— Да в чем тут признаваться?! — рычит Нунурс. — Ни наркоманов, ни гомиков я в своей ячейке не потерплю! Ну ладно, так и быть, осмотрите его, доктор, и скажите нам, наркоман он или нет?

— Вообще-то я еще не доктор — только студент, — говорит он мне с застенчивой улыбкой. Потом закатывает мне рукав рубашки. Прищелкивает языком.

— Ну конечно наркоман.

— Значит, я убью его! — рычит Нунурс.

— Сперва признание, — говорит «доктор», и остальные соглашаются.

— Так будет лучше.

Я уже совершенно спокоен. Шарада с удавкой на горле была разыграна только ради того, чтобы произвести впечатление или напугать меня. Ни того, ни другого ни вышло. Я докладываю обстановку, слегка подредактировав донесение, поскольку считаю, что некоторые данные предназначены исключительно для ушей Тугрила. В заключение я предлагаю принять самые решительные меры против «Сынов Верцингеторикса». В частности, настаиваю на том, чтобы была выделена специальная группа для убийства Шанталь. Благодаря положению, занимаемому ею как в неофашистском союзе, так и в военной разведке, она представляет прямую угрозу для операций ФНО в городе Алжире и в Сахаре. То ли из-за слишком сжатого изложения фактов (хотя я говорю уже больше часа), то ли потому, что я утаил некоторые сведения, предназначенные, по-моему, исключительно для ушей Тугрила, не знаю, но товарищи недовольны моим докладом.

Разговор начинает «доктор». Сумев спасти меня от Нунурсовой петли, теперь он, похоже, полон решимости устроить судебное заседание.

— Значит, вы пустили в ход оружие и сбежали с совещания по безопасности?

— Да.

— А потом пустили в ход оружие и сбежали из Форт-Тибериаса?

— Да.

— Отлично! — Но при этом «доктор» прищелкивает языком.

Потом Нунурс басит мне в другое ухо:

— Вы убили этого ловкача, этого… Рауля?

— Кажется, да… Да… э-э, то есть, по-моему, он умер.

— Надо знать наверняка. Надо их всегда добивать. — И, выпустив из рук удавку, Нунурс сопровождает свои слова резким красноречивым жестом.

— А Зору — ее вы убили?

— Зору? Ах да, конечно убил.

Зачем я вру? Я отнюдь не уверен, что Рауль был при смерти, когда я выходил из квартиры, а что до Зоры, то ее я точно не убивал. Помню, я поблагодарил ее за одежду — излишнее проявление вежливости, — а когда уходил, она успокаивала перепуганного ребенка. И все-таки, почему же я не прикончил Рауля и Зору? Во время дознания происходит нечто такое… Я и раньше это замечал, когда разыгрывал шарады с допросом феллахов в Форт-Тибериасе: что-то заставляет допрашиваемого панически лгать, городить бессмыслицу, которая не помогает ему ни замести следы, ни ввести в заблуждение тех, кто захватил его в плен… Но я — то с какой стати вру? Быть может, я попросту считаю, что мои слушатели не заслуживают правды?

Следствие продолжается.

— А этих людей, — интересуется «доктор», — этих Эжена и Ивонну Дютуа тоже убили вы?

— Ну конечно! Я уверен, что завтра об этом сообщат в газетах.

Нунурс удовлетворенно рычит, но не все мои трудности позади. В комнате находятся еще двое, и они продолжают допрос. Судя по всему, это простые работяги, не исключено даже, что представители огромной армии городских безработных. Возможно, они просто хотят во всем разобраться. И все же в каждом их вопросе чувствуется скрытая угроза.

— Вы убили товарища аль-Хади?

— Да. У меня не было выбора. Это было необходимо для того, чтобы избежать разоблачения.

— Но в то же время вы утверждаете, что не прошло и суток после этого столь необходимого убийства, как вас все-таки разоблачили?

— Да.

— Это весьма прискорбно, согласны?

— Конечно.

— Капитан, вы неделю бродили по пустыне без пищи и воды?

— Нет, не так долго. Дня три, может, четыре. Точно не знаю. Какое-то время я был в бреду, а под конец потерял сознание.

— Но ведь вы бродили по пустыне с пулей в ноге? Вы очень выносливый человек.

— Да нет же! Вы не понимаете. Это произошло в конце, когда меня подобрали арабы.

