Никогда не забыть: длинную-предлинную очередь на морозе к ларьку с картошкой… Несколько часов я приплясывала в этой очереди, а ты в это время был дома один. По очередям я тебя не таскала. Сбегаю к тебе, быстренько покормлю, быстренько уложу спать – и обратно в эту очередь… В страхе, что перед самым носом картошка может кончиться. Счастливчики подставляли под грязный желоб свои авоськи, и она сыпалась, чёрная, наполовину гнилая, вперемешку с комками земли… В одни руки, точнее – в одну авоську – не больше трёх килограмм. Но потом, дома, после отделения картошки от земли и гнилья, и после её очистки – хорошо, если оставался килограмм. Да, так вот мы тогда жили…

Ты привык к моим магазинным отлучкам. Всегда терпеливо ждал: играл или читал. Ставил пластинки. Только один раз застала тебя в слезах. Была зима, за окнами темень, я стояла несколько часов из-за какого-то куска еды, а когда пришла, ты лежал на большом кресле, свернувшись калачиком, и плакал, лицо было опухшим от слёз и несчастным:

– Я думал, ты уже не придёшь! – с отчаяньем сказал ты.

– Милый мой, милый, прости, мой хороший, но я не виновата, правда, это всё проклятые очереди!

– Я знаю… – горестно выдохнул ты.

Очереди я ненавидела!! Очереди были для меня страданием. Стояла в этих длинных, орущих человеческих хвостах, сердце моё разрывалось от боли за моего ребёнка, и оставалось только молиться: «Пресвятая Богородица, побудь с моим мальчиком, пока я тут, покрой его своим молитвенным покровом, не оставляй его, Пресвятая Богородица! Ты ведь любишь его так же, как я…»

Зимой было особенно тяжело. Но летом и весной, когда ты мог играть на балконе, возиться с цветами, со своими посадками, тебе ждалось легче…

Ты остаёшься один спокойно. Когда я иду в магазин, или выхожу на улицу позвонить, ты порой даже не обращаешь на это внимание. Играешь себе, или читаешь… Ты читаешь с двух лет, и книги – твои лучшие друзья. И ты по-прежнему обожаешь Лютневую музыку. И Первый фортепьянный концерт Чайковского. И всё равно мне грустно, что приходится оставлять тебя одного.

Нет, никогда не забыть эти длиннющие, озябшие, приплясывающие на морозе очереди за гнилой картошкой…

Вообще очереди за всем! Очереди – это проклятие нашей жизни.

Я ненавидела очереди, ненавидела магазины!

Прости, сынок, прости меня, мой хороший, за такое неправильное устройство нашей жизни…

Впрочем, книжные магазины и магазины грампластинок я любила.

Я туда забегала каждый раз, получив гонорар за рецензии. Гонорар выдавали в бухгалтерии издательства «Советский писатель». Издательство рядом с Новым Арбатом, где находятся Московский Дом книги и большой магазин грампластинок «Мелодия». Обязательно привозила тебе что-нибудь новенькое. О, как ты радовался новым книгам и новой музыке!…

На оставшиеся деньги закупала на целый месяц пакеты с гречневой кашей. Ты так полюбил её в первые месяцы своей жизни, что без этой каши не мог жить. От чего угодно мог отказать, но от гречневой каши – никогда! Ты мог её есть три раза в день. Она была моим спасением, потому что против другой еды ты периодически бунтовал и ставил меня в тупик: чем же тебя кормить?? Того не хочешь, этого не хочешь.

– Свари мне гречневую кашу! – просил ты.

– Опять? Но ты уже ел её сегодня.

– Ну, люблю я её! Что я могу поделать? Я могу жить на одной гречневой каше. Мне ничего больше не надо.

