В созданный комитет, который должен был распоряжаться «фондом Лорена», вошли известные стокгольмские профессора, писатели, в числе их Леффлер и Ковалевская.
Лорен просил приятельницу позаботиться о том, чтобы комитет, не откладывая, начал свою деятельность.
Анна-Шарлотта сообщала Ковалевской, что, познакомившись в Лондоне с соотечественником и однофамильцем Софьи Васильевны — Максимом Ковалевским, опальным профессором Московского университета, покинувшим родину, задумала пригласить его в Швецию как лектора. Она просила подругу заручиться согласием остальных членов комитета.
Профессора Максима Максимовича Ковалевского Софья Васильевна немного знала по Москве, а год назад возобновила с ним знакомство в Париже у Лаврова Обаятельный, высокообразованный, остроумный и «пострадавший», экс-профессор вызвал симпатии Ковалевской, он был у нее несколько раз с визитом.
Широкая эрудиция, умение ценить шутку, иронию делали беседы с ним необыкновенно интересными. Главное же — это возможность говорить по-русски! Софью Васильевну больше всего угнетала обреченность разговаривать на чужом языке, не иметь никого, кто вспоминал бы с нею вместе Россию — каждый день, каждый час!
— Я не могу передать вам самые тонкие оттенки моих мыслей, — жаловалась она шведским друзьям, — я всегда принуждена или довольствоваться первым пришедшим мне на ум словом, или говорить обиняками. И потому всякий раз, когда я возвращаюсь в Россию, мне кажется, что я вышла из тюрьмы, где держали взаперти мои лучшие мысли. О, вы не можете представить себе, какое это мученье быть принужденным всегда говорить с близкими на чужом языке! Это все равно, как если бы вас заставили ходить целый день с маской на лице!
Конечно, ей будет много легче, если Ковалевский приедет в Стокгольм именно теперь, когда так томит тоска по родине, так невыносимо угнетает одиночество. Она была бы рада любому русскому, лишь бы слышать родной язык, хотя, сталкиваясь с самыми блестящими людьми своего времени, Софья Васильевна очень взыскательно относилась к новым знакомствам, говоря:
— Кто хоть раз пришел в соприкосновение с человеком гениальным, у того духовный масштаб изменен навсегда, тот пережил самое интересное, что может дать жизнь!
Максим Ковалевский был человеком яркой судьбы. Родился Максим Максимович 27 августа 1851 года в Харькове. Первоначальным образованием и воспитанием его занималась мать, Екатерина Игнатьевна, а затем были приглашены французская и немецкая гувернантки, гувернер-швейцарец, учителя музыки и живописи. В гимназии Ковалевский проявил выдающиеся способности, но независимость нрава и некоторая строптивость вызывали столкновения с начальством. Директор гимназии часто журил его за «свободомыслие» и говорил ему с украинским акцентом: «Ковалевский, Ковалевский, ваше поведение доведет вас до выведения из заведения».
— К счастью, — смеялся Максим Максимович, — эта угроза тогда не осуществилась. Только будучи профессором Московского университета, я испытал, что значит «выведение из заведения».
В 1868 году он поступил в Харьковский университет на юридический факультет, где читал Д. И. Каченовский.
— Его эрудиция была обширна и основательна, — рассказывал Ковалевский, — изложение талантливо и красноречиво. В России я не слыхал лучшего профессора.
Наиболее блестящая эпоха его профессорской деятельности относится к концу царствования Николая Палкина и к первым годам правления Александра II. Тогда Каченовский по целым месяцам излагал историю отмены торга неграми, а сотни слушателей в его прозрачных намеках справедливо видели атаку на крепостное право…
В первый год студенчества Ковалевский не очень усердно отдавался наукам, поглощенный удовольствиями светской жизни. Но, будучи на втором курсе, сошелся с кружком либеральной молодежи в доме Ковальского — магистра физики, женатого на женщине, увлекавшейся Лассалем. На этих вечерних собраниях бывали люди, изучавшие естественные науки, медицину, историю, юриспруденцию. Все они интересовались общественными вопросами, правда не выходя из круга чисто теоретических, если не считать участия в потребительском товариществе. Ковалевский посвятил себя науке. Под руководством Каченовского стал изучать историю английских местных учреждений и продолжил эти занятия в Париже, Берлине и Лондоне. Обе его диссертации — и магистерская и докторская — посвящены истории английского общественного строя средних веков и истории местных учреждений в английских графствах.
