Ну что сказать об этих гнусных марках? Они были изящно размещены на вкладных листах плотной бумаги и снабжены надписями, сделанными каллиграфическим почерком. Шанталь листала страницы, торопливо переворачивая толстых французских сановников в миниатюре, а также банальные аллегорические виды Франции и ее провинций. На минуту Шанталь задержалась на новенькой серии с изображением военных эпизодов — сценок, свидетельствующих о «величии и тяготах солдатской жизни». К примеру, на марке ценой в один франк были изображены закутанные в медвежьи шкуры наполеоновские императорские гвардейцы, устало бредущие по сугробам, а сзади и справа от них — юноши в военной форме, вытянувшие руки в нацистском приветствии. На каждой марке стояла геральдическая печать — сложная монограмма с мечом и большой буквой «V», увенчанная стальной каской. Я наклонился, чтобы разобрать надпись на марках: «Французский добровольческий антибольшевистский легион», а Шанталь в это время положила руку мне на плечо.

— Марки полевой почты с Русского фронта. Дядя Меликян служил во Французском легионе, когда Паулюс капитулировал в Сталинграде. После этого он пропал без вести. Но давайте посмотрим этот альбом…

Она села на пол, поджав ноги по-турецки. Ее длинное платье, не подходившее для этой позы, растянулось до предела. Я устроился рядом, и, сидя на полу, мы принялись разглядывать ее коллекцию немецких марок. Тогда я еще не знал Шанталь, и те в высшей степени невинные полчаса были сродни страшному сну, в котором в любой момент могло произойти нечто столь же странное, но гораздо более неприятное.

— Вот видите, совсем другой стиль.

Скаковые лошади, оперные театры, дирижабли — на что я должен был смотреть, что искать? Некоторое время Шанталь с волнением следила за выражением моего лица, а потом, словно сосредоточившись на попытке внушить мне некую мысль, очень медленно заговорила:

— Таких марок больше не выпускают… Совсем другой стиль, не такой, как у нынешних марок… Это целый мир, который мы потеряли. Смотрите! — (Коротко стриженный юноша, играющий сигнал на горне.) — Этот мальчик не знает сомнений… А вон та марка! — (Современное здание в Бреслау — в серии, выпущенной в честь спортивных состязаний, состоявшихся там в тридцать восьмом году.) — В этих контурах тоже не видно сомнений… А эта! — (В том же комплекте — старое здание в Бреслау.) — Видите? Они разные, и тем не менее похожи. Тогда, до войны, в строительстве сохранялись европейские традиции. Европа не была американской колонией… Ну разве он не восхитителен? — (Конь, выигравший Кубок Вены в сорок третьем году.) — Разве не великолепен? Мы разводим чистокровных лошадей со времен Карла Великого и его рыцарей, так почему бы не начать разводить чистокровных людей?.. Смотрите! — (Зигфрид, стоящий на коленях над затянутой в стальной корсет валькирией.) — Как и сам Вагнер, эта марка доказывает нам, что можно быть сильными и в то же время прекрасными.

Мне стало неудобно сидеть на полу, и я поднялся. Шанталь принялась ощупью искать свой мундштук, а потом сигареты. Я нашел ей пепельницу.

— В нынешней Франции, в нашей Франции времен подлых ренегатов — Мендес-Франса, Блюма, Миттерана, — после войны стало модно высмеивать девиз «Сила через радость». Но, капитан… простите, Филипп… Филипп, как по-вашему, будут нам доставлять радость эти непонятные фильмы авангардистов с левого берега Сены, эти наркотики и коктейли из Америки, негритянская музыка и ложь, которую распространяют французское радио и телевидение? Поверьте, Филипп, я говорю на основании личного опыта. Женщина и та способна понять, какую радость приносит сила — и сколько сил придает радость.

Шанталь покраснела. Протянув руку, она вынудила меня снова опуститься на колени. Потом погасила окурок. Несомненно, Легион и офицерская столовая сделали мои эмоциональные рефлексы более грубыми, и все же я подумал: «Может, уже настал удобный момент? Может, фраза „Пойдем наверх, посмотрим мою коллекцию марок“ была сказана ради этой минуты?» Как выяснилось, ничего подобного. История с гардениями на кровати произошла лишь несколько дней спустя в моей квартире. А в тот первый вечер Шанталь, успокоившись, стала на колени лицом к окну, а я, стоя на коленях и чувствуя неловкость, принялся слушать, как она молится.