— Ах да, вы же об этом упоминали, но скажите, почему этот бедуин прострелил вам ногу?

— Не знаю. Возможно, это был, как сказала Зора, несчастный случай.

— Выходит, вы верите тому, что сказала эта Зора? Вы действительно ничего не помните до того момента, как очнулись в квартире, принадлежавшей аль-Хади? И долго эта необыкновенная женщина держала вас взаперти?

Нунурс отпускает какое-то замечание по поводу жены аль-Хади, слишком быстро, чтобы я успел расслышать, и все смеются. Но я тоже смеюсь, чтобы выразить солидарность с коллективом. На самом же деле я очень раздражен. Этой пустой болтовней они ничего не добьются. Никакого впечатления они на меня не производят.

«Доктор», то есть еще не доктор, наклоняется ко мне:

— Смейтесь, смейтесь, все равно вы уже покойник.

— Мы еще не видали, как смеются покойники, — поддакивает жонглер.

— Вам следовало бы знать, — продолжает «доктор», — что удушение с помощью гарроты — процесс более длительный, чем казнь через повешение на эшафоте. Как правило, при казни с помощью гарроты смерть наступает от асфиксии. Хотя не исключено, что в Нунурсовых руках у вас сломается шея — если раньше не порвется шнурок. Я все время уговариваю Нунурса пользоваться струной от рояля, но он и слушать не хочет. Думаю, не ошибусь, если скажу, что даже после того, как сломается шея, вы еще минуту или полторы будете находиться в сознании. А потом хлынет наружу все содержимое вашего кишечника.

«Доктор» поворачивается, чтобы обратиться к остальным присутствующим:

— А он еще смеется и даже не пытается в чем-то нас убедить!

— Нет, пытаюсь, черт побери! Это вы не желаете ни в чем убеждаться!

— Ну что ж, попробуем еще раз. Вопросов очень много, уж не взыщите. Надеюсь, вы не в претензии?

— Мы должны во всем разобраться.

— Да. Эта женщина, Зора, держала вас взаперти по просьбе этих ваших друзей, Рауля и Шанталь, а они — члены организации «Сыны Верцингеторикса»?

— Насчет Рауля не знаю. Он… был… другом Шанталь. А Шанталь несомненно состоит в организации.

— Когда Рауль пришел на квартиру Зоры, вы втянули его в долгую полемику о коммунизме?

— Да, вернее сказать, это он меня втянул. Как я уже говорил, он пытался заставить меня отказаться от марксистских убеждений. Разумеется, это ему не удалось.

— Гм-гм. Вам следовало бы знать, товарищ, что все присутствующие в этой комнате — социалисты, но в первую очередь мы — алжирские националисты. Мы не являемся марксистами и не собираемся подчиняться приказам Москвы или Пекина.

— Спасибо, товарищ, за это важное разъяснение. Надеюсь… даже уверен, что, несмотря на это, мы с вами участвуем в совместной борьбе против гегемонии французского монополистического капитализма в Алжире.

— Гм-гм.

Похоже, присутствующие не очень-то довольны, и допрос возобновляется.

— Как долго вы были пленником этой женщины, Зоры, и ее собаки?

— Господи, да откуда мне знать! Мне же давали наркотики! Неделю по меньшей мере. Это могло бы тянуться гораздо дольше.

Я стараюсь, чтобы в моем голосе звучали нотки панического страха. Этих людей я уже раскусил. Эта шайка уличных борцов за свободу, эта мелкая шушера хочет почувствовать, что я готов расколоться и признать их превосходство. Грубо воздействуя на мои эмоции, они явно добиваются компромисса. Ничего, они у меня еще за это поплатятся!

«Доктор» прищелкивает языком:

— Вы рассказали нам далеко не все. Подоплека этого дела заключается в том, что Шанталь и ее пособник, этот лейтенант Шваб, успели перехватить бедуинов раньше, чем другие армейские поисковые группы, заплатили бедуинам, чтобы те вас подобрали, связались с этой женщиной, Зорой, и, рассказав ей о том, как вы пытали и убили ее мужа, без труда уговорили ее взять вас под свою опеку и охранять до тех пор, пока Шанталь с Раулем, встретившись в Лагуате, не решат, как с вами следует поступить, но вам удалось сбежать до приезда Шанталь.