К магистерскому экзамену Максим Максимович готовился за границей в Берлинском университете, сначала на юридическом, а затем на филологическом факультетах. В Париже слушал лекции в университете, в «Коллеж де Франс», в высшей свободной школе политических наук, а в Школе хартий ознакомился с техникой исследования старинных памятников. Диссертацию он писал в Лондоне: в библиотеке Британского музея и в государственном архиве. От Григория Николаевича Вырубова, известного философа-позитивиста, жившего в Париже как эмигрант, Максим Максимович получил рекомендательное письмо к Люису, мужу Джордж Элиот.
Джордж Элиот по воскресеньем собирала у себя писателей и общественных деятелей; с ее помощью Ковалевский попал в члены известного литературного клуба «Атенеум», что для иностранца было большой честью. В «Атенеуме» встретился со старшиной клуба Гербетом Спенсером.
В Лондоне Ковалевский сблизился с Карлом Марксом и Энгельсом. Маркс в первую встречу принял его в своем салоне, украшенном бюстом Зевса Олимпийского. Нахмуренные брови и, как показалось, суровый его взгляд невольно вызвали в уме сравнение с этим бюстом. Но Карл Маркс в обычном общении с людьми знакомыми становился простым, даже благодушным, неистощимым в рассказах, шутках, полных юмора, готовым подшутить над самим собой. Почти два года — до своего отъезда в Москву — Максим Максимович бывал на воскресных обедах у Маркса, который относил Ковалевского к числу своих «научных друзей», и на воскресных вечерах у Энгельса. Он был обязан Марксу тем, что начал заниматься историей землевладения и экономического роста Европы.
Маркс внимательно прочитывал работы Ковалевского и откровенно высказывал свое мнение о них, направляя интересы русского ученого к изучению прошлого земельной общины, развития семьи. В своем труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельс пользовался исследованиями Ковалевского, изложенными в его «Очерке происхождения и развития семьи и собственности».
Вернувшись в Россию, Максим Максимович читал в Московском университете историю государственных учреждений, характеристику современных политических порядков на Западе, специальные курсы истории американских учреждений, сравнительной истории семьи и собственности, сословий на Западе и в России, древнейшего уголовного права и процесса.
В середине восьмидесятых годов Ковалевский находился в зените своей славы как профессор. Имя его было настолько популярно, что многие поступали на юридический факультет университета только затем, чтобы слушать его лекции. Огромный актовый зал, где он их читал, всегда заполняли студенты, среди которых было много медиков, филологов, математиков, естественников.
Университет переживал эпоху мрачной реакции. Как говорили тогда, «на студентов надели намордники». От прежней академической свободы не осталось и следа. Снискавший себе печальную славу инспектор Брызгалов выслуживался сыском и доносами. Высшая наука была взята под подозрение. Курс государственного права западноевропейских держав тщательно очистили от всего того, что могло оказаться «соблазнительным».
Но даже такой выхолощенный курс Ковалевский сделал интересным: по существу, он излагал учение о конституциях, само название которых было тогда чуть ли не запретным.
Едва появлялась атлетическая фигура Ковалевского на кафедре, едва раздавался его звучный голос, аудитория замирала. Профессор пересыпал свою речь остроумными сопоставлениями, меткими сравнениями, красивыми образами. Лекции его изобиловали фактическим материалом, говорящим об исключительной эрудиции Ковалевского. Порой он отвлекался от главной темы и рассказывал какой-нибудь эпизод из практики правительственных учреждений, приправляя рассказ язвительной шуткой. Вся аудитория хохотала, на кафедре тоже раздавался раскатистый смех. Привлекал к себе Максим Максимович и своей добротой, широкой помощью, какую оказывал необеспеченным студентам.