— О Боже, всемогущий и предвечный, который сделал Империю Франков орудием Своей священной воли в этом мире, всегда и везде озаряй сынов Франции небесным светом Своим, дабы знали они, что надо делать ради распространения Царствия Твоего!

Отметив окончание молитвы хлопком в ладоши, Шанталь встала и размашистым шагом подошла к шкатулке с драгоценностями, стоявшей на туалетном столике. Она решила показать мне кольцо с печаткой — массивную, грубо сработанную вещицу, слишком крупную для ее пальчиков. Печатка представляла собой сложную монограмму, которую я уже видел, — с большим мечом и буквой «V».

Такое кольцо есть у каждого «Сына Верцингеторикса». В 1948 году некоторые из оставшихся в живых ветеранов Французского антибольшевистского легиона собрались вместе и создали то, что поначалу было одновременно светским клубом и обществом взаимопомощи. Огорчало лишь слишком малое количество членов, и постепенно состав организации был расширен за счет приема всех тех, кто с тоской предавался воспоминаниям о неприступной Европе, успешно противостоявшей угрозе азиатско-сионистского большевизма, — уцелевших пожилых членов «Королевских молодчиков» и «Французского действия» — обществ, существовавших до войны, — нескольких бельгийских рексистов, опальных вишистских чиновников и тому подобных. После пятьдесят четвертого года и филипвильской резни был незначительный приток алжирцев европейского происхождения. Свежую струю и специальные знания привнесли в организацию озлобленные офицеры, вернувшиеся на родину после поражения в Индокитае. Ветеранский клуб преобразовался в полуподпольную элиту, решительно восставшую против заговора, организованного еврейско-большевистским Интернационалом совместно с его англо-американскими и негритянскими пособниками и имеющего целью уничтожение цивилизации в Африке. Обновленный союз получил название «Сыны Верцингеторикса». Разумеется, в него вступили и де Серкисяны. Марки были паршивые, зато Шанталь во время молитвы показалась мне весьма привлекательной. Какой-нибудь говорливый интеллектуал, возможно, объяснил бы это взаимным притяжением противоположностей, но, по-моему, все не так просто.

Увы, тем, кто меня захватил, эстетику фашистской филателии не растолкуешь. Такие люди, как они, вряд ли собирают марки — а что до неонацизма, то, по мнению большинства алжирских арабов, самое страшное преступление Гитлер совершил тогда, когда решил вплотную заняться евреями, а не французами. Мне вспоминается чувство разочарования и безысходности, которое я так часто испытывал в Форт-Тибериасе, читая этим придурковатым легионерам лекции по борьбе с повстанческим движением. Даже сейчас мне очень трудно объяснить людям, находящимся в этой комнате, почему «Сыны Верцингеторикса» представляют такую угрозу освободительному движению в Алжире. За прошедший год я отправил Тугрилу множество донесений по поводу «Сынов Верцингеторикса», и сейчас мне следовало бы разговаривать с ним, а не с этой шайкой дилетантов.

Набросив мне на шею гарроту, Нунурс помедлил, и я успел рявкнуть, как в лучшие времена на учебном плацу в Сен-Сире:

— Только без глупостей! Я — майор четвертой вилайи Армии национального освобождения. Это звание присвоил мне Командный совет Армии освобождения в Тунисе. Я требую, чтобы меня выслушали и допросили офицеры, равные или старшие по званию! Где полковник Тугрил? Только он должен решать, как я смогу наилучшим образом служить делу революции — погибнув или оставшись в живых!

Дослушав, Нунурс зарычал и затянул гарроту так, чтобы я больше ничего не сумел сказать. Но молодой человек, сидящий рядом со мной с другой стороны, плохо выбритый, в очках в стальной оправе, поднимает на Нунурса умоляющий взгляд:

— Наверное, прежде чем мы его убьем, он имеет право по крайней мере сделать признание.