- Что ты делаешь? – спрашиваю я, думаю, может, мне нужно бояться его. Что он может быть так же опасен, как Роджер.

- Здесь они не могут подслушать, - бормочет он и приводит нас внутрь. Закрыв дверь, Риэлм прижимает меня спиной к ней, склонив голову к моему уху.

 - Я знаю, ты слышала, - шепчет он, - и пожалуйста, поверь мне, я правда твой друг.

 - Я тебе не верю.

Он прижимает ладони к двери по обеим сторонам моей головы. Если бы кто-то зашел за нами, он мог бы подумать, что мы стоим, очень романтично прижавшись к двери.

 - Я – особый обработчик, - продолжает он. – Я занимаюсь и другими пациентами, но меня специально приписали к тебе, потому что с тобой … трудности.

Боль пронизывает мне грудь, когда он подтверждает мои самые худшие опасения: что мой единственный друг во всем свете, единственный, кому я могу доверять, мне не друг. Мной манипулировали, и я чувствую, что надо мной надругались, меня изнасиловали. Риэлм приближается, одна его рука держит меня за талию, как будто он обнимает меня.

 - Мне так жаль, Слоан, - говорит он, его губы касаются моего уха , - но я говорю правду, я только пытаюсь помочь. Если бы я не вмешался, они бы стали рыть глубже. Ты знаешь, что это значит? – спрашивает он. – тебе могли сделать лоботомию.

Я начинаю чувствовать слабость в его объятиях и хочу прилечь, но он быстро подхватывает меня.

 - Ты не можешь потерять голову сейчас, - он успокаивает меня. - Они поймут, что что-то не так.

Тогда я смотрю на него, на шрам на его шее.

 - Я не понимаю, - говорю я с болью в груди, - Ты – один из нас.

Он кивает.

 - В прошлом году я был в Программе, - он показывает на свою шею. – из-за несчастного случая с зазубренным ножом. Но потом я попал сюда, мне стало лучше. Где–то в середине моего тут пребывания доктор Уоррен отозвала меня и спросила, чем я думаю заняться, когда выйду.

Мне было не к чему возвращаться. Мои родители умерли давно, и я не помнил никого из своих друзей. У меня ничего не было. И доктор Уоррен предложила мне работу – будущее в Программе, чтобы реабилитировать пациентов. Я подписал контракт.

 - Что ты делаешь с нами?

Он морщится, как будто знает, что мне не понравится ответ.

 - Формирую здоровые отношения; восстанавливаю связи, чтобы субъекты не попали в состояние шока, когда уходят отсюда. У нас были рецидивы, нарушения работы мозга, и они определили, что причина этого – травма, полученная в процессе повторной ассимиляции в обществе. Эмоции – это как оголенные нервные окончания, и без должной подготовки ты как будто отсылаешь назад оголенный провод.

 - Так ты не просто притворялся, что ты мой друг? – я поддеваю его. – Ты не предавал меня, не рассказывал о том, о чем мы говорили? О тех вещах, о которых я даже не могу вспомнить.

 - Конечно, я должен был рассказывать им, - говорит он. – Мне было нужно убедиться, что лечение работает. И поверь мне, сладенькая, тебе бы в любом случае не хотелось бы разгуливать только с частью воспоминаний. Ты бы сошла с ума.

Я вырываю свои руки из его рук и отталкиваю меня.

 - А то, что ты целовал меня? Это тоже было частью моего лечения?

Мне стыдно говорит это, я чувствую, что меня каким-то образом обманули. Использовали.

Риэлм качает головой.

 - Нет, не было. Мне не следовало делать это.

 - Тогда почему сделал?

Риэлм опускает глаза.

 - Мне не все равно, что с тобой. Мне тоже одиноко. Только потому, что я не пациент, это еще не значит, что я не чувствую себя в такой же изоляции, что и вы, ребята. Я был здесь уже пять недель, Слоан. Я хочу уехать. И я хочу забрать тебя с собой.

Я снова отталкиваю его, он падает на кровать. Он не пытается защищать себя. От мысли о том, что Риэлм мог уйти отсюда когда угодно, пока меня держали здесь помимо моей воли, я его ненавижу.

 - А Роджер? – вдруг спрашиваю я. – Он тоже был частью этого?

 - Нет, - говорит Риэлм. - В смысле, раньше был. Но теперь нет. Он не имел права делать то, что делал. Я не знал, клянусь…

 - Да, ведь твое слово теперь так много значит.

