Оставим Солнце на кухне и встретимся с ним опять в комнате Карлотты, где оно ведет себя точно так же (таковы чудеса света, и их геометрическое объяснение весьма поучительно).

Войдя в комнату Карлотты, я почувствовал себя так, словно очутился в совершенно незнакомом месте: после предыдущего урока, который был всего неделю назад, здесь все изменилось. Карлотта устраивала у себя полную перестановку в среднем каждые шесть дней: эта перестановка была примером того, как с помощью конечных средств можно достигнуть бесконечности, ибо всякий раз результат был совершенно иным. Не только кровать, письменный стол, стул, лампа, шкаф стояли на новом месте и выглядели по-другому, — то же самое происходило с постерами, журнальными вырезками и фотографиями: их расположение и характер менялись в зависимости от того, как менялись пристрастия Карлотты по мере продвижения от пятнадцати лет к шестнадцати годам. То же самое происходило с радиоприемником и телевизором.

Я осторожно примостился на кухонном стуле справа от письменного стола, который сегодня стоял задом к двери и левым боком к окну. Вынул тетрадь, чтобы еще разок проверить домашнее задание, пока Карлотта в большой комнате возилась с видеомагнитофоном. На письменном столе в ленивой позе разлегся Мотелло; вид у него был миролюбивый и сонный, но чуть заметное подрагивание усов не предвещало ничего хорошего. Я не одобрял его привычку отрабатывать наскоки из-за угла на моей персоне, а также постоянные попытки установить рекорд в скалолазании, карабкаясь по моим брюкам. Он, конечно, поднимался очень быстро, но при этом нужно было надежно закрепляться, от чего страдала не одна только ткань. Кроме того, было очевидно, что он терпеть не мог геометрию.

Глава 6

Продолжение урока геометрии

Как я уже сказал, а теперь повторяю и подчеркиваю, все свободное пространство в комнате Карлотты занимали:

— постеры;

— цветные фотографии, изображавшие преимущественно людей и лошадей, хотя попадались также коала и кенгуру;

— воззвания и рекомендации, обращенные к самой себе;

— открытки, которые Лори присылала со всех концов света;

— большие, средние и совсем маленькие вырезки из газет, журналов, программ радио- и телепередач…

Все в целом было зыбким, текучим, изменчивым, поскольку отражало этические и эстетические воззрения Карлотты во всем их непостоянстве. В итоге получилось некое трехмерное (в высоту, в ширину и во времени) произведение искусства, своего рода фреска, композиция которой непрестанно изменялась, отмечая этапы на пути из детства в отрочество, и уже в отрочестве позволяя предугадать порывы своевольной рыжеволосой юности.

Когда я, примерно год назад, начал изучать геометрию под ее просвещенным руководством (поначалу я едва поспевал за ней, — с такой фантастической быстротой она рассуждала и считала), во фреске явно преобладала лошадиная тематика: почти все пространство занимали белые или темные гривы великолепных, лихих скакунов на фотографиях из журнала «Всадник» или на репродукциях картин Стэбса из лондонского музея Виктории и Альберта. Но постепенно, сперва медленно, затем все быстрее и быстрее, центр тяжести, барицентр произведения стал смещаться в сторону музыки. Эжени и Карлотта сошлись на почве общей безумной любви к песням и портретам молодых людей из группы «Хай Хай»: это была финско-польдевская группа (бабушка одного из молодых людей переехала в Гельсингфорс (тогда он еще не назывался Хельсинки) в начале века, и они ужасно гордились таким происхождением), чьи песни поражали слушателя (когда ему удавалось разобрать слова) редким синтаксико-лексико-морфологическим своеобразием, компромиссом между тремя грамматиками — финской, польдевской и английской, ибо основным языком у вокалистов был английский.

Например: I have my heart insidethr/ (неразборчиво) by yr image penetratedgangen in

unless you with your kiss again my heart inside me d…skoi be givinʼ

Но совместное обожание «Хай Хай» продлилось недолго. Эжени (видно, тут сказались те сто пятьдесят пять дней, на которые ее обогнала Карлотта и которые она никак не могла наверстать) так и осталась поклонницей «Хай Хай» (она отчаянно, по гроб жизни влюбилась в Мартенского, самого потрясающего красавца из всех красавцев в группе), в то время как в помыслах Карлотты и на ее стенах (а также в разговорах) место «Хай Хай» постепенно заняла другая группа, чистокровные британцы из Ливерпуля (это доказывал их суперхит «No»: они произносили «нау» — самый что ни на есть ливерпульский акцент). Эта группа называлась «Дью-Поун Дью-Вэл».

