– Вы на каком этаже живёте? – спросили меня.

– На тринадцатом.

– Балкон есть?

– Есть.

– Вот и прекрасно! Наш вам совет: лучше всего – держите своего ребёнка дома. Лучше бы – в скафандре! Слышали об американском мальчике?

– Нет.

И мне рассказали о мальчике, который родился недавно в Америке. Совсем без иммунитета! Так его держат в специальном скафандре.

– Какой кошмар!… – сказала я.

– А что делать?

Элла Яковлевна провожала меня до выхода из больницы и, как могла, утешала:

– Будем надеяться, что Антон перерастёт, и всё с ним будет нормально.

– А пока перерастёт?…

– А пока вам будет трудно. И ты должна это знать. По-моему, всё-таки лучше знать, чем жить в неведенье.

– Конечно. Лучше знать.

Приезжали Каптеревы!

Антоша сидел в высоком стульчике за общим столом и с интересом изучал гостей.

– Какого прекрасного племянника ты мне родила! – сказал Валерий Всеволодович.

– А мне – внука! – засмеялась Людмила Фёдоровна.

Ну, вот, мы опять вместе. Есть счастье в жизни!

– И как рожать таких богатырей? трудно? – спросила Людмила Фёдоровна.

– Не легко…

Бессонное окно…

Я никому не рассказывала, никому – про то, как на самом деле это было…

Девчонка, медсестра, бросила тогда с издёвкой: «Ишь, писательница! Ну, напиши, напиши потом, как ты рожала!» Но как об этом напишешь? Нет таких слов, чтобы могли передать то, что было. Раздирающая, как гигантские, раскалённые щипцы, боль – и ясное, всё фиксирующее сознание. Хотя «веселящий газ» должен был его помутить, но – не вышло. Не так, оказывается, легко помутить мои мозги…

Господи, а умирать, оказывается, совсем не страшно, – проносится мысль. Такая лёгкая, светлая мысль – как дуновение ветерка в жару. Господи, так вот зачем надо страдать перед смертью – чтобы не страшно было умирать… Чтобы хотелось умереть! Чтобы смерть казалась желанной избавительницей, спасением от мук… так вот зачем.

Страшно только за сыночка. Как же он будет без меня?…

А потом боль кончилась, её как будто выключили – и вот я стою у изголовья своей кровати и спокойно думаю: «А я, оказывается, не дышу…» И такое освобождение… такая лёгкость…

У нас в гостях Неструева, моя подружка, у которой я в периоды бездомья часто подолгу жила. Она меня называет: «папа Рома и мама Нушка в одном лице».

– А ты на самом деле пережила клиническую смерть? – спрашивает она. – А это страшно?

– Нет, это не страшно… Точнее – за себя не страшно. Страшно было за Антона. Боялась, что я уйду – и он останется сиротой. Это было бы предательством с моей стороны. А его увести за собой не могла. Не имела права. Чувствовала, что ему надо быть на земле… Но его папаша, если бы меня не стало, не стал бы заниматься его воспитанием…

Неструева:

– А сам-то появляется?

– Нет, конечно. Ему не до этого сейчас. Там – в другом месте – у него родилась дочь. Она не на много младше Антона. Так что моей вины в том, что всё так быстро распалось, не вижу. Просто человек блуждал по жизни в поисках уютного для себя места. И в этих блужданиях оставлял тут и там детей… Наверное, теперь-то нашёл то, что искал. Пора бы уж… Как говорится, желаю счастья! Представляешь, когда Антоше было полгода, однажды пришёл человек. С его работы. Говорит:

– Вот путёвка для ваших детей в лагерь – как многодетной матери.

– Что?…

– Ну, для ваших девочек.

А у Безухова в юности родились две девочки-близняшки – это было в начале его поиска.

– Так вот, – говорит, – вам путёвка. А отца семейства дома нет?

– Его нет уже полгода. И девочек-близняшек у меня никогда не было.

Он прямо головой замотал:

– То есть, как, – говорит, – не было? Мы, – говорит, – с вашим мужем только сегодня утром говорили, я его о детях расспрашивал, и он сказал: всё замечательно, и дочки, и сын. Я ещё сказал: «Героическая у тебя жена, с тремя справляется!» Он улыбнулся, довольный. Я подумал: повезло человеку, сейчас редкая женщина решается на третьего, а большая семья – это так здорово!

