Очень заинтересовал Софью Васильевну известный географ-путешественник Адольф Эрик Норденшельд. В 1878–1879 годах он совершил свое знаменитое плавание на яхте «Вега». Выйдя из Гетеборга, он первый через Северо-Восточный проход проник к азиатским берегам с севера и вернулся в Швецию, обогнув Европу.
А совсем недавно, почти перед приездом Ковалевской, Норденшельд попытался пересечь с запада тогда еще не изведанную, таинственную Гренландию и установить, что же там, за гористыми берегами, мертвая ледяная пустыня или вечнозеленая долина? Может быть, не случайно назвали этот величественный, суровый остров «Зеленой землей»?
— Но почему же вы, такой опытный полярный исследователь, предположили существование цветущего эдема за стеной ледников? — спрашивала Ковалевская, восхищенно глядя на отважного путешественника.
Его голова была совершенно белой, и седые волосы окружали серебристым сиянием обожженное ветром и полярным солнцем лицо. Улыбнувшись чуть смущенно, чуть иронически. Норденшельд пожал плечами:
— Мне казалось, что горный ледяной заслон преграждает путь холодным ветрам. Почему бы не сохраниться там розам и пальмам от золотой поры нашей планеты? Обнаружил же я на Шпицбергене среди ископаемых растений платаны, тополь, дуб, бук и даже магнолию…
— Я не ожидала, что полярные путешественники немножко поэты, — с восторгом сказала Ковалевская.
Норденшельд склонил голову.
— Да, немного поэты и потому, — выдержав короткую паузу, добавил он, — немного социалисты. И если бы вы познакомили меня с состоянием социализма и нигилизма в России в данное время, если бы порекомендовали литературу, по которой иностранец может составить себе понятие о целях революционной партии, поэт, отправляющийся на лыжах в ледники искать розы и пальмы, был бы вам очень признателен…
«Я думаю, — писала Софья Васильевна П. Л. Лаврову, — что это очень полезно распространять здесь всеми способами сочувствие к нигилизму, тем более, что Швеция такая естественная и удобная станция для всех желающих покинуть матушку Россию внезапно».
Но самое сильное впечатление на Софью Васильевну произвел Фритьоф Нансен, которого познакомил с ней Норденшельд. Произошло это перед Гренландской экспедицией. Имя Нансена, хранителя Бергенского музея, собиравшегося пересечь недоступный остров, склоняли на все лады и газеты и юмористические листки. «В июне месяце сего года, — издеваясь, писал один из них, — имеет быть дано Нансеном представление — бег на лыжах на материковом льду Гренландии. Место для публики — в трещинах. Обратных билетов можно не брать». Только Норденшельд да еще некоторые ученые поддерживали план молодого исследователя. Старый полярник, четырежды обследовавший Шпицберген, зимовавший в Гренландии, совершивший знаменитый поход на «Веге», Норденшельд мог оценить смелость замысла Нансена. А Нансен платил ему восторженным уважением, еще более возросшим, когда он узнал, что отважного человека царское русское правительство изгнало из Финляндии за политические взгляды.
Софья Васильевна с нескрываемым восхищением разглядывала норвежца, высокого, белокурого, на вид сурового — настоящего северянина. Она нетерпеливо закидывала его вопросами: как он пойдет? С кем? С каким снаряжением?
— Пару превосходных, получивших полярное крещение сапог обещал ему подарить я, — пошутил Норденшельд.
— А копенгагенский купец Августин Гамель берет на себя все прочее, что понадобится, предоставляя в мое распоряжение пять тысяч крон, — в тон продолжал Нансен.
— Но мне хочется знать все подробно, — умоляюще произнесла Ковалевская. — Господину Норденшельду не удалось пересечь этот загадочный остров. А вдруг вам будет сопутствовать удача и за ледяным береговым заслоном вы обнаружите тот неведомый нам теперь мир, который существовал до наступления ледников! Вдруг вы встретите растения и животных, каких мы видим в более или менее удачной реставрации или на картинах ученых фантазеров! А может быть, есть там и человеческие существа, более прекрасные, более совершенные, чем те, что представляются нам в грезах?..