У Карлотты были все постеры «Дью-Поун Дью-Вэл», все их сорокапятки и альбомы, все их интервью в немецких, японских или польдевских журналах с построчным, дословным переводом, выполненным с помощью словарей, которые она одолжила у одноклассниц, изучавших немецкий, японский или польдевский как первый (или хотя бы второй) язык. (Она постоянно, тщательно, въедливо изучала эти документы, чтобы найти крупицу истины в противоречащих друг другу заявлениях музыкантов, в изобилующих ошибками, а то и просто вымыслом, статьях немецких, японских или польдевских журналистов.)

Кроме того, у нее были видеозаписи всех концертов группы, всех их телеинтервью на одиннадцати музыкальных каналах. А еще она обладала редчайшим сокровищем: тремя пиратскими кассетами с их дебютными выступлениями, которые прислал Лори на день рождения ее ливерпульский друг Джим Уэддерберн.

Она была влюблена в Тома Батлера, самого Красивого Молодого человека в группе. Эжени была еще ребенок и не могла понять безусловного превосходства Тома Батлера над Мартенским из «Хай Хай», а потому для общей любви к «Дью-Поун Дью-Вэл» Карлотте пришлось искать другую родственную душу, которой оказалась подруга по имени Аврелия. Между Карлоттой и Аврелией был уговор: когда они соблазнят Тома Батлера (они познакомятся с ним в Ноттингеме, на улице, возле студии звукозаписи — адрес студии Аврелия отыскала в одном итальянском журнале), то будут делить его между собой. Он будет проводить неделю с одной, неделю с другой, и они не станут ревновать его ни друг к другу, ни к его невесте, портрет которой висел на видном месте в комнате Карлотты. А вот соперничающие группы получат по заслугам… Карлотта при мне разорвала на мелкие кусочки, растоптала ногами и выбросила в мусорное ведро интервью этих ужасных «Мотор-Вэлли», которые имели наглость обозвать ритмическую линию «Дью-Поун Дью-Вэл» ультрапримитивной и намертво привязанной к размеру в две четверти (впоследствии оказалось, что подлый журналист все это выдумал, что «Дью-Поун Дью-Вэл» и «Мотор-Вэлли» — давнишние друзья, что Тим Батлер (не путать с Томом Батлером), вторая звезда «Дью-Поун Дью-Вэл», в свое время играл в первоначальном составе «Мотор-Вэлли», и что обе группы записываются в одной и той же студии.

Напевая композицию «Дью-Поун Дью-Вэл», которая поднялась с двенадцатого на одиннадцатое место в рейтинге телепередачи «Тридцать девять ступенек» — там проводилась решающая котировка музыкальных ценностей, — Карлотта погромче включила радио (передававшее другую песню «Дью-Поун Дью-Вэл»), а в это время по телевизору в шестой раз показывали наиболее важные фрагменты их интервью в аэропорту Осаки, перед отбытием в концертное турне («на самом деле концерт в Роморантене будет четвертого, в Бедарье — пятого, в Клермоне — шестого, в Шелле — седьмого, в Бедфорде — восьмого, а они говорят, что четвертого — в Бедфорде, пятого — в Роморантене, шестого — в Шелле и сельмого — в Бедарье», — пояснила мне Карлотта, заметившая эту грубую ошибку в телепрограмме). Свободной рукой она протянула мне лист бумаги с упражнением по геометрии для сегодняшнего урока (наконец-то!).

Я взглянул на него, и мне стало не по себе (занятная стилистическая конструкция, правда?) от пугающего количества разноцветных линий, как параллельных, так и пересекающихся, образовывавших треугольники и словно бы параллелограммы, от множества мудреных значков (чертежи Карлотты обычно отличались большим изяществом, от чего мое геометрическое невежество казалось мне уже совершенно непростительным). Увы, это действительно были параллелограммы, или, вернее, видимость параллелограммов: а я должен был научно доказать, что параллелограммы на чертеже являются параллелограммами на самом деле. Я имел неосторожность сказать об этом Карлотте; на секунду оторвавшись от приемника, она строго заметила: геометрия — это не детективный роман (она была большим знатоком Агаты Кристи и сразу же разгадала загадку моего первого романа, чего не сумел сделать ни один критик). В геометрии не следует отталкиваться от результата, чтобы создать гипотезу, а следует обосновать результат с помощью тех или других гипотез. «Ты понял?» — мягко, но решительно спросила она. Сердце у меня упало сантиметров на девять, а голова слегка закружилась от вихря децибелов, которые разрывали мне уши, но, казалось, совершенно не беспокоили Мотелло.