Но настоящую гречневую кашу (а не пакетный порошок с сухим молоком), ты попробовал только лет в шесть. В магазинах в те годы гречки не было – это был дефицит. Её выдавали перед праздниками (Новым годом, 8 марта, Ноябрьскими) в продуктовых наборах на предприятиях и в конторах. В этих наборах обычно были: курица, пачка сливочного масла, килограмм гречки, пачка «Юбилейного» печенья, коробочка рижских шпрот и индийский чай со слоном. Страна ликовала и оттягивалась, получая эти вкусности. Но тем, которые работали (как я), не в штате, продуктовые наборчики не полагались. Поэтому натуральную гречку ты попробовал в весьма зрелом возрасте. Кто-то нам подарил пакет гречки, я сварила, и ты весьма удивился, что эта коричнево-синеватого цвета «крупинчатая» каша – тоже гречка. Но ты полюбил и эту. Гречневая ты моя душа!

А ещё (кроме гречневой каши) ты обожал бананы! Но бананы ты ел только раз в год, и то – не каждый год. А если повезёт.

Где-то в конце лета вся Москва на какую-то неделю желтела… В город привозили бананы! Их продавали на улицах с лотков, к этим лоткам выстраивались гигантские очереди… Ты очень любил бананы! Ты готов был стоять вместе со мной в томительных, сладко пахнущих очередях… Счастливчики, уже получившие свой килограмм, поедали их тут же. Урны были переполнены банановыми шкурками, шкурки, солнечно желтея, живописно валялись везде и повсюду… В городе пахло сладко, нежно и волнующе – далёкими, сказочными банановыми странами…

А потом банановая неделя кончалась. И сладкий аромат с улиц быстро выветривался. И вновь пахло плохим бензином…

Да, а ещё ты любил глазированные сырки! (Что это меня на продуктовую тематику потянуло? Наверное, чтобы вспомнить, как оно было, и получше ценить то, что сейчас.)

К сожалению, в магазинах это лакомство в годы твоего детства не продавалось. Но моя сестра Маришка, которая работала в издательстве, покупала их для тебя в своём издательском буфете. И изредка приносила их тебе. Больше двух в одни руки не давали. И ты никак не мог насытиться этой вкуснятиной.

– Маришка, а каким тиражом издают у тебя на работе эти вкусные сырочки?- спрашивал ты.

А на самый остаток гонорара я покупала себе пшено и кофе.

Пшено – потому что это была самая дешёвая крупа. И я много лет ела только пшённую кашу. А кофе – потому что я работала по ночам. Все эти годы я спала часа по четыре, не больше. Без кофе я бы не продержалась так долго. Чтобы не заснуть, я пила очень крепкий кофе. А когда глаза и извилины в мозгу начинали слипаться, нюхала баночку с ментолом. Эта баночка была средством от насморка, от заложенности в носу. Но она хорошо действовала и при заложенности в мозгах. Сильный, резкий запах ударял в голову и на какое-то время сдувал сон.

Антошка, попробовав как-то пшённую кашу, сказал скептически:

– И как ты можешь есть эту гадость?

– Во-первых, вовсе не гадость. Каша как каша. А во-вторых, я заметила: не очень вкусная еда быстрее утоляет голод.

– Почему?

– Не знаю. Но вкусных вещей можно съесть сколько угодно, а обычных – ровно столько, чтобы не чувствовать голода.

– Всё ж таки хочется иногда вкусненького…

– Это потому, что ты – ребёнок. А я к еде равнодушна. Однажды мой друг Гавр спросил меня: «Ты какую еду любишь?» Он хотел угостить меня чем-нибудь. А я сказала: «Я еду ненавижу!» Так что я ем пшённую кашу без всяких страданий. Хотелось бы научиться совсем не есть.

Но если у меня не получалось приехать за гонораром в день выплаты (а причина была одна: если ты был болен, и я не могла тебя оставить одного дома, и везти с собой на метро тоже не могла), то гонорар можно было получить только через месяц.

Оставались алименты. И почему-то эти копеечные алименты иногда где-то терялись. Как-то с большим скрипом они до нас доходили. Приходим с Антошей в очередной раз в сберкассу, а нам опять говорят: «На вашем счету ничего нет». А брать в долг я не любила. Просто не видела в этом смысла. Ведь потом надо будет отдавать! И денег опять не будет. Лучше уж перетерпеть…