Первый визит Нансена к Ковалевской затянулся вопреки всем понятиям о вежливости. Недурной собеседник и человек, не лишенный подкупающего юмора, Нансен рассказывал Софье Васильевне о своих детских забавах. Когда ему захотелось стать закаленным охотником, он однажды чуть не ослеп от ожога, взорвав с помощью керосина и спичек начиненный порохом полый стебель растения, а на рыбной ловле сам поймался губой на крючок удочки брата, как доверчивая треска.
— Вот видите: шрам — совсем маленький? Мама бритвой разрезала губу и сняла с крючка своего сына-рыбу…
Его первая «полярная экспедиция» — переход через зимнюю реку — окончилась тем, что Фритьоф Нансен вместе с братом провалился под лед.
— Этот шрам на лбу — память о знакомстве со льдиной…
Нансен очень заинтересовался русской ученой. Он бывал у нее, приезжая в Стокгольм, подарил ей свою брошюру: план путешествия в Гренландию.
Романтический образ полярного исследователя захватил и Ковалевскую. Но, читая брошюру — «самое увлекательное и возбуждающее чтение, какое мне когда-либо случалось встретить», — она получила полное понятие о выдающемся человеке: ни для чего «он не отказался бы от поездки к духам великих ледовых людей, которые, как рассказывают лапландские саги, покоятся на ледяных полях Гренландии!»
— Увы, такова жизнь, — иронизируя над своим неожиданным увлечением, говорила Софья Васильевна. — Всегда и во всем получаешь не то, что желаешь, и не то, что считаешь необходимым для себя. Все, только не это. Какой-либо другой человек должен получить счастье, которого я всегда желала себе и о котором всегда мечтала. Должно быть, плохо подаются блюда «le grand festin de la vie» (на великом празднике жизни), потому что все гости берут, точно через покрывало, порции, предназначенные не для них, а для других.
Во всяком случае, Нансен, как мне кажется, получил именно ту порцию, которую он сам желал. Он так увлечен своим путешествием в Гренландию, что нет ничего, что могло бы в его глазах сравниться с этим…
А Нансен признавался, что если бы между ним и Ковалевской не стояли некоторые препятствия личного порядка, эта встреча могла бы иметь значение для их жизни.
Пока Софья Васильевна была поглощена новыми впечатлениями, все окружающие занимались ее дружбой с Анной-Шарлоттой Леффлер — известной писательницей.
АННА-ШАРЛОТТА
Софья Васильевна встретилась с сестрой Миттаг-Леффлера на следующий день по приезде в Стокгольм. Они давно, по рассказам профессора, с симпатией относились друг к другу, были готовы к дружбе. Может быть, с большим нетерпением стремилась к этому Ковалевская. У нее, уже осознавшей свои силы в науке, писательский дар все еще вызывал смиренное преклонение. Анна-Шарлотта несколько побаивалась ученой-женщины, как человека, парящего в недоступной ей сфере абстрактного мышления.
Когда шведка осторожно открыла дверь в библиотеку, Ковалевская, перелистывая книгу, стояла у окна. На широком, освещенном солнцем стекле, как нарисованные тушью, темнели ее четкий профиль, волны коротких вьющихся волос, тонкая фигурка в гладком черном платье.
Быстро обернувшись, Ковалевская пошла навстречу Анне-Шарлотте с протянутыми руками. Ее глаза лихорадочно блестели, но заговорила она о самых будничных вещах, пожаловалась на простуду.
Писательница почувствовала даже некоторое разочарование: «Странно, почему брат находит ее необыкновенной?» — и предложила проводить Ковалевскую к врачу.
Они вышли на улицу, перебрасываясь незначительными фразами. Анна-Шарлотта не заметила, как случилось, что, не успев дойти до квартиры врача, она рассказала Ковалевской содержание задуманной ею драмы «Каким образом делаешь добро», план которой был ей самой неясен.
Начала Анна-Шарлотта рассказывать неуверенно, ощупью, пытаясь объяснять неопределившуюся тему. Но Софья Васильевна так быстро и так горячо прониклась ее мыслями, с такой симпатией одобряла и объясняла якобы высказанные ею идеи, что мягкая, податливая шведка увидела вдруг свою драму глазами Ковалевской.