Время от времени ее тянуло дать отповедь всем тем, кто с таким презрением высказывается о чужих несчастьях, в которых толком не разбирается. По какому праву, например, так называемые добропорядочные люди осуждают девушек, «попавших в беду»? Это ведь были девушки вроде нее самой. Будь у нее побольше энергии и поменьше застенчивости, она бы могла стать политиком, хотя бы чтоб излечить «матушку Норвегию от политики псалмов и свирепствующей у нас хронической мозговой диареи»[73]. Но можно же оформить свои выпады в виде статьи и напечатать — анонимно.

Так она и сделала, после того как отшлифовала удар в письмах к Дее. Статью, напечатанную в «Афтенпостен» за 12 мая 1904 года за подписью «Одна молодая девушка», Сигрид написала однажды ранним утром, перед тем как отправиться в контору. Ее язвительная ирония и разящее остроумие были направлены против состоятельных граждан, а полемический задор сочетается с красочностью стиля, — не так-то легко навесить на автора какой бы то ни было ярлык. Отправной точкой послужил горячо обсуждаемый в то время закон о наследстве, в особенности право наследования для незаконнорожденных детей. Конторская служащая, «одна молодая девушка», обращается к состоятельным гражданам с вопросом: могут ли проявить понимание к требованиям феминисток всем довольные домохозяйки, живущие как кошка из пословицы? (Унсет имеет в виду пословицу «„Хорошо мы устроились“, — сказала кошка, усевшись на куске сала».) Может показаться, что «дамы» заволновались, замечает автор, далее называющая этих «дам» поборницами «вопроса жен» (в противовес феминисткам и их «женскому вопросу»). И продолжает наносить удары налево и направо, попутно защищая право недовольных на недовольство: «Недовольство вообще сопутствует развитию — как известно, в раю единственным недовольным был змей, и благодаря ему, можно сказать, началась история развития рода человеческого».

Унсет подчеркивает, что женщин нельзя заставить принять ту или иную сторону в споре. Трудно себе представить, чтобы пожилая незамужняя поборница «женского вопроса» смогла «убедить красивую молодую девушку, созданную для роли жены и матери, придерживаться целибата. Вряд ли та питает к „старой деве“ настолько большое уважение». А что до законных жен, то сколько из них прежде всего любит только себя — ведь женщине, которая никого не любит, никто и ничто не мешает стать женой и матерью. И с какой стати мы все непременно требуем счастья? Работа — вот источник радости и утешения, и об этом хорошо известно многим женщинам, заключает «одна молодая девушка». Эта фраза перекликается с ее письмом Дее два года назад: «Я буду жить! Буду жить с гордо поднятой головой, я не сломаюсь. И не покончу с собой»[74]. Тот же борцовский дух звучит и в ее теперешнем обращении к сестрам по несчастью: «Страдания человек должен выносить молча и с гордо поднятой головой. Или остается только повеситься»[75].

В письме к Дее Сигрид отмечала, что дебаты о правах незаконнорожденных «весьма расплывчаты»; кроме того, они продемонстрировали «крайне упрощенное и незрелое мышление участников с обеих сторон»[76]. С одной стороны — сентиментальные представления о незамужних матерях как чуть ли не о мадоннах, с другой — «гневный глас узколобой добродетели» жен и матерей семейства, почувствовавших угрозу своему статусу. Сигрид имела вполне четкое представление о «супружеском счастье» бедняков: «Насколько я могу судить об условиях жизни рабочего класса, то здесь положение незамужней матери можно считать куда более завидным, чем положение замужней: помимо прочего, незамужняя не обязана рожать без конца»[77].

