!

В четверг Андрей отправился к Рыкачеву. Тетрадка, засунутая под камзол, будто жгла тело, и Татищев с опаской поглядывал на снующих мимо людей, в каждом подозревая соглядатая.

Подходя к Сухаревой башне, Андрей замедлил шаги, насторожился. У входа стояла закрытая карета, окруженная конными драгунами. Вокруг толпились зеваки. Андрей подошел ближе. В это время вооруженные пристава вывели из-под арки нескольких связанных людей. В одном из арестованных Татищев узнал Рыкачева.

Толпа зашумела. До слуха донеслись слова:

— Изменников взяли!

— А може, то шведские лазутчики? Ой! Рожи сколь разбойные!

— Глянь-ко! Энтот-то, в синем кафтане, намедни у меня в лавке говядину брал. Порылся, рыло отвернул и тако мне говорит: «Убойца ты, с живых шкуру дерешь. Мясо-то с тухлинкой, а ты, борода, экую цену загнул!» А где его свежего мяска-то достать, ежели весь скот окрест с голоду передох?

— А все ж, браты, чего они сотворили?

— Да, слышь, собирались царя изничтожить и всех кабальных на волю отпустить!

— На волю? Это гоже! А царя убрать — зазря надумали. Как без его жить?

Все эти разговоры вроде бы не доходили до арестованных. Рыкачев, погруженный в невеселые думы, шел с опущенной головой. Перед тем как сесть в карету, он хмуро оглядел толпу и, увидав Андрея, отвернулся, словно не узнал, но по чуть заметному кивку тот понял: Никифор Лукич послал последний привет…

Когда карета, гремя колесами по бревенчатой мостовой, тронулась, Андрей разглядел в толпе Зосиму. Широкое лоснящееся лицо богослова было бледно от возбуждения, толстые губы кривились в злорадной усмешке.

Уже дома, в изнеможении бросившись на кровать, Андрей вспомнил ухмылку Зосимы, и сразу же пришли на память вскользь сказанные слова Рыкачева о том, что в числе собирающихся у него людей есть один «из вашей братии, обучающийся в академии». Мелькнула неожиданная догадка…

Сжав кулаки, Андрей застонал от боли и ярости.

Через, несколько дней, проходя по двору академии, он столкнулся с Зосимой. Богослов заговорщически подмигнул, но, встретив злой взгляд, съежился, быстро скользнул мимо.

Встреча встревожила Андрея. О том, что он часто бывал у Рыкачева, занимаясь с ним географией и астрономией, было известно многим в академии. А вот знает ли кто о беседах, не имевших никакого отношения к изучаемым наукам, и главное — о тетрадке с крамольными мыслями Томаса Мора?

Первым решением было сжечь опасную улику. Но, поостыв, Андрей передумал. Мало было надежд на возвращение Никифора Лукича. Из Тайного приказа еще никто живым не выходил. Однако чего не бывает? Вдруг вернется и спросит? Что ответить? Что струсил и сжег бесценную тетрадь? Нет! Только не это! Да и как можно уничтожить несколько бумажных страничек, поведавших о странной правде, о жизни без рабов и царей!..

Андрей долго сидел, посматривая на тетрадку. Затем встал, подошел к шкафу, выбрал книгу с самыми толстыми корками: «Описание полезных руд, обретающих в земле и наипаче нужных для выплавки из оных меди и чугуна». Осторожно подрезав нижнюю корку, вытащил картон и вместо него вложил тетрадь. Сверху аккуратно приклеил листок чистой бумаги и полюбовался: попробуй найди!

Глава седьмая

После летнего зноя и сухих жарких ветров начались частые дожди. Взбухла и разъярилась мутная Неглинка, залив посадские огороды. Закутавшись в плащи, в сапогах, торопливо шагали прохожие, отворачиваясь от ветра, бившего в лицо струями холодного дождя. Простой люд, накинув на головы дерюжные мешки и ругаясь, месил лаптями обильную грязь. А потом пришло ясное бабье лето. Заскользили над землей серые паутинки, и высоко в небе полетели на юг косяки журавлей.

В это время в Москву неожиданно приехал Василий Никитич. Два года не виделся с ним Андрей и вначале не узнал. В парчовом камзоле с алыми отворотами на рукавах, длинных, до колен, чулках, башмаках с начищенными пряжками, Татищев, имеющий чин полковника, совсем не походил на проворного капитана в видавшем виды мундирчике. Чуть постарел. Усы сбрил, на голове большой пышный парик. В лице важность и какая-то неуловимая суровость — должно быть, нелегко пришлось ему устраивать казенные заводы на Каменном Поясе и в Берг-коллегии неусыпно трудиться, следя, как добывают руду и плавят сталь в Олонце, на Урале и Колывани.

В первый же день, отдохнув с дороги, устроил Василий Никитич Андрею проверку.

Без парика, скинув нарядный камзол и оставшись в шелковой рубахе, заправленной в короткие штаны, старший Татищев стал словно проще, и Андрей, оробевший было при первой встрече, почувствовал себя свободнее.

— Ну что ж! Вижу, времени зря не терял! — сказал довольный Василий Никитич. — Планиметрию, астрономию и географию знаешь изрядно, — и, перейдя на латинский язык, спросил: — А как по части розыска руд и плавки чугуна, стали?

Андрей по-латыни же ответил, что узнал об этом из прочитанных книг.

У Василия Никитича густые нависшие брови полезли вверх:

— Молодец! А по-немецки можешь? — и, выслушав ответ, покивал довольно: — Для начала сойдет. С немцами больше будешь говорить — попривыкнешь. Сейчас куда ни плюнь, все в немца угодишь. Как тараканы, во все щели полезли, где потеплее.

— Мне еще три года учиться. Не скоро доведется столкнуться…

Василий Никитич хитро улыбнулся:

— По-всякому случается. Ну да об этом разговор у нас дальше будет. Ты мне вот что скажи, что за любушка у тебя появилась?

Андрей вспыхнул: «Когда только успел узнать? Из дома не выходил, а все уж разведал. Неужто кто из дворни наболтал?»

— Настенька? — как можно спокойней переспросил молодой Татищев. — Это нашего соседа Орлова дочь. Только какая она — любушка? Девчонка совсем. Сирота, без матери… Отец хоть и скряга преизрядный, а души в ней не чает. Мне одному тоскливо было. А с ней вроде веселее. Встретимся у них или у нас в саду и рассказываем друг другу, что новое через книги узнали.