 - Я не знал, Слоан. Я бы сделал все, чтобы защитить тебя.

 - Это было до или после того, как ты позволил им стереть мою жизнь? Думаешь, я смогу простить это? Думаешь, я когда-нибудь это переживу?

 - Я надеюсь, - говорит он. – Я… - он замолкает. Его и так бледная кожа еще бледнее, чем обычно, как будто ему сейчас станет плохо. – У меня ничего нет. И это первый раз, когда я думал, что смогу построить жизнь заново. Когда я уеду отсюда, у меня будет отпуск в шесть недель до того, как я вернусь в Программу в другом учреждении. Я подписал контракт на два года, контракт, который я не смогу нарушить, или они сотрут все обо мне. Я пытаюсь спасти нас обоих, и я думал, что как только тебя освободят, мы сможем быть вместе.

Я смеюсь. Я знаю, это жестоко, но мне все равно. Мне так больно, что я хочу быть грубой.

 - Ну, - говорю я, - этого никогда не произойдет. Твой контракт может окончиться раньше, чем ты думаешь, потому что мне кажется, что мое лечение не будет иметь эффекта, Майкл, - я рычу его имя.

Риэлм с силой хватает меня за запястья, притягивает к себе.

 - Не говори так. Ты выберешься отсюда. Но ты не выберешься силой. Они так тебя никогда не выпустят.

Я ухмыляюсь.

 - Что же мне тогда делать? Зацеловать тебя, пока меня не освободят?

Он опускает руки.

- Нет, и я пойму, если ты не захочешь больше со мной разговаривать. Пожалуйста, поверь, когда я говорю, что поцелуй не был частью этого. Я поцеловал тебя, потому что хотел. Ты сильная и умная, и благодаря тебе я хочу жить, Слоан. – Он смотрит мне в глаза. – Но ты не можешь никому об этом рассказать. Ты меня скомпрометируешь.

Раздается громкий стук в дверь, и мы оба подпрыгиваем. Я снова быстро вытираю лицо, пока глаза Риэлма бегают между дверью и мной. Ручка поворачивается, и медсестра Келл засовывает голову.

 - Я принесла ваши лекарства, зайчики. – говорит она приторно-сладким голосом. Ее плечи напряжены, и я думаю, что она долго нас искала.

 - Прими ее, - Риэлм бормочет мне, пока берет стаканчик, который сестра протягивает ему. Он наклоняет подбородок в знак благодарности, и я протягиваю руку к другому стаканчику на подносе.

Руки у меня трясутся так сильно, что я уверена, что сестра Келл заметила это. Я смотрю в бумажный стаканчик, но не беру белую таблетку. Вместо этого я с вызовом смотрю на Риэлма. На его лице появляется слабость, как будто он умоляет меня.

 - Нет, - говорю я сестре Келл, - сегодня я обойдусь без нее.

Я ставлю стаканчик обратно на поднос и оборачиваюсь, прохожу через комнату и встаю у прикроватного столика Риэлма. Все мое тело пульсирует гневом и ненавистью. Я собираюсь разнести это гребаное место.

Я слышу, как Риэлм что-то ей шепчет, но не оборачиваюсь, чтобы посмотреть. Пусть они оба катятся к черту. Пусть и доктор Уоррен катится к черту. Я даже больше не хочу выбраться. Я хочу унизить их.

 - Тогда ладно, - сестра Келл говорит с наигранным весельем. - Если захотите присоединиться к остальным, они все в комнате отдыха.

 - Мы придем через секунду, - отвечает Риэлм. Я поднимаю глаза и вижу, что он смотрит на меня, беспокойно нахмурившись. Сестра Келл закусывает губу и уходит, снова оставив нас наедине.

 - Что было в лекарствах? - спрашиваю я.

Он выглядит побежденным.

 - Кое-что, чтобы ты расслабилась.

 - А что было в твоих, Майкл?

 - То же, что и всегда. Плацебо.

Я пересекаю комнату и даю ему пощечину. Ладонь у меня болит, соприкоснувшись с его щекой. Он вздрагивает от боли, и потом сердито разворачивается и хватает меня за плечи, прижав меня к стене, и я резко выдыхаю. У него на лице отчетливо виден отпечаток руки, и он быстро дышит, как будто вот-вот сорвет на мне злость.

 - Ударь меня, - рявкаю я. - Только попробуй бросить меня на пол, доложить обо мне. Потому что, черт возьми, я не позволю, чтобы это сошло тебе с рук.