— У них нет ног, потому. А если ты им пририсуешь ноги, они убегут из тетрадки.

Хоботок пририсовал восьмеркам ноги. Но восьмерки все равно не убежали. Тут Сийм поднял страшный крик:

— Посмотри, что ты наделал! Что завтра скажет учительница, когда увидит эти восьмерки? Ты чего наврал мне, что ты умный, а сам не умеешь писать красивые восьмерки!

Раньше, когда Хоботка отчитывали, у него всегда округлялись глаза. Теперь же он заносчиво поднял хобот и сказал:

— Не знаю, какие восьмерки вам велят писать, но в Мурляниной двоичной системе они пишутся так, как я написал.

Сийм потерял дар речи. Он впервые слышал о двоичной системе. Но не мог же он показать своему игрушечному слонику, что тот знает больше, чем он.

За дверью позвонили. Сийм со вздохом облегчения побежал в переднюю. Когда звонят, ребенок имеет полное право не писать восьмерки. На радостях Сийм забыл отправить Хоботка в маленькую комнату, как он в последнее время делал, когда кто-то приходил к нему.

В комнату вошли Ханно, Марис и Эльдур.

Эльдур воскликнул:

— Симка, айда в киношку. В "Космосе" идет "Чингачгук — Большой Змей".

— Нам надо спешить, — поторопил Ханно. Сийм жалобно сказал:

— Я не могу идти. Я еще уроки не приготовил.

— Потом сделаешь, — посоветовал Эльдур. — У меня тоже ничего не сделано.

— Но я пообещал маме, что никуда не пойду, пока все уроки не приготовлю.

— А тебе еще много осталось? — спросила Марис.

Сийма этот вопрос обнадежил. Он быстро ответил:

— Не очень. Одну страницу я уже исписал, а на другой нужно написать еще три строчки.

— Валяй быстрее, — подбодрил Эльдур.

— Мы пока посмотрим книжки, — сказал Ханно. Его очень интересовали книги Сийминого папы, потому что их разрешалось рассматривать только очень осторожно.

Ребята гурьбой ввалились в комнату. Сийм бросился к столу писать.

Марис подошла к нему взглянуть, как дела продвигаются. Она сделала испуганные глаза и спросила:

— Что ты здесь нацарапал?

— Это восьмерки, — сказал Сийм. — А ноги я им резинкой сотру.

— Они не сотрутся, они нарисованы цветным карандашом, — озабоченно сказала Марис. — Тебе придется вставить в тетрадку новый лист и написать новые восьмерки.

Хоть времени и было мало, Марис заставила себя спокойно сесть на диван. Тут она заметила Хоботка, взяла его на руки и нежно погладила по голове.

Дурное настроение Хоботка как рукой сняло. У него даже появилось сильное желание замурлыкать — так хорошо было ему. Но он взял себя в руки. Что позволено коту, не позволено слону. Вот коту не к лицу, если он, как слон, начнет трубить. И правильно. Если каждый будет делать то, что ему в голову взбредет — карандаш извиваться, червяк рисовать, чайник колоться, а кактус кипеть — какая будет на свете неразбериха!

Мурлыкать Хоботок не стал, но он не смог удержаться, чтобы тихонько не взвизгнуть. И хотя он сделал это тихонько, мальчики все же услышали. Ханно поднял от книги удивленный взгляд, а Эльдур наморщил нос и презрительно усмехнулся.

Сийм, который как раз менял в тетради лист, так растерялся, что нечаянно порвал обложку.

А сам Хоботок так напугался, что со страху онемел и окаменел. Он лежал на коленях у Марис, словно какая-то резиновая игрушка.

Сийм помахал порванной обложкой и несчастным голосом сказал:

— Теперь мне придется и обложку сменить.

Вместо того чтобы утешить друга в беде, Эльдур разгорячился:

— Некогда нам ждать, пока ты тут копаешься. Или сейчас идешь с нами, или мы уходим без тебя.

Теперь разозлился Сийм. Он сказал:

— Идите, если вы так торопитесь. Я вас не просил ждать.

Ясное дело, что на такие слова все повернулись и ушли.

Когда Сийм остался с Хоботком вдвоем, он почувствовал, что они не одни, что в комнате есть кто-то третий. Его не было видно, но он был рядом с Сиймом, где-то за спиной или даже внутри него самого и грыз его.

Не пролез ли этот невидимка в комнату уже тогда, когда Сийм сражался с восьмерками? Уж не он ли толкал его под руку, и поэтому цифры получались такие кособокие? Конечно, это был он. И он же поссорил Сийма с друзьями.

Кто бы это мог быть — этот вредный невидимка?

Сийм думал и думал, пока ему не вспомнилось, что этот негодник докучал ему и раньше. Он вспомнил, что в таких случаях они с Хоботком крепко обнимали друг друга, уходили в какое-нибудь другое место и начинали играть во что-нибудь веселое или тихонько пели, или рассказывали интересные случаи из своей жизни. И всегда это помогало. Тот противный всегда исчезал.

Вдруг это поможет и теперь?

Сийм с надеждой взглянул на Хоботка. Но тот посмотрел на него отсутствующим взглядом. От этого внутри у Сийма заныло еще сильнее, а что хуже всего — захотелось пилить Хоботка. Но он этого не стал делать, а только спросил:

— Ты чего в последнее время такой скучный?

Хоботок грустно улыбнулся, немного помолчал и ответил:

— Ты больше не играешь со мной, потому. Ты стесняешься меня.

Хоботок сказал чистую правду. С тех пор, как Сийм пошел в школу, он уделял ему все меньше и меньше внимания. Игры Хоботка казались ему теперь слишком детскими, а его высказывания заставляли Сийма краснеть за него. Но что-то помешало Сийму откровенно сказать это. Наверно, ему не хотелось признаваться, что он бросил его первым. Поэтому Сийм воскликнул:

— Так давай играть, чего ты сидишь как истукан!

Они направились в маленькую комнату.

Хоботок оживился и, полный надежд, полез в стенной шкаф. Вылез оттуда задом наперед с коробкой кубиков и сказал:

— Давай построим башню "Длинный Герман". Сделаем Германа длинным-длинным.

Они принялись строить. Но кубики были будто круглые, не хотели держаться друг на друге. Получилась какая-то жалкая развалюха, а не башня.

Сийм разрушил ее. Он порылся в стенном шкафу и вытащил оттуда кегли.

— Давай лучше катать шары. Кто собьет кеглю, тот может бросить еще раз.

Они стали катать шары. Но шары были будто квадратные: никак не хотели катиться, а прыгали, как лягушки, — и все мимо.

Сийм сбил кегли ногой. Они устало шлепнулись на пол, будто были из теста.

Сийм мрачно посмотрел вокруг. Ему показалось, что кактус насмехается над ним. Он подошел к цветочному столику, скорчил страшную рожу и сказал:

— Ты дурак!

Но старый забияка не проронил ни звука.

Все вокруг было некрасивым, немым, мертвым. Внутри у Сийма загрызло еще сильней. Ему хотелось кричать.

Но ведь не станешь ни с того ни с сего кричать… Это может показаться по меньшей мере странным.

Всегда должен быть кто-то, кто виноват в нашем плохом настроении.

Сийму не пришлось долго искать виновника. Конечно, это была школа, та самая долгожданная школа, в которую еще два месяца назад он шел с замирающим сердцем. Теперь же он ругал ее.

— И кто только эту школу выдумал?! И кому она только нужна?! А если уж без нее не обойтись, почему она не может быть такой, чтобы дети ходили туда с радостью?! Ведь это так просто! Нужно только, чтобы в школу ходили, как в кино: хочешь — идешь, не хочешь — не идешь. И чтобы учеба была как игра: дети учатся, когда хотят, учат, что хотят и сколько хотят, и чтобы не надо было писать пять строчек восьмерок, когда все люди сидят в кино. Почему это не так? Почему все на свете вообще устроено будто назло детям?!

Но на душе у Сийма от этого ворчания легче не стало. Внутри загрызло просто нестерпимо. Бедный Сийм забрался на диван и стал стучать головой об его спинку.

Хоботок растерянно смотрел на своего старого друга. Он уже был не властен над сердцем Сийма. Поэтому он даже не осмелился начать вслух его утешать.

Он только тихо сказал, кивая и вздыхая:

— Вот оно, хваленое детство, вот она — золотая пора. Как только ребенок идет в школу, появляются свои обязанности, свои заботы.