В эпоху, когда власть стала неустойчивой, рассредоточенной и неощутимой, Клара с нежностью отзывается о вещах, дававших уверенность сорок лет назад, хотя и признает все несчастье жизни, проходившей в таком страхе. Марвин Ланди, коллекционер бейсбольных редкостей, точно так же утверждает, что ««холодная война» — твой друг»:

Эти герои демонстрируют теперь уже распространенную тоску не по ограничениям культуры 1950-х, основанной на политике сдерживания, но, скорее, по более понятным страхам времен «холодной войны». На фоне небезопасной паранойи, которую Делилло представляет как следствие убийства Кеннеди, безопасная паранойя времен «холодной войны» приобретает успокаивающую устойчивость.

Если прежние романы Делилло придавали форму повествования меняющейся, разворачивающейся спиралью паранойе «эпохи заговоров, эпохи связей, звеньев одной цепи, тайных взаимосвязей», то в «Подземном мире» виден контур более раннего представления о паранойе как источнике стабильности.[527] Страх атомной эпохи изображается в романе как парадоксальная форма безопасности, психическая стратегия для удержания устойчивого ощущения индивидуальной и национальной идентичности. Так, мы видим, как на первом бейсбольном матче сезона Дж. Эдгар Гувер размышляет о том, что форма национального согласия возникает не столько в результате национального единства, сколько обязана своим появлением ясному и понятному врагу:

При таком взгляде на «холодную войну» паранойя «заменяет религиозную веру» с «радиоактивностью, властью альфа-частиц и порождающих их всезнающих систем, бесконечными совпадающими связями» (U, 241, 251). По сути, паранойя становится клеем, скрепляющим нацию.

В «Подземном мире» речь идет о том, что паранойя — это не просто стратегическое убеждение (стихийно возникшее в народе или цинично навязанное ему сверху), укрепляющее чувство национального единства как раз в тот момент, когда оно попадает под внутреннюю угрозу из-за краха традиционной гегемонии белых мужчин, представляющих средний класс. В романе Делилло немало страниц отводится описанию ущерба, который ядерная эпоха нанесла психике человека, «сотням заговоров, уходящим глубоко в подполье, чтобы размножаться и расползаться во все стороны» (U, 51). Хотя изображение паранойи эпохи «холодной войны» и пронизано ностальгией, автор признает, что менталитет того времени был (в лучшем случае) защитным механизмом, который дорого обошелся и людям, и государству. В обостренном наркотиком состоянии паранойи на вечеринке в честь «наконечника бомбы» в середине 1970-х Мэтт Шей слышит, как его коллега, изображая мультяшный прусский акцент, говорит: «Желание государства воплотить свои огромные фантазии никогда нельзя переоцени ть» (U, 421), но позже, когда Мэтт смотрит на фотографию Никсона, он задумывается, «заботилось ли государство о паранойе человека или все было как-то по-другому» (U, 465). В «Подземном мире» паранойя периода «холодной войны» представляет собой настоящее психическое расстройство, наступающее в государстве, «мощь и устрашение» которого проникли в «кровь» граждан, начиная с мантры Ленни Брюса «Мы все сдохнем!», прозвучавшей во время кубинского кризиса, до маниакальной привычки сестры Эдгар надевать латексные перчатки, чтобы защититься от «субмикроскопи-ческих паразитов, которые водятся в их советско-социалистических протеиновых шкурах» (U, 241).

Кроме откровенного изображения паранойи 1950-х годов как национальной патологии, в «Подземном мире» есть интригующий и наводящий на размышления набросок более поздних форм конспирологического мышления. Помимо фиксации на Бомбе, на протяжении 827 страниц и охватываемого повествованием полувека роман сохраняет обстановку повседневного страха, выходящего за пределы строгой биполярной логики «холодной войны» и сопутствовавших ей манихейских страхов. Многие персонажи в романе испытывают приступы умеренной паранойи, которые не связаны напрямую с открытым беспокойством из-за маниакальной озабоченности антикоммунистической ядерной угрозой (скорее можно считать, что они соотносятся с более сложной внешней политикой «конфликта низкой интенсивности» и тревогами по поводу внутренних беспорядков). Так, Ишмаэль Муньоз, известный также как художник-график Лунный человек 157, беспокоится о том, что внезапное желание картинных галерей купить его работы — это всего лишь заговор властей, которые хотят поймать его в ловушку (U, 436). Какой-то старик на углу гарлемской улицы разглагольствует о пирамиде на долларовой купюре (U, 354, 365). Марвин Ланди размышляет о том, что Гренландия либо вообще не существует, либо по какой-то причине держится в тайне (U, 316). Симс, коллега Ника Шея, рассуждает о возможности того, что правительство подделывает данные переписи о количестве чернокожих в Америке (U, 98, 334). Сестра Эдгар отметает распространенные подозрения о том, что правительство специально распространяет ВИЧ в негритянских гетто, но в то же время верит, что «именно за этой дезинформацией стояло КГБ» (U, 243), возвращаясь к рейганов-скому возрождению паранойи вокруг «Империи зла» в середине 1980-х, Альберт Бронзини склоняется к слухам о том, что высадки на Луну снимались в голливудской студии. Вдобавок многие персонажи испытывают тягу к нумерологии, и особенно к числу тринадцать. Этот набор причудливых с трахов свидетельствует о сбивающем с толку и причудливо связном мире, созданном силами, которые не поддаются чьему-либо контролю. В нем большее значение имеют непрекращающиеся тревоги по поводу расовых, классовых, половых и сексуальных различий, чем в связи с идеологической борьбой сверхдержав. Повседневная привычка, вроде конспирологической нумерологии, может странным образом обрести вполне здравый смысл в обществе, где цифры главный показатель для неимущих и где официальную политику определяет «вудуистская экономика». Как и в предыдущих романах Делилло, конспирология в «Подземном мире» становится превращенной в обыденную рутину стратегией защиты, временным, но повсеместным способом осмысления мира и придания повествовательной формы страхам, которые скорее отражают общество в целом, чем психопатологию отдельного человека.

Многие формы параноидального мышления, с которыми мы встречаемся в «Подземном мире», работают за пределами обычных форм конспирологии. В одной из своих поездок, предпринятых с целью найти недостающее звено в саге со знаменитым ударом Томпсона, Марвин Ланди заходит в кафе «Теория заговора» в Сан-Франциско, место, заполненное «книгами, катушками с кинопленкой, магнитофонными лентами, официальными правительственными отчетами в синих папках». Принимая во внимание склонность Марвина к безумным конспирологическим теориям, пожалуй, вызывает удивление то, что он «отмахнулся от этого места» как от «череды бесплодных упражнений» (U, 319). Он поступает таким образом, полагая, что «источники лежали глубже и были менее различимы, глубже и одновременно ближе к поверхности, посмотри на рекламные щиты и картонные пакетики с бумажными спичками, торговые марки на товарах, родимые пятна на теле людей, посмотри на поведение твоих домашних питомцев» (U, 319). С точки зрения Марвина и романа в целом, скрытую подоплеку современной истории нужно искать не в правительственных досье, дожидающихся, когда их соберут в одну связную историю о призрачных заговорщиках. Вместо этого тайные знаки власти следует искать в мимолетных вещах, происходящих ежедневно, и в бесконечной запутанности транснационального потребительского капитализма: они более очевидны, ибо встречаются повсюду, и в то же время менее заметны, потому что воспринимаются как должное.