Сигрид исполнилось двадцать три года. Единственную свою надежду она возлагала на писательскую карьеру. Потратив еще год на окончательную отделку рукописи, она наконец сочла, что может показать стопку плотно исписанных листов издателю. На покупку шляпки и шелковых чулок ушел почти целый недельный заработок, и еще столько же — на билет до Копенгагена и обратно. И вот она уже стоит перед директором издательства «Гюльдендал» Петером Нансеном — прямая, высокая и серьезная, с рукописью в руках. Откуда ему было знать, какова ее жизнь и что она поставила на кон? Она представилась как дочь известного норвежского ученого и датчанка по рождению, имеющая влиятельных родственников в Калуннборге. И в то же время — как конторская служащая в Кристиании, без приличного образования за плечами. По ее стоическому спокойствию и непроницаемому взгляду едва ли можно было догадаться, что за бурный темперамент и могучая воля скрываются в начинающей писательнице. Он обошелся с ней любезно, как с любой молодой девушкой на ее месте.

Присланное некоторое время спустя письмо свидетельствовало о том, что он принял ее всерьез. Все же недостатки романа были слишком существенны, чтобы рекомендовать его к печати. Сидя над письмом, вконец измученная ночными бдениями, с темными кругами под глазами, с нервно бьющимся сердцем — сказывались кофе и сигареты, — она была вынуждена признать: время еще не пришло. После всех этих лет, бессонных ночей, книг, сожженных страниц. Неужели она откажется от мечты стать писательницей? Совсем потеряет лицо в глазах матери, сестер и Деи, обречет себя на работу в конторе до конца жизни?

Но Сигрид Унсет была не из тех, кто легко сдается. Раз уж Нансен так настаивает, она напишет роман на современную тему. Остается только опять собрать свою волю в кулак, а уж воли ей не занимать.

Наконец-то писатель

То был год всенародного ликования — норвежцы праздновали выход из унии со Швецией. И хотя, как правило, Сигрид Унсет чувствовала себя чужой среди фланирующей по Драмменсвейен и улице Карла Юхана молодежи, но тогда, летним вечером 7 июня 1905 года, настроение толпы захватило и ее. В кои-то веки и Кристиания казалась прекрасной, и Сигрид ощущала причастность ко всеобщему торжеству. «Боже правый, свершилось, свершилось, старый норвежский тролль поднялся и взял судьбу в свои руки»[78], — ликовала она.

Менее чем за год, в порыве какого-то яростного вдохновения Унсет пишет новую книгу, взяв за основу старый набросок. Роман, где она продемонстрировала все свое знание и понимание человеческой природы. Роман, в котором смело озвучила свои воззрения на различия между брачными и внебрачными связями. Название — «Фру Марта Оули» — не вызывало подозрений, зато первая фраза звучала откровенно дерзко: «Я была неверна своему мужу». Так с самого начала Унсет наметила характерную для нового времени тему разрушения моральных устоев — тему супружеской измены. Рассказ Марты Оули о своем грехопадении начинается с ее признания. С той роковой минуты путь назад для нее отрезан, а возмездие за один неверный шаг оказывается столь же неминуемым, как и в сагах.

Исповедь Марты Оули в жанре дневника за 1902–1903 годы выдержана в реалистическом ключе. Марта и Отто поженились по любви, но через некоторое время молодая жена начинает скучать и придираться ко всем недостаткам мужа или просто к особенностям его характера. Тут рядом с ней оказывается другой мужчина, который выказывает ей свое восхищение и любовь. Это приключение скрашивает будничную жизнь Марты и укрепляет ее веру в себя. Но потом она понимает, что ее любовная авантюра — супружеская измена — оказалась еще более пресной, чем сам брак, но уже поздно. Неверная жена очутилась в безвыходном положении и ничем не может искупить свою вину.

Близкие молодой писательницы еще могли догадаться, откуда взялась эта тема. Запретная любовь с ее роковыми последствиями — неизменный сюжет народных баллад и прочей столь занимавшей Сигрид литературы. Большинство восприняло роман как смелое повествование из современной жизни, как откровенный рассказ о внутреннем мире женщины, написанный на основе собственного опыта. Только те, кто близко знал Сигрид Унсет, понимали, что роман от первого лица не автобиографический. Просто она таким образом выступила против характерного заблуждения современности — неправильно понятого стремления к свободе. Рассказ Марты призван был не столько шокировать общественность, сколько вызвать дискомфорт. Ведь и раньше писательница демонстрировала свою склонность тормошить добропорядочных людей, этих «кошек, усевшихся на куске сала».