Меланхолическая одержимость имеет три магические стадии. Первая – низшая, доступна людям искусства, вторая – учёным, третья – тем, кто поднимается до понимания божества. Как показал Эрвин Панофски, именно первая стадия аллегорически изображена на третьей из так называемых “мастерских гравюр” А. Дюрера – “Melencolia I”, 1514.
Целая галерея меланхоликов выведена у Шекспира: от злодея дона Хуана до Гамлета. Над меланхоликами-влюблёнными, чьи головы гибельно отуманены парами чёрной желчи, потешаются более здравомыслящие персонажи. А в комедии “Как вам это понравится” Жак Меланхолик говорит о себе:
“Моя меланхолия – не меланхолия студента, у которого это настроение не что иное, как соревнование, – и не музыканта, у которого она фантастичность, – и не придворного, у которого она тщеславие, – и не солдата, у которого она честолюбие, – не законоведа, у которого она политичнская хитрость, – и не женщины, у которой она притворство, – и не любовника, у которого она все эти чувства взятые вместе. Моя меланхолия – совершенно особая, собственно мне принадлежащая, составленная из многих веществ и извлечённая из многих предметов…” (IV.I)
“В одежды меланхоликов облачались все, кто притязал на художественное и интеллектуальное переживание, тонкость чувств, хороший вкус и изящество манер” (А. Чернова). Поэтому в изобразительном ряду эпохи мы находим череду самых разных образов: от “меланхолика с чёрным котом” Д. де Крица и “влюблённого меланхолика” Н. Хиллиарда до “меланхолика-рыцаря, размышляющего на мшистом берегу “и “Поэта Сидни в образе меланхолика-философа” И. Оливера.
Через несколько лет после смерти Шекспира, в 1621 году, вышел всеобъемлющий труд Роберта Бертона – “Анатомия меланхолии”. Нехилый том в течение одного только XVII века выдержал восемь изданий.
Вся древняя и новая учёность собрана в своде Бертона, писавшего под псевдонимом Демокрит Младший и сочинившего себе такую эпитафию: “Некоторым известный, большинству неизвестный, здесь лежит Демокрит Младший, который провёл жизнь и умер в Меланхолии.”
Читатель Бертона убеждается, что меланхолия всеобъемлюща. Среди её причин сверхъестественные – непосредственное вмешательство Бога, дьявола или колдунов и ведьм – и естественные: влияние звёзд, преклонный возраст, темперамент, наследственный недуг, страхи, образование, нищета, потеря свободы, смерть друзей и так далее. Меланхолия может поразить только ум или же всё тело, как это бывает с влюблёнными. Её легко можно определить по следующим симптомам: головная боль, бессонница, бегающие покрасневшие глаза, твёрдый живот, жар, конвульсии, холодный пот, боли в левом боку; постоянный страх, печаль, подозрительность, беспокойство, припадки, чувство одиночества, ужасные сны и “мысли наподобие снов” (thoughts like dreams).
Одной из причин меланхолии является любовь к науке (Love of Learning), ей подвержены учёные, а также поэты. Ведь Сатурн и Меркурий – покровители наук – оба сухие планеты, сгущающие кровь. А меланхолики, родившиеся под знаком Меркурия, к тому же ещё и нищие – ведь и жребий их божественного патрона был не лучше.
Бертон очарован меланхолией, и через всё его сочинение идёт перемежающийся рефрен: Ничто так не проклято, как она – нет ничего упоительнее. А вот Мильтон неизмеримо более суров к” тупой меланхолии.” В “Потерянном рае” (1667) Архангел Михаил говорит Адаму:
(Пер. А. Штейнберга)
Во Франции XVII-XVIII веков меланхолия – это условное прославление грусти. Паскаль, Боссюэ, Масильон отдают ей дань; Лафонтен говорит о “мрачных удовольствиях меланхолического сердца”. К середине XVIII века выработались и определённые формы для выражения разочарования и скорби. Появилась особая символика. “Каждое растение, каждое явление природы должно было олицетворять тот или иной оттенок грусти” (Ла-Барт). Излюбленные деревья меланхоликов – “надгробные”, имеющие форму обелиска или пирамиды (кипарис, итальянский тополь, северная ель), которыми украшают кладбища, а также те, “которых длинные ветви с мелкой листвой спускаются до земли и служат игрушкой ветра. Эти деревья похожи на человека с растрёпанными волосами; они словно оплакивают чью-либо печальную судьбу” (Бернарден де Се-Пьер). Любимое место для прогулок – тоже кладбище: приходящие там мысли о тщете всего земного заставляют сердце сжиматься сладко и горестно. Всем чувствительным душам эпохи известно, что наслаждение может вызываться как радостными, так и печальными переживаниями, и особое удовольствие доставляет смешанное чувство радости и печали. Девизом меланхоликов стали выражения Овидия – “Есть какое-то наслаждение в слезах”, Стерна – “веселье скорби ” и Юнга – ” есть перлы в потоке страданий”. Любимое время года – осень. Сенакур, например, пишет:
“Сладостная и меланхоличная осень, ты питаешь в нас грустное, но дорогое воспоминание о наших утратах и горестях, ты даёшь нам желанный покой среди страданий и учишь нас переносить их терпеливо. Взволнованные, грустные, скорбные, мы любим тебя, мы тебя благословляем за то. Что ты возвращаешь нам прелесть погибших иллюзий”.
Меланхолия становится поветрием и модой; светские дамы и щеголи полагают необходимым проливать ручьи слёз и бродить среди гробниц. Скорбят философы, поэты, модная публика и даже Делиль, “благоухающий и розовый аббат», описывающий “кого угодно и что угодно: ферму, металлы, партию в шахматы. охоту, голубиные садки, игру в кегли и мучения чувствительного сердца» (Ла-Барт). Кое-кто, конечно, посмеивается, но кто-то серьёзно размышляет о причинах такого успеха меланхолии. “По-видимому, – пишет Б. де Сен-Пьер, – это происходит от того, что она приводит в гармонию те два элемента, из которых мы состоим, – душу и тело, сознание нашего ничтожества и сознание нашего превосходства”. А в определении П. С. Балланша, данном на изломе века (1801), меланхолия предстаёт порождение самой жизни:
“Стремительная, словно поток, жизнь;мимолётные сцены, по большей части почти бесследно исчезающие из памяти;смутность наших ощущений, тайна наших услад, наше беспокойное воображение и в особенности неизъяснимый, столь привычный и одновременно столь загадочный привкус горечи, который замутняет источник всех наших удовольствий; неясное ощущение нашей слабости и ничтожности, неотступно преследующее нас, – всё это составляет то чувство сладкой грусти, которое мы назвали меланхолией”.
В европеизированной России XVIII века широкое употребление слова “меланхолия” появляется только в школе Карамзина, среди подражателей которого не встретишь ни одного, кто бы не “носил в душе меланхолию” и не испытывал “некоторый род меланхолического забвения”. Сам Карамзин в молодости создаёт “Весеннюю песнь меланхолика” (1788), выдержанную в таких тонах: