Иногда забегаю к Гедрюсу Мацкявичюсу. Он снимает неподалёку от Красных ворот маленькую, полутёмную комнатушку в старом, полуразвалившемся доме. Электроплита на столе прямо в комнате, закопчённый до черноты железный чайник. Он читает мне свои рассказы. Оказывается, он ещё и пишет! Рассказы удивительные… Мне кажется, я попадаю в подводный мир, становлюсь рыбой… и путешествую среди водорослей и кораллов… Или – это другая планета?… Сила его слова такова, что я с трудом выныриваю обратно, с трудом и сожалением. И вновь вижу себя в трущобной комнатушке, рядом с закопчённым чайником.

– Гедрюс, вы – гений! – говорю я.

– Ой, пожалуйста, не надо говорить таких слов. Это просто проба пера.

– Гедрюс, я же искренне!

– Конечно, мне приятно, что вы так считаете, но лично я так высоко свои опыты не ставлю.

Гедрюс спросил меня как-то:

– Говорят, у вас есть скрипка?

– Да, есть.

Скрипка была куплена мною в Марьинском мосторге, в Марьиной Роще, когда-то – ещё в другой жизни… когда я хотела быть клоуном…

– А вы не могли бы дать мне её на время? Мне нужна скрипка для спектакля.

– Да, конечно, могла бы.

И моя скрипка ушла на работу в театр к Гедрюсу Мацкявичюсу.

Мне это было приятно.

И немного грустно… От того, что я не могу уйти вместе с ней…

Я мечтала и Гедрюса затащить в каптеревский круг.

И мне это удалось!

Были с Гедрюсом у Каптеревых, смотрели картины, слушали стихи… Он прекрасно разбирается в живописи и поэзии, так что он был благодарным зрителем и слушателем.

Каптеревы Гедрюса сразу полюбили. Они любят всё необычное, нестандартное. А Гедрюс – очень необычный человек.

От чашки чая в этом доме отказаться было невозможно. Немыслимо. Вас бы не поняли.

– Нет, я не могу отпустить вас без чашечки чая! – восклицала Людмила Фёдоровна.

– Чаю не пьёшь, откуда силы берёшь? – говорил Каптерев с хитрой улыбкой и среднеазиатским акцентом, который ему очень хорошо удавался. Он любил восточный колорит.

Чай заваривался в честь каждого нового гостя. В этом доме предлагали только чашку свежезаваренного чая. Людмила Фёдоровна великолепно заваривала чай – как настоящая мастерица этого дела. Валерий Всеволодович потрясающе заваривал чай, как настоящий кудесник. А самым лучшим ценителем их искусства был Залетаев. Отхлебнув глоток золотистого волшебного напитка, вдохнув его аромат, он на минуту погружался в ощущения… и делал безошибочное заключение:

– Индийский чай «со слоном», его больше всего, немного цейлонского и щепотка английского. Прекрасный букет!

Когда я впервые присутствовала при дегустации чая Залетаевым, я была просто потрясена его утончённым вкусом. Людмила Фёдоровна специально для него смешивала разные сорта чая, чтобы увидеть, как он её «раскусит». Ей это доставляло детскую радость. Залетаев не ошибался никогда!

Принести в этот дом пачку хорошего чая, который был в те времена дефицитом, было для каждого из друзей каптеревского дома большим удовольствием.

Каптеревы умели ценить малое, за которым скрывалось большое.

И друзья их умели ценить эту чашку чая, в которой отражался океан любви…

Глава пятая

ЗИМА, ПЕРЕХОДЯЩАЯ В ВЕСНУ. КРЕЩЕНИЕ

Зашла как-то в гости к Ваксу, в их флигелёк во дворе Литературного института.

Кстати, Арнольд жил в той самой комнате, в которой жил когда-то Андрей Платонов. И сейчас в ней была всё та же нищенская обстановка: две железные кровати да обшарпанный стол. Наверное, так было и при Платонове. Правда, Арнольд с матерью занимали ещё одну комнату, более просторную, с камином. А эта, крошечная, «платоновская», служила Ваксу спальней и кабинетом. И писательская судьба Арнольда Вакса была похожа на судьбу Андрея Платонова. Ему уже было за тридцать, но ни одна из его страниц не была опубликована. При этом Арнольд писал каждый день, для него это было естественным делом, как есть и спать, пить дешёвое вино, шататься по бульварам. И он, казалось, совершенно не печалился из-за того, что его не печатают, и он, как писатель, совершенно никому не известен, кроме родной матери и нескольких близких друзей. Он звонил мне иногда и читал по телефону новые стихи, а иногда и куски прозы. Порой я забегала к ним на огонёк.

В этот раз я застала у него застенчивого молодого человека, которого Арнольд представил как своего старого друга Витю Кудрина. Пили чай, читали друг другу стихи – как всегда. Витя стихов не читал, потому что, как оказалось, он их не пишет, а пишет только научные статьи. Иногда Арнольд просил меня: «Прочтите Вите вот это…» (Кстати, мы с ним все годы нашего общения были на «вы».) И я читала. В годы тотальной не опубликованности, когда невозможно было подарить человеку книгу, вот так и общались. Да, к тому же, и пишущей машинки у меня в то время ещё не было. Так что это было нормально и естественно: при встрече читать друг другу стихи. Витя в тот раз особо запал на одно моё старое стихотворение:

А другие мои стихи ввергли его в глубокую грусть. Он слушал меня, и по его лицу было видно, что он страдает. Мне даже жалко его стало, что он так переживает за меня.

Уходили от Арнольда вместе. Пока шли по Тверскому, а потом по улице Горького к метро «Маяковская», по свежему, мягкому снежку, у нас был очень интересный разговор. Витя неожиданно сказал:

– Вам надо креститься.

– Креститься? – опешила я.

– Да. Вам станет легче. Вам откроются какие-то очень важные вещи… И вам будет легче смириться с тем, что произошло.

– Разве с этим можно смириться? Когда человеку тридцать семь, он полон планов и надежд их осуществить, и вдруг уходит – в расцвете сил и талантов… разве с этим можно смириться?

– Я и говорю: вам надо креститься, – сказал он своим мягким, каким-то извиняющимся голосом. – Вот увидите: всё в вашей жизни переменится.

– Вы думаете?…

– Я уверен в этом. Только узнайте у ваших родителей: не были ли вы крещены в детстве? Дважды креститься не полагается.

– Мама, ты меня крестила в детстве?

– И как тебе такое могло прийти в голову? За такие вещи в то время могли выгнать с работы. Да и потом, это ведь пережитки прошлого.

Значит, надо креститься. Странно, как быстро я приняла эту мысль, как будто была готова к ней. Меня подготовил к ней каптеревский дом. Да, я очень хотела начать новую жизнь, только вот не знала – как. А Витя Кудрин подсказал. Как-то провиденциально я его встретила у Арнольда.

…Не помню, где-то прочла, что в Японии существует (или существовал когда-то? или всё это – легенда?) такой обычай: вступая в новую пору жизни (юношество, зрелость) человек берёт себе новое имя. И даже объявление в газете при этом появляется, к примеру: Алексей Петров отныне уже не Алексей, а Андрей. Будем знакомы.

Новая жизнь – новое имя. Для меня это было не прихотью, не блажью и не минутным капризом. А какой-то внутренней, насущной необходимостью. Имя, мне кажется, значит очень много. Оно способно определить (или изменить) судьбу человека, направить его на новый путь. Защитить, согреть… Очень важно при этом – носить своё имя. Своё – тебе предназначенное.