– Может быть, – говорю. – Но нам нравится наша маленькая семья.

Он стоял, всё не уходил, «переваривал» услышанное.

– Какой славный мальчуган! – говорит. – На вас, между прочим, похож.

– Да, – говорю, – мальчики обычно похожи на матерей.

Пытался мне деньги какие-то всучить. Я не взяла. Странно это – брать у постороннего человека деньги.

– Ну, и дура, – говорит Неструева. – Дают – бери!

– Да ну, унизительно это как-то… Одно дело, когда мне отец Димитрий денежку дал, говорит: купи сыну одеяло тёплое. Или вот отец Александр тоже денег оставил, хоть я и отнекивалась сначала. Но он сказал: «Это от всего нашего прихода, так что бери». А тот человек говорит:

– Хотя он и мой коллега по работе, а вы мне никто, но я возмущён до глубины души. У меня, можно сказать, из-за этой истории вообще представление о людях поменялось на сто восемьдесят градусов! Я думал раньше, что детей бросают прожжённые негодяи, алкаши. А тут без пяти минут доктор наук! И с виду – приличный человек… Как вы прикажете это понимать?

– Этот вопрос – мне, или он риторический?

– Видимо, риторический…

Я засмеялась.

– А про клиническую смерть так и не рассказала, – напомнила Неструева. – Уходишь от ответа. Говори честно: тоннель видела?

– Говорю честно: тоннеля не видела. Некогда мне было по тоннелям разгуливать! А себя видела, это правда. Стояла у изголовья кровати и видела, что я уже не дышу. Выхлебала весь баллон веселящего газа. Представляешь, на меня надели маску, сказали «дыши!» – и ушли. Забыли обо мне. А я не знала, что это такое, не знала, что дышать нужно по чуть-чуть. Думала: наверное, кислород. Дышала… долго. Потом смотрю: резинка наверху баллона не подымается… «А ведь я не дышу!» – думаю я. Отчётливо так. И страха за себя нет совершенно. Только за Антона. Никого в палате. Стою в изголовье кровати и смотрю то на баллон, то на себя, бездыханную… Тут в палату зашла старая нянечка, глянула на меня, да как закричит: «Она не дышит! Она не дышит!» Эта нянечка меня и спасла. Нас с Антошей. Тут врачи набежали толпой, стали орать друг на друга, стали напяливать на меня уже другую маску – теперь уже с кислородом, кто-то прослушивал ребёнка и кричал: «Сердцебиение не прослушивается!» «У матери тоже!» Тётка здоровая, пудовая, изо всей силы навалилась на мою грудную клетку… стала массировать… называется: непрямой массаж сердца… Я сначала ничего не чувствовала, только с ужасом смотрела на неё… Но вдруг… почувствовала боль от её здоровенных ручищ, открыла глаза и сказала: «Вы мне все рёбра переломаете!» Она в ужасе отшатнулась от меня, как от ожившего покойника. Впрочем, я таковым и являлась. «Ты гляди, у неё ещё претензии!» – рыкнула на меня. А молоденькая медсестра съязвила: «Ишь, студентка Литинститута! Писательница! Давай, давай, напиши потом, как рожала!» Извини, что ругаюсь, но сволочи они. Ребёнок был крупный, головастый, а у меня узко всё. И анемия, истощение. Сил не было рожать. К тому же, ещё в детстве случилась поломка – там, внутри. На велосипеде каталась, и грузовик меня сбил. Сильно ударилась о седло, а седло было твердокаменное, ведь это был гоночный велосипед… Ну, и сломалось что-то внутри. Потом в эту сломанную кость Антошка упёрся лбом – и полтора суток никак! Меня, пока по больницам валялась, предупреждали: сама не родишь, только с кесаревым. А эти инквизиторы: «Ишь, кесарева в двадцать пять лет захотела! Давай, рожай сама! И нечего так орать! Вот тебе, дыши!»

Впрочем, это уже на второй день было. А весь первый день, и ночь… Я-то думала, мне сразу кесарево сделают, ведь воды отошли ещё дома…И «скорая» меня везла с завыванием сирены – скорее, скорее! А тут кинули на койку и забыли. Никакого кесарева – рожай сама! Ишь, какая изнеженная, лёгкой